своим Леоном – художником-абстракционистом из Парижа. Отец хотел привлечь ее к управлению фамильным банковским бизнесом, а ей недавно кончившей университет, хотелось совсем другого, ей хотелось романтических приключений, экстремальных ощущений, а главное страстной любви, которая была у нее тогда. Ей хотелось, чтобы в ней любили ее саму, а не финансовую империю у нее за спиной. Леон отцу не понравился, он откровенно называл художника «альфонсом» и пройдохой. Леон тогда вспыхнул и убежал, а между Тони и отцом состоялся тихий, но жестокий скандал, после которого она ушла из дома и уехала за любимым во Францию. Душа ее теперь рвалась на части от жалости, ведь отец во многом был прав. Жизнь с Леоном у нее не сложилось, страсть как-то незаметно иссякла, он кричал, что она подавляет его своим характером, а она просто не давала ему спиваться. Но однажды он совершенно трезвый, уехал куда-то, а через три дня к ней пришли из полиции. Его машина на полной скорости врезалась в дерево, содержание алкоголя в крови мертвого водителя было запредельным. С тех пор она боялась мужчин, боялась причиняемой ими боли, и этот страх, а еще гордость, мешала ей помириться с отцом. Но теперь она видела, ощущала его горе, и это убивало ее. Ей хотелось кинуться к нему, попросить прощения, сказать, как она его любит, но она не могла. Она видела, и что он чувствует себя виноватым в том, что с ней случилось. Мать держалась прямо и твердо, платок в ее руках был сухим. Ее горе было высоким как вера в бога, она будто что-то знала, но боялась сказать, ибо изреченная истина потеряет силу. Однажды она посмотрела вверх, туда, откуда на нее смотрела Тони, и их взгляды пересеклись. Тони была уверенна, что мать увидела ее. Но в холе был еще один человек. Это был тот, с кем Тони встретилась сегодня в кафе. Ей вдруг показалось, что он орудие ее судьбы, что за его спиной стоит сила того самого голоса, что не дал ей уйти. Он говорил с кем-то по мобильному телефону, он говорил по-русски. Она впервые услышала этот язык лишь недавно, когда занялась подготовкой выставки работ странной, русской художницы, в галерее, где работала Тони. Она понимала значение не более двух-трех самых банальных выражений на этом загадочном языке, но сейчас она понимала смысл каждого слова и даже слышала ответы женского голоса на том конце.
—Сколько у нее времени?—Спросил неизвестная, что была на том конце.
—Час… может чуть больше, врачи не справляются с отеком мозга, уже говорят об органах.—Ответил он, поднимаясь из кресла и, быстрым шагом, направился к выходу.
—Успеешь Сергей…—Скорее с утверждением, чем с вопросом, произнес приятный женский голос где-то далеко.—Город большой, а сейчас час-пик.
—Должен успеть.—Тихо, но твердо, сказал незнакомец.—Это моя вина, она одна из Нас и должна вернуться.
—Жду тебя!—Коротко утвердили на том конце, и отключились.
Тони последовала за незнакомцем, прочь от своего тела, от родных, от госпиталя. Ей казалось, что вот сейчас откроется тайна ее жизни. Почему время так часто разрывает ее между сегодняшним днем и жизнью прожитой тысячелетия назад, в неведомой стране, за тысячи километров отсюда. Хотя нет, она видела эту страну на картинах той русской художницы, где были изображены города-крепости огнепоклонников стоящие средь степей. Воины, на летящих сквозь ветер конях, хранящие свою землю от набегов врагов. С этих полотен на зрителя смотрели маги и камы, постигшие тайну бессмертия, знавшие как подчинять человеческой воле стихии. Они хранили священный огонь от мрака и дали обет, вернуться через тысячи лет, когда тьма вновь подступит к их родине. Этого откровения не было на картинах, оно открывалось Тони в моменты странного забвения…
Тони не могла долго смотреть на эти картины, они оживали пред ней, расщепляя для нее время. В такие минуты, по словам тех, кто это видел, она отключалась, замирала, глядя на картину, и ее приходилось расталкивать.
Это было мучительно, стоять на границе времен рвущих между собой сознание, но и отказаться от оформления именно этой выставки она почему-то не могла.
Там была одна картина, не пускавшая ее в глубь себя. Она не нравилась критикам, ее даже хотели снять с экспозиции, но русские пригрозили, что отменят выставку, на неустойки им было плевать. На огромном холсте спиной к зрителям стояли всадники, перед ними простиралась поросшая высокой травой, ночная равнина, а впереди вспухал огненно-белый купол чудовищного взрыва, пойманный в миг своего зарождения. Казалось, еще мгновение и испепеляющая, плазменная вспышка, поглотит эту равнину, вырвется за границы холста, и волна с температурой солнечного ядра покатится дальше, превращая в расплав и пепел все встреченное на пути. Всех смотревших на это полотно пробирал ужас, настолько четко была нарисована неотвратимая смерть. Но Тони видела, что люди и кони на картине спокойны, и это не обреченная отрешенность смертников, а покой в осознание собственной силы одолеть даже это… спасая тех, кто остался у них за спиной. Тони хотелось знать, что будет через миг после этого, но холст не «раскрывался» перед ней. И от этого ей до тоски, до слез хотелось быть там среди этих странных, могучих людей.
Сергей на сумасшедшей скорости гнал свой «Феррари» через центр города, немыслим образом, избегая пробок и постов дорожной полиции, будто знал, где они находятся. Он боролся с самым страшным врагом всего сущего – временем, Она знала, что эта борьба идет за ее жизнь. В горячке гонки он сорвал с себя шейный платок, и Тони увидела шрам у него на шее, след прикосновения смерти. Он остановил машину всего один раз, у ворот маленького частного пансиона на окраине города. Там его уже ждала высокая, молодая женщина в кроссовках и сером, спортивном костюме, будто собиралась на вечернюю пробежку. На ее сосредоточенном, отрешенном лице, посверкивали внутренним светом полуприкрытые черные глаза, создававшие идеальную гармонию с застывшей лавиной иссиня-черных волос. Тони узнала ее, она знала в двух ипостасях, как художницу из России и как шаманку из древней Страны Городов. Она быстро села в машину, и Сергей рванул с места.
Вернувшись, они направились прямо в «реанимацию». Мать и отец Тони были еще в госпитале. Мать подписывала разрешение на изъятие органов, и это было правильно, зачем мертвому то, что может кому-нибудь спасти жизнь, но Тони уже точно знала, что не умрет. По коридорам сновали врачи и медсестры, ходили больные, но никто не заметил двух людей, прошедших в палату реанимации. Войдя, Сергей встал у ног тела, а шаманка у изголовья. Тони видела, как шаманка простерла руки над головой ее тела, и из этих рук потекло не жгущее серебристое пламя… Радужные всполохи между «тоннелем» и телом, стали редеть и истончаться, а когда шаманка прикоснулась к ее голове, «тоннель» захлопнулся, и для Тони вновь наступила тьма.
Тьма исторгала ее из себя, ломая, стискивая, вытесняя из груди последний вздох. Позади оставалось уютное, беззаботное прошлое. Которое кончилось навсегда. Из мягкой, такой знакомой, темноты тепла и покоя, ее выталкивали в свет, безбрежное пространство и холодную, до льда в жилах, неизвестность. Она знала, что назад ей уже никогда не вернуться, но она инстинктивно пыталась задержаться в тишине, окружавшей ее до изгнания. Влажная горячая тьма изгоняла ее из себя с болью, ломая и выкручивая суставы, сжимая голову до вязкого треска костей черепа, проводя ее единственным, возможным путем, через границу, разделяющую два существования. Но вот когда боль дошла до предела, а сердце, сжатое между двух жизней ударило последний раз и замерло, готовясь никогда уже не расправиться, она вдруг вырвалась на свободу. И был долгий, бесконечный и мучительный вдох. В рот, в горло, в легкие хлынуло что-то незнакомое, обжигающее и колючее, этой субстанцией еще предстояло научиться дышать. Сердце снова забилось, напряженно и часто, наверстывая упущенное за несколько мгновений молчания. Выдохнутый воздух обратился звонким криком, пронизавшим вселенную от края до края. Наконец, извиваясь всем телом, она вся вырвалась в это незнакомое для нее пространство. Ее жгло и морозило, трясло и выворачивало наизнанку, из груди рвался лишь крик, на который вскоре не осталось сил, и настало беспамятство.
Когда прошел шок у врачей, родных и друзей, когда высохли обильные слезы радости, умиления и прощения, когда ее перевели в обычную палату и позволили принимать посетителей, Тони узнала, что ее сбила машина, что первым тогда возле нее оказался какой-то господин из России, который и вызвал «скорую помощь», дождался врачей, а потом исчез до приезда полиции. Тони хотела видеть своих спасителей, чтобы поблагодарить, а главное, для того чтобы спросить, кто есть они и кто есть она и что лежит между ними, они знали это. Однако те, кто вернул ей жизнь, так и не появлялись. Но сегодня было странное утро, тихое, искрящееся и прозрачное, как пронизанная солнцем роса. А после завтрака дверь отворилась, и в палату вошел Сергей.
—Белка, ты помнишь меня? – Спросил он по-русски, назвав ее древним, родовым именем.
—Да, я помню. – Ответила Тони, так будто всю прожитую жизнь говорила на этом языке.
Июль-2003
