Лидочка умерла тихо, ранним апрельским утром, на белой больничной койке, лицом к солнцу и наступающей весне. Никто из многочисленных родственников на похороны не приехал, слова соболезнования были сухими и шершавыми, как наждачная бумага. Но я рискнула и позвонила племяннице.
— Наталья, помоги найти в селе человека, который крест поставит и прах захоронит.
— Ей-богу, тоже мне проблема. Да любого мужика найму, — ответила она деловито.
Договорились на Вербное Воскресенье. Хороший день, светлый.
Накануне отъезда, поздно вечером, внезапно раздался телефонный звонок. Наталья бодрым голосом выпалила.
— Могильщик уехал. Мы тут посоветовались и решили: тебе и мне копать нельзя. Мы родственники. Примета плохая — себя закапывать. У мужа — остеохондроз. Пусть твоя подружка, Ленка, копает, она ведь приедет завтра с тобой ? Всего-то две лопаты вглубь ковырнуть. Справится! Спокойной ночи.
Мы молчали минут пять. Я принесла коньяк.
— Наташку жаль,— выдавила Ленка после первой рюмки,— конечно, поедем и всё сделаем. Прах должен быть предан земле. Не зря же я новую лопату для дачи купила,— скривилась она в улыбке после второй рюмки. С тем и легли спать.
В шесть утра меня поднял чей-то звонок. Снова Наташа.
— Не приезжай! Смотри, какая метель на улице. Утоните на кладбище! Вот погода после майских праздников наладится, тогда и похороните.
Я отключила телефон.
За окном и, правда, мело не на шутку. Ветер с силой, размашисто кидал снежные хлопья в стекла, в белой пелене расплывались силуэты домов и деревьев. Чудо чудное для конца апреля. Что же делать? Как мы поедем в такую погоду? Может, всё отменить, перенести? Сомнение ядовитой змеёй медленно вползало в душу. И вспомнились слова старца Ипполита: «Когда тяжко будет, обратись к Николе Чудотворцу». Забытая молитва всплыла в памяти без труда: «И к твоему, преблагий отче, теплому ходатайству и заступлению смиренно притекаем».
Густой снег за окном сменил ураганный ливень с градом. Природа беспощадно отдавала последнюю ледяную дань уходящей зиме. Минут через десять все стихло. По свинцовому небу распласталась белесая полоса восходящей зари, и стало понятно: все будет хорошо.
По согласованному времени приехало такси. В машине, пригревшись под тихий разговор попутчиков, я почти сразу же провалилась в крепкий и глубокий сон.
Вижу, как седоволосый дед Василий в почерневшей от времени и грязи рубахе копает внуку, Сашке, могилу. Шла война. После танковой атаки много ребятишек и баб погибло тогда на селе, и многие хоронили своих близких. Желтеют плотными рядами русские кресты.
—Василий,— спрашиваю осторожно у деда,— а как же Наташкина примета: самим своих родственников не закапывать?
— Дура Натаха! Вовсе она тебе не своя и не родственница!— сердится Василий,— нечего по чужим людям просить и кланяться, иди на кладбище, не пужайся, всё устроится.
Кто-то осторожно тормошит за плечо.
— Просыпайся. Приехали.
За окном на приветливом пригорке замелькали столетние березы, мятые холмы прошлогоднего жнивья и знакомая колоколенка в бледно-голубом просвете весеннего неба. В условленном месте никто не встречал, да мы и не ждали.
Литые, слегка заваленные на одну сторону церковные ворота открыты. Звон колоколов сообщил о начале утренней службы. В маленьком храме светло. В медном окладе торжественно сияет любимая с детства Калужская Богоматерь - вечное причастие жизни и великое утешение. Повсюду зажженные свечи — теплые огоньки надежды и боли за безвозвратно потерянное впустую время, невысказанные слова, нелепые поступки. Ленка назойливо и нетерпеливо тычет локтем в бок.
— Смотри вперед и вправо. Наташка! Прямо перед иконой Архангела Михаила стоит.
Вижу, и правда, она: голова тыковкой, упрямая рыжая прядь, сутулые опавшие плечи. Эх, Наташка, Наташка! Пусть у тебя все будет хорошо!
Служба закончилась. Каждый пошел своей дорогой: племянница с огромным букетом вербы, лаковых башмачках — домой; мы, с крестом на плече, лопатой и прахом, по разъезженной колее — к сельскому кладбищу. Никто никуда не спешил. Последняя дорога любимого человека не требует суеты. Впрочем, последняя ли?
Пронизывающий ветер вдруг ослабел и стих. Мокрые квадраты разноцветных крыш остались далеко позади, то справа, то слева виднеются серо-жёлтые островки прелой полыни да иссохших ракит. Впереди разлилась в вечной своей простоте синеющая дымка далекого горизонта. Жизнь и смерть в едином странствии душ.
На полпути видим, машина стоит, застряла в глубокой яме. Поравнявшись, кивнули водителю: здесь, в селе, принято здороваться даже с незнакомыми людьми. Неожиданно хозяин машины окликнул и быстрым широким шагом направился к нам. На лице доверчивая, немного сконфуженная улыбка. Было в нём что-то от бродяги: длинные пшеничные волосы, живой открытый взгляд, выгоревшие от долгого пребывания на солнце видавшие виды джинсы и потёртая курточка.
— Странная, однако, процессия. Вы уж извините, но я такое только в кино видел! Что случилось?
Объяснение уложилось в два коротких предложения. Незнакомец тихо и нехорошо выругался, затем твёрдо и отрывисто приказал.
— Ведите, показывайте, где копать! Что ж мы не люди? Меня, кстати, Николаем зовут, а вас как?
Похоронили Лидочку к маме, как просила. И зажглись радостные огоньки желтых бутонов на могилке под развесистой ивой. Запела весеннюю песнь звонкая иволга. Гулко зажужжали шмели в космах старого ясеня. Покойся с миром, светлая душа, вот ты и дома...
Все вместе навестили могилу отца Николая, вместе толкнули машину .Что ж мы не люди. Довез нас Николай до самого подъезда.
Так началось и закончилось это Вербное Воскресенье. Потерянный за последние годы вкус Чуда вернулся. И стало понятно, что мир — вовсе не Мордор! Все зависит от угла зрения собственной Души.
