Прощенный

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­                                                                                 Глава первая 
 
                                                                                   Забвение

        Меня зовут Лукас Свенссон. Я не помню своего детства. Где-то в глубине сознания рассыпались разрозненные картинки, угасшие чувства: скупой свет из окна, кто-то катится по крутой лестнице; я сижу на полу, сжимая в кулаке ожерелье из жемчуга; бусины, сползая с разорванной нити, одна за другой катятся по полу...
   Мое заболевание называется Маккиннон: дефицит автобиографической памяти. Я не могу вспомнить, что произошло в тот роковой вечер, как погибла мама, и как я оказался в восьмилетнем возрасте в школе- пансионе. У меня отсутствуют какие-либо   воспоминания о прошлом, и мне не свойственно страдание от своего недуга. 

   Жизнь пансиона была размеренной и  предсказуемой: утром  завтрак, занятия в школе, прогулки.  Душа же непрерывно требовала открытий. Убегая по вечерам в библиотеку, я с восторгом погружался в мир литературы, сочинял  сказки, парил над землей в  фантазиях, грезил о приключениях, о вечном счастье, и казалось мне тогда, что нет предела, преград  моим силам и любви к жизни.
 
   Заметив во мне тягу к литературе, преподаватель словесности Перссен предложил индивидуальные занятия по грамматике и стилистике.

— Нужно писать так, чтобы не было ни одного лишнего слова, а каждое из них имело бы свое сакральное значение, символ. К чему такие тяжёлые конструкции, кудрявость? Грамотная речь — залог успеха в  восприятии твоих мыслей читателем.

   Я полюбил Перссена. Он относился ко мне с большой чуткостью и всегда был в хорошем расположении духа. Когда я входил в кабинет, уголки его губ мягко улыбались. В эти часы он не был моим наставником, но добрым, внимательным другом.
   Мне нравился кабинет Перссена. Безупречный порядок царил в нём. Я трогал, нюхал толстые книги в золотистых переплетах, бережно перелистывал страницы, Перссен с удовольствием наблюдал за мной со своего высокого кресла и довольно причмокивал губами.

   Отец навещал редко. Привозил фотографии мамы, мои детские игрушки. Но я не помнил ничего. Он тяжело вздыхал, похлопывал по плечу, и, прощаясь, всегда повторял одни и те же слова: "Ничего, сын, всё образуется, медицина движется вперёд. Мы найдём тебе нового психиатра". Нового психиатра не находилось. С годами приезды отца становились всё реже и реже: сначала по праздникам, потом на Рождество, а затем прекратились и вовсе. Однажды я получил письмо, в котором он сухо сообщал, что у него — новая семья, и родилась дочь. Но эта информация уже ничего не значила – к этому времени его лицо  стёрлось из моей памяти. Это были самые печальные годы жизни: я умирал от одиночества и ненужности. Когда мне исполнилось восемнадцать, за мной никто не приехал, поверенный отца деловито вручил солидный банковский чек на моё имя и адрес городка, откуда я прибыл. Обида комом застряла в горле, я для отца никто: желтый лист с нулями и гербовой печатью! В отчаянии  бросился к Перссену. 

— Понимаешь, сынок,— успокаивал учитель,— проблема в том, что с Биографической амнезией жить в мире, где все тебя знают, а ты никого — сложно. Выбери то место, где тебя не знает никто: например, Стокгольм. В нём легко раствориться в миллионе незнакомых лиц человеку с новой биографией. 

   Перссен дал мудрый совет. В стокгольмском университете я получил довольно приличное академическое образование по гуманитарным наукам, но отдал предпочтение литературе, чтобы самому контролировать время, создавать, отвергать события. Мои герои легко одолевали собственные страхи: они противоречили, сомневались, вызывали досаду, зависть. Я хотел стать писателем, не укладывающимся в привычные рамки модных литературных течений. Мне терять было нечего, разве что доброжелательные оценки критиков. Оценки, которые читатели забудут через пять минут, а я — через пару дней.  Время — хрупкая конструкция, и я старался жить легко, открыто, понятно. Отсутствие прошлого было огромным преимуществом перед остальными: репортеры не искали скелетов в моем шкафу, а интервью я не давал. 
  Второй роман принес известность. Я с гордостью проходил мимо витрин книжных магазинов, где красовалась  моя книга. Первый экземпляр я отправил своему другу и наставнику Перссену. Ответ не заставил себя ждать.
  "Дорогой друг,— писал Перссен,—  я горд твоими успехами. Не могу сказать, что роман сильно впечатлил. В нём ты всё тот же маленький мальчик, также убегаешь от реальности в Древний скандинавский фольклор, а твои герои одиноки, лишены всякой правдоподобности. В них нет силы, могучих скандинавских плеч, нет правды. Когда ты  заговоришь как ЛИЧНОСТЬ, без маски и маскарада? Где свежие впечатления, импровизация, ЧУДО? Где жизнь? Судьба подарила тебе, Лукас, забвение. Какая несправедливость! Но только в прошлом ты найдёшь себя и свою истинную природу. Однажды твоя история  совершит обратный путь — от слабости к силе, от силы — к преображению. Суть — в самом процессе. Я верю, что ты справишься. Крепко обнимаю. Твой Перссен ".
   Учитель был прав. С того рокового дня прошёл двадцать один год. А я всё убегал от прошлого. Страх парализовал, блокировал память. Где-то на юге Норвегии, в маленьком городке Харгард, застыл исчезнувший мир, но поднять занавес над мрачным прошлым я был не готов.


                                                                      Глава вторая 

                                                                          Анхен


   Она вихрем ворвалась в мой кабинет.

— Извините, в объявлении  прочитала, что вы ищете нового секретаря.

 Весёлая, смеющаяся, она словно излучала солнечный свет и тепло. Я взглянул на незнакомку и улыбнулся. У неё были светло-карие глаза, изящный красивый рот, движения сильные, порывистые, что совсем не вязалось с хрупкостью фигуры и детской мягкой улыбкой. 

—Извините, но вы забыли представиться. 

— Простите. Меня зовут Анхен. Вот моё резюме. 

— Из тех трех фраз, что мы сказали сегодня друг другу, три были извинениями,— улыбнулся я,— многовато для незнакомых людей. Итак, давайте начнём сначала. 

  Я намеренно затягивал разговор. Мне понравилась Анхен. Обычно мужчина и женщина просят прощения, когда расстаются, но не когда знакомятся. Впрочем, откуда у меня такие глупые мысли? Я — работодатель, она —  соискатель. Надо взять себя в руки. Но от её улыбки я начинал смущаться и краснеть. Едва уловимый аромат парфюма — извечные спутники грядущей любви и желания — вывели меня из равновесия.
Собравшись с силами, я промямлил:

— Оставьте резюме,  ознакомлюсь и перезвоню по результату.

  Наш роман нельзя было назвать бурным. Отношения развивались без напряжения, легко, как старый вальс Шопена. Анхен всё понимала, не пыталась удержать меня страстью,  не играла двусмысленных ролей, умела ждать, обладала той удивительной внутренней силой, которая порождала любовь ко всему живому. Мне никогда не везло в любви. Я всегда считал себя слабаком и потому подсознательно выбирал истеричных, подавляющих волю женщин, которые без сожаления меня бросали. Возможно, я просто не был приучен заботиться о ком-то, боялся ответственности, не умел выражать чувств  и  страшился  резких душевных изменений. Но рядом с Анхен  впервые почувствовал себя мужчиной и, чувствуя приближение неизбежного, всей душой ликовал от накрывшего меня счастья.

  И вот наступил тот день, когда, прижавшись щекой к моему пиджаку, Анхен прошептала:

 — Не хочу от тебя уходить.

  Я зарылся лицом в её волосы и почувствовал, что на меня снизошло удивительное блаженство.

  Год пролетел незаметно. Как-то, за утренним чаем, Анхен сказала:

— Лукас, мне тяжело видеть твои перепады настроения . И эти кошмарные сновидения выматывают тебя . Ты полон обиды, печали и стыда за неизвестное прошлое, сменил десяток психологов, психотерапевтов, но таблетки от страха не существует.

— Что же мне делать? 

— Не убегай от страха. Иначе однажды он догонит и сломает тебя. Может, пришло время не сопротивляться и познакомиться с собственным  монстром?

  Анхен была права: страдал не только я, страдали мы оба. Но главное, страх вызывал во мне отвращение к самому себе. Состояние  отчаяния угнетало. Пришло время принять взрослое решение: поехать в Харгард .Только там я мог найти ответы и вернуть самого себя. Через пару недель я покинул Стокгольм. 


                                                                                      Глава третья 

                                                                                         Харгард 

   Не изменяя расписанию, поезд притормозил у станции. Передо мной открылась грандиозная панорама Скандинавии: причудливые  обрывы, гряды пепельных скал, похожие на старые средневековые замки. Такси медленно плыло вдоль склона правого берега.  Заблестели огни Харгарда. Сердце тревожно колыхнулось. Вот она, точка отсчета: родина.
  Улицы были незнакомы, памяти не за что   зацепиться. Я с облегчением выдохнул: «Что ж, может быть, это  хорошо,  легче будет возвращаться обратно». Такси притормозило у центральной и единственной гостиницы на маленькой площади. У стойки администратора я поинтересовался, где проживают Свенссоны. Менеджер отрицательно закачал головой.

 — Не помню таких в наших местах. Видимо, вы давно  не были в Харгарде. Зайдите завтра в полицейский участок, думаю, там  помогут.

  Закинув вещи в номер, я пошел в бар. Лица гостей любопытны своей бесформенностью. В их словах нет мысли, их пустословие — древний страх перед каким-либо изменением. Любопытные  взгляды в мою сторону портят аппетит. Бесцеремонно чокаюсь бокалом с кареглазой соседкой,  безразличным пятном во времени и пространстве. От беседы не остается следа, её мысли труднопроходимы, поэтому вместо ответов я с наслаждением опрокидываю очередной стаканчик мартини. Вечер постепенно тонет в хороводе мужских и женских плеч. Становится скучно. 

  Внезапно  жалюзи прорезали струи ослепительного света. Потянуло гарью. Все бросились  на улицу: красное зарево обагрило небо: гостиница, где я остановился, полыхала. Вот скривился остов стены, затрещала и рухнула крыша. Заголосили сирены пожарных машин. Началась всеобщая суматоха.

  Я не знал, что делать дальше. Кто-то аккуратно положил руку на моё плечо. Рядом  стоял высокий, элегантный старик. 

— Меня зовут Верманд. Я  хозяин сгоревшей гостиницы . Не волнуйтесь, мы все возместим, а сейчас пойдёмте со мной. В нашем доме всегда найдётся лишняя комната.  Моя жена, Марта, будет очень рада гостю. 

 Выбора не было, в Харгарде я никого не знал и  потому послушно последовал за Вермандом. Мы вошли в довольно просторный и элегантный дом. В холе жарко горел натопленный камин. Я сел за стол к остальным гостям. Понемногу волнение, вызванное пожаром, утихло, завязалась непринужденная беседа. 

— На прошлое Рождество мы отдыхали в  Австрии. Путешествие —  наша страсть. 

— Рост цен на газ тревожит. Азиаты душат нас своими клешнями. 

— Лукас,— прервала разговор хозяйка дома, — выпьем за ваше здоровье и успех романа! Да-да, и в этом захолустье вы знаменитость. 

— Я  не