как тюлень, а у тебя даже жировой прослойки почти нет на теле.
-Где это ты разглядел мое тело?
-В душе, – улыбнулся он, – Не беспокойся, я не подглядывал, просто в зеркале увидел. Он показал на зеркало, висевшее у нас в простенке рядом с душевой.
-Все еще подозреваешь меня в чём-то? – спросил он.
-Слушай, Дмитрий… я могу не сдержаться, – ответил я, едва смиряя свой нрав.
-Побьёшь меня? Давай, даже сопротивляться не стану. Лёша, мне нравится твоя горячность.
-А мне убить тебя хочется! И не смей называть меня Лёшей.
-Хорошо, хорошо, Алексей.
***7
Молодого метеоролога с хорошим баритоном звали Игорь. Ему недавно исполнилось 25, и все поздравляли его с днюхой. Мы тогда стояли в стороне, но нам, как и всем, выдали по куску торта. Игорь согласился попробовать комментировать фильм. Общаясь, мы разговорились, он оказался весельчаком и балагуром, с ним я впервые с момента отъезда из Питера развеселился. А биолог, слушая хохмы Игоря, поглядывал на то, как я загибаюсь от смеха. Улучив момент, Игорь шепнул мне:
-Братан, твой напарник, кажется, ревнует. Не стоит нам напрягать его, вы же вместе работаете. Когда будешь свободен, позвони мне, посмотрим вместе убойный фильмец. У меня для этого пара банок пива припрятана.
Я промолчал, тем более что все мы собрались на ужин. Мне хотелось еще поболтать с молодым, но биолог ходил за нами хвостиком.
Вечером я отправился в домик, где жил Игорь и еще трое его товарищей метеорологов. Ребята оказались что надо, до просмотра фильма дело так и не дошло. Мы обсуждали питерскую жизнь, они рассказывали о своей работе, и вечер прошел насыщенно и весело. Вернулся я около 23 часов, дверь в комнату биолога была плотно закрыта, хотя он никогда не ложился спать так рано. Я умылся, намазал пожирнее обветренные губы и завалился в кровать. Но через час, когда мне потребовалось в туалет, я вдруг увидел биолога, стоявшего возле моей кровати и смотревшего на меня.
-Что-то нужно? – спросил его я.
-Алексей… Мне было очень плохо, когда ты ушел.
-Ладно, я понял,– буркнул я ему в ответ, – Не буду больше тебя бросать. Но ты все же поищи себе товарища по интересам.
-Я уже искал.
Получалось, что я должен взять за него ответственность. На моей работе у меня имелось сразу два стажера, оболтусы еще те. Я как их наставник везде таскал этих павианов за собой, чему они очень радовались. Даже прозвали меня Мастером. Хотя они не напрягали меня своими студенческими шутками и приколами. А этот великовозрастный интеллигентишка конкретно злил меня на каждом шагу. Но делать было нечего. Я понимал, что, по крайней мере, пока ему трудно оставаться совсем одному, поскольку он, в отличие от меня, не мог легко вступать в разговоры с другими участниками экспедиции и поэтому остро переживал, что его как бы игнорировали. Мне не было интересно с ним общаться, но мы находились в одной связке, поэтому я не мог его просто списать со счета.
На следующий день, когда мы закончили съемки и уже возвратились с обеда, я сел в кухне и указал ему на стул рядом:
-Расскажи о своей жене, о друзьях, о работе.
Оказалось, что он работал в институте, там же познакомился и со своей женой. Сейчас она сидела в декрете с ребенком.
-У меня мало друзей, всего двое, – сказал он,– Мы работаем вместе.
-То есть, ты привык дружить с теми, кто рядом?
-Да. Прежние мои приятели быстро отдалились от меня. И когда один сотрудник уволился из лаборатории, так же забыл о нашей дружбе. Мне очень хочется стать твоим другом.
-Пойми… Мы просто товарищи по работе. Ты ведь взрослый человек, серьезный специалист в своем деле, и должен уметь разделять такие понятия.
-Да, я разделяю… Но могу я хотя бы называть тебя Лёшей.
-Ладно, называй.
Теперь я понимал все его взгляды и поступки, все его движения в мою сторону – то кофе принесет, то вкусняшки свои с обеда мне отдаст, то лишнюю сумку с аппаратурой на себя навесит, чтобы мне легче было. Нелепые, конечно, маневры, наивные, в его-то возрасте. Ведь он был старше меня года на три. Я-то никогда не страдал от одиночества, но оттолкнуть его уже не мог.
На следующий день в гости к метеорологам мы пошли вместе. Дмитрий не мог скрыть своей радости. Кстати, он очень интересно рассказывал о повадках пингвинов, но в основном мы слушали восторги молодых от участия в первой в их жизни экспедиции.
Когда мы возвращались, биолог сказал:
-Спасибо, Лёша. Мало, кто поймет такого как я. Для меня самое страшное – остаться одному. Так хочется верить, что ты не лишний в этой жизни.
-Как ты можешь считать себя лишним? Имеешь престижную профессию, диссертацию уже почти защитил, научные статьи пишешь в специализированных изданиях. Откуда такая низкая самооценка?
-Это еще со школы пошло. Я очень хорошо учился, вот меня и сделали изгоем в классе. Поэтому и друзей не завел. В институте тоже не вышло, там каждый сам по себе был. А потом искать кого-то… Как? На улице знакомиться? В компаниях? Даже на лестничной площадке не я один соседей не всех знаю. Сейчас это сплошь и рядом. Люди живут изолированно. Остались коллеги. С ними мы каждый день делаем одно дело, это и сблизило нас.
***8
Бывалые называли нашу станцию Белка. Мне пока в разговорах не доводилось упоминать ни этого, ни полного названия Беллинсгаузен, я говорил просто – станция, хотя прочитал почти все о ее истории. Вот уж кого я точно не мог понять, так это старожилов, у которых за плечами было по несколько экспедиций и зимовок. Ведь среди них имелись не только одиночки, но и семейные. Хотя биолог говорил, что у некоторых мужиков вырабатывается психологическая зависимость от жизни, удалённой от цивилизации. И чем сложнее условия, тем сильнее зависимость.
Все они хорошо знали свое дело, поэтому чувствовали себя уверенно в таких условиях. Один старожил сказал мне, что когда возвращается домой, не знает, как ступить, где сесть, что делать в квартире, о чем с женой говорить. И мучается, пока вновь не уедет. Мужику этому было уже под 50 и скоро его могли исключить из состава полярников по возрасту. Понять таких ортодоксов я совершенно не мог. Отказаться от полноты жизни, от семьи, детей, от любимой женщины – нет, это не для меня. Я обожал ездить с Лерой летом на море, осенью за грибами, а зимой кататься на горных лыжах, обожал водить детей на новогодние ёлки, изредка встречаться со старыми друзьями, посещать с женой различные художественные выставки и ходить на спектакли известных театров. Даже по магазинам любил ее возить, ведь она всегда так радовалась покупкам. И вообще я люблю Петербург и до сих пор не все его уголки посетил за свою жизнь. Как можно отказаться от всего этого и запереться на долгие годы на станции? Каким нужно стать лешим, чтобы ограничить свой мир клочком земли, практически не приспособленным для нормальной жизни?
Мне часто снился Питер, и эти сны приносили мне почти такое же удовлетворение и разрядку, как сны о море или об отдыхе где-то в тайге. Когда-то, еще до рождения детей, мы с Лерой ездили в Саяны с группой профессиональных туристов, моих друзей по универу. Я очень хорошо помнил ту поездку и состояние полного, абсолютного счастья от любви и от прекрасной величественной красоты природы.
Здесь, на станции, меня многое откровенно угнетало. А ортодоксы казались мне не вполне нормальными личностями.
-Слушай, Дима, ты как биолог можешь мне ответить, что движет этими людьми? – спросил я как-то своего напарника.
-Ну… это своеобразная деформация сознания, бегство от реальности, а иногда мазохизм, если человек скрывает какую-то вину.
-Но как их допускает медкомиссия? Они ж, фактически подобны душевно-больным?
-Формально они вполне здоровы, мало того, очень работоспособны именно в сложных климатических условиях и кайфуют от уединенного проживания вдали от города. Знаешь, они так и не повзрослевшие бойскауты.
-Ну…не знаю, я побаиваюсь их. Помнишь Григоряна? У него взгляд явно сумасшедший. И поговорить с ним, кроме как о зимовке, не о чем.
Биолог засмеялся. За три месяца я привык к нему, но иногда думал, что будет, когда придет время возвращаться домой. Сейчас я фактически взял над ним шефство. Хотя в бытовом плане именно он опекал меня во всем. Постепенно меня перестало раздражать его постоянное внимание ко мне, а еще я радовался, когда он находил темы для общения с другими членами экспедиции. Но я все равно оставался для него главным объектом внимания. Он не скрывал, что только со мной ощущает себя комфортно.
В отличие от меня он любил часто просматривать многочисленные фото жены и ребенка, даже на стене в своей комнате повесил одно из них. Получалось, что в психическом плане он более здоров, нежели я со своим неврозом на тему любви. Но меня он считал лидером в нашем альянсе и всеми силами старался "служить" мне. Поначалу я одергивал его, потом смирился и стал принимать его заботу как нечто само собой разумеющееся.
Начальник станции как-то сказал мне:
-Ты молодец. Твой напарник… ему очень нужна твоя поддержка. Я переживал, думал, ты не справишься со своим характером, и сломаешь его. Я ведь всякого насмотрелся. Но ты смог. Уважаю.
Я не понимал, за что он хвалит меня. Мы с биологом просто нашли некое равновесие в наших отношениях и старались не нарушать его, чтобы не причинять друг другу психологического дискомфорта. Однако народ сразу определил суть нашего броманса, хотя никто не иронизировал на эту тему. Потому что верность и работоспособность биолога многие оценили. Кроме того, он был умен и тактичен, умел поддержать любую беседу. Так что все просто приняли как факт его привязанность ко мне.
Дмитрий любил смотреть вместе со мной фильмы, которые я накачал дома. Ему явно нравился мой выбор, при том, что он почти ничего раньше не видел. Мы не обсуждали сюжеты, иногда он мог парой фраз выразить свое отношение к героям. Но всегда очень интересовался моим мнением и долго потом раздумывал над моими словами, задавал вопросы. Я понимал, почему. Ему очень не хватало альтернативной точки зрения, такой, как моя. Потому что раньше меня не было в его жизни.
***9
Весь последний месяц перед окончанием антарктической вахты мы усиленно работали над фильмом. Игорь начитывал текст, биолог просматривал сотни отснятых эпизодов и выбирал нужные, а я монтировал готовые куски. Однако моё психологическое состояние по мере приближения завершения срока экспедиции чувствительно ухудшалось. Дело в том, что я стал плохо спать и почти не видел снов, которые раньше спасали меня. Сначала я молчал, но Дмитрий всегда был слишком внимателен в отношении меня, и конечно, он заметил изменения, происходящие со мной. Именно поэтому он как-то вечером сказал:
-Лёша, ты бы не пил на ночь крепкий чай. Хочу предложить тебе кое-что получше.
Я удивился, а он достал какой-то флакончик, на котором я прочёл "Настойка пиона уклоняющегося". Почему-то сразу перед глазами у меня встали роскошные белые пионы, которые я раздобыл для Леры ко дню нашей свадьбы. Ее лицо тогда почти тонуло в их обильных атласных лепестках и светилось счастьем. От этого воспоминания ком встал у меня в горле, а глаза увлажнились. Я вскочил и ушел к себе. Но биолог, выждав некоторое
