Ошибка Синей Бороды (часть 4)

революции. Вместо батареи – русская печка с лежанкой. Когда-то она была белой, сейчас закопченной.

Одиноко выглядевшая свеча на столешнице комода освещала пространство вокруг себя. Лучше бы она загасла, не давала наблюдать упадок и уныние.

Пахло забвением, заброшенностью и безнадегой.

- Моя опочивальня, - представила комнату Дарья.

- Опочивальня - это что такое? – не поняла оборота из чужого языка Жаннет. Переспросила: - Комната для хобби?

- Для французов – да. По-нашему – спальня.

- Почему так депрессивно? – не удержалась от критики Жаннет.

- У меня аллергия на солнце, - объяснила барышня. - Вообще на яркое освещение. Слепну, теряю ориентацию, впадаю в стресс. Потому на улицу днем не выхожу. Да ты не печалься. Сейчас печку затопим, согреемся. Сразу жизнь повеселеет. Хочешь забраться на завалинку?

- Хочу.

Возле печки предусмотрительно стояла самодельно сбитая табуреточка. Дарья показала пример. Наступив на табуретку как на порог, запрыгнула наверх, где лежало тонкое одеяло, сшитое из лоскутов. Жаннет последовала за хозяйкой. Усевшись на одеяло, расслабилась, приготовилась принимать тепло в тело. Но...

Ощутила задницей только неимоверный холод. Такой колючий, что пришлось подпрыгнуть.

- Где же тепло?

- Дык печку сначала затопить надо, - объяснила Дарья со снисходительной улыбкой, будто разговаривала с глупенькой, которая простых вещей не понимает.

- Почему не затопили?

- Некому. Я третьего дня последнюю горничную поленом прибила, - ответила помещица совершенно обыденным голосом, вроде она не человека, а таракана прибила.

- За что?

- За нерадивость.

Ответ звучал слишком обтекаемо, но вдаваться в подробности Жаннет не видела смысла. Уже разобралась в местных привычках: если кто-то захочет скрыть правду, толкового ответа никакими расспросами не добьешься. К тому же мысли отвлеклись на более насущное. Она слишком замерзла и начала постукивать зубами – последствия нервного шока в прошлом и нетопленной печи в настоящем.

Хозяйка мрачной квартиры заметила, гостеприимно предложила:

- Ты садись ко мне поближе. Накроемся одеялом, вместе согреемся.

Делать нечего, согласилась. Девушки прижались друг к другу, подтянули одеяло к подбородкам. Разговор не начинался, но Жаннет молчание не утомляло - в отличие от Салтыковой, которая немедленно и очень отчетливо всхлипнула. Завела плаксивым голосом:

- Так-то вот. Осталась я в юном возрасте одна на всем белом свете, сиротинская моя долюшка, горюшко неизбывное. Расстройство не давало покоя. Сыновей жалела - безотцовщинами им расти... - продолжила она в старом репертуаре. Не могла, что ли, про другое один раз поговорить? Про что-нибудь позитивное: модную коллекцию купальников на лето, например. Ну, или если не в курсе стильных новинок, то планами на Рождество поделилась бы...

Жаннет жалобы не слушала, было все равно. Настроение переменилось: с безмятежно-счастливого – в связи с избавлением от Прелати, до недоверчиво-настороженного – от безрадостного интерьера в дарьиных апартаментах. От ее холодного гостеприимства. Которое в нормальных условиях начинается с чашки горячего напитка. Традиционного в каждой стране: во Франции – кофе, в Англии – чай, в Монголии - кумыс...

Интересно, что пьют горячим в России? Жаннет напрягла память. Там всегда все оригинальное, не по-европейски. А, вспомнила - квас! Так почему русская дворянка ей горячего квасу не предложила? Сразу в причитания ударилась, забыла о международных законах радушия и хлебосольства.

История овдовевшей барышни – наверняка тоже сплетенная из вранья – начинала Жаннет категорически надоедать. В своих бы неясностях разобраться. Как ей теперь относиться к Прелати, когда воскреснет? Потребовать убрать из спальни? Уволить с должности камергера? Принять кардинальные меры - отрубить голову, чтобы навечно отучить от вредных привычек? Или поступить осторожно: сделать вид, что ничего из ряда вон не произошло, но впредь не оставаться с ним наедине?

И вообще – где ее супруг обретается, когда жене требуется помощь? – возмущенно вопросила она себя и тут же услыхала:

- ... супруг мой, Глеб Салтыков, упокой Небо его душу, очень ласковый был, в постельных делах чрезвычайно умелый. Он приучил меня к каждодневному любовному акту, да, к несчастью,  слишком рано преставился.

- От чего? – спросила Жаннет из автоматического любопытства.

- Его на Кавказе чечены убили, - с готовностью ответила Салтыкова. - Ну поплакала я, а что делать? Я набожная была, очень мужа любила. Решила верность ему хранить. Занялась пилигримством. Думала – отвлекусь от печальных мыслей, от плотских желаний. Буду себя соблюдать, вести жизнь богоугодную. В Киевскую Лавру съездила, в Оптину пустынь сходила. Жила какое-то время спокойно.

Потом одиночество заело. Такая тоска взяла, что хоть в петлю полезай. Смотрела на крепостных баб, дворовых девок и – не поверишь – завидовала. У каждой, у самой нелепой на лицо, был жених или даже муж. Бабы в деревне постоянно беременные ходили, будто нарочно меня дразнили. Смотри, мол, барыня, какие мы довольные: мужья нас любят, детей имеем, семью – все как положено. Меня завидки берут: только я живу как прокаженная, несчастная, обездоленная, одна-одинешенька кукую, и в будни, и в празники... Стала я их поколачивать.

- До смерти?

- Не-е-т, что ты! Только для острастки. По разным предлогам: что после недавней уборки листок с дерева в окно залетел, на полу оказался, под ногами мешался. Или кровать неаккуратно заправлена, в морщинках. Щи слишком горячие или слишком холодные. Холодец жидковат, грибы крупно порезаны. Да мало ли причин можно найти, когда захочешь придраться!

Поору на них, зло повымещаю, потом к серьезным мерам приступлю. Сначала нерадивую девку поленом по горбу обработаю, щипцами волосы повыдираю, кипятком пообливаю. Потом отдаю для расправы гайдукам на конюшню, - разоткровенничалась Салтыкова. – Не моя же вина, что они ее до смерти кнутами забивали! Их собственное самоуправство. А на меня напраслину возвели, душегубицей обозвали. Я самолично ни одной девки не убила, вот те крест! Не понимаю, за что меня в темницу потом посадили до конца жизни...

- Ты же молодая, красивая. Могла бы еще раз замуж выйти. Что ж ты себе любовника не нашла для отвлечения?

- Нашла я, даже влюбилась. Страстно. Два раза. Да что толку...

Дарья вздохнула. Придвинувшись ближе к гостье, доверительно зашептала в ухо, как делают закадычные подружки, делясь секретами:

- Не верь мужикам, Жанна, они все сво... то есть - обманщики коварные. Тот же помещик-землемер Тютчев. Три года мне голову морочил, а женился на другой. Ну не изверг? Я его в отместку взорвать хотела, да холопы мои предали, предупредили супостата. Еще был у меня один гайдук, конюх по-нашему, Ермолай звали. Фамилии не помню, да не было у нас тогда привычки крепостных по фамилиям звать. Красавец-парень! Косая сажень в плечах...

- Косая сажень – это сколько? – перебила Жаннет. Она не разбиралась в русской метрической системе.

Видимо, Дарья тоже. Недоуменно помолчала, потом сказала:

- Косая сажень – это во! – и широко развела руками. Точно так делают рыбаки, желая по меньшей мере вдвое приврать размер пойманной щуки. - Ну вот. Я его давно приметила. За красоту неописуемую. Таких парней во Франции не встретишь. У Ермолая русые кудри до плеч, бородка, усы – как положено мужику, глаза – озера синие. Я девушка скромная, первой попыток к сближению не предпринимала. Когда однажды его полуголым увидела. Лето жаркое было, он до порток разделся, мускулами заиграл. Тут сердце мое дрогнуло окончательно.

- Призналась?

- Призналась... – горестно проговорила дворянка и смущенно потупила взгляд. – Да лучше бы промолчала. Отказал он мне.

- Почему?

- Ой, не спрашивай. Сама не знаю. Одно расстройство. Сказал – не люблю тебя. И точка. Представь оскорбление: холоп хозяйке отказывает! Где это видано? Я разобиделась, поклялась жестоко отомстить. И сдержала слово. Трех его жен на тот свет отправила. Сперва Гликерию: утюгом голову проломила. Потом Клавдию: руки-ноги поленом переломала. Умирать ее на морозе оставили - другим для науки.

У нее ребенок незадолго до того родился, так его на грудь матери положили, чтобы вместе на тот свет переместились. Нечего сирот плодить. Только не понял глупый холоп намека, в третий раз женился. Его последнюю зазнобу - застенчивую красавицу Устинью самой жалко было до смерти мучить. Да ничего не поделаешь, обещала отомстить, должна слово держать. Ее ножом исколола и спицами вязальными, те как раз под рукой оказались...

Неприятно было Жаннет слушать душегубские откровения, да стала привыкать. С волками жить – по волчьи выть, не к полуночи и полнолунию будь сказано.

Контингент в замке своеобычный подобрался, один другого кровожаднее. По живодерству и кровопийству дамы не уступали кавалерам. Похвалялись изуверскими деяниями, будто не безвинных жертв жизни лишали, а олимпийские рекорды ставили.

Хорошо - неспортивные их подвиги остались в далеком прошлом. Ничего изменить нельзя, возмущайся - не возмущайся. Толку нет к справедливости призывать или пытаться перевоспитывать: эти существа больше никому вреда не причинят. Чем на них энергию тратить, лучше Жаннет о собственной судьбе призадуматься...

В тот момент в комнате раздался раскат грома. Прямо внутри сверкнула молния - как перед дождем. Жаннет вскользь отметила очередную странность. В природе происходит наоборот: сначала молния, потом гром - по законам физики, которых здесь, очевидно, не проходили. Или неверно истолковали, пытаясь подогнать под свой - внеприродный способ существования. По аналогии с фальшивой наукой алхимией изобрели алфизику, законы которой действуют на ограниченной территории – только в  крепости Тиффож.

За ее пределами гроза, вообще-то, случается на улице, а не в спальне...

Зациклиться не несоответствиях Жаннет не успела:  послышался бой часов. На стене напротив печки высветился циферблат, где стояло время «двенадцать-двенадцать».

- Двойная полночь, - суеверно прошептала Жаннет.

Она откуда-то знала: в этот час начинается чертовщина.



11.

И не ошиблась. За грозой не последовал логичный ливень. Вместо шума шустрого дождя опочивальня наполнилась нечеловеческим воем, от которого мурашки выскочили на коже. По стенам закружили тени людей-уродцев. У кого-то сломана рука, у кого-то промят череп, у кого-то беззубый рот открывается до ушей. Тени людей-инвалидов плыли по кругу, напоминая Жаннет лампу из детства.

Раньше она боялась спать в темноте, и родители купили ночник с круглым абажуром, незакрепленно висевшим вокруг лампы. В абажуре были вырезаны фигурки зверей с характерными очертаниями: льва, слона, жирафа. Когда лампа нагревалась,