Праздник в семье рыбака.

Не отменяли рыбалку никакие  праздники, тем более новогодние. Да и какой это праздник? Звенят бокалы, стучат вилки о тарелки, вспыхивают улыбки через не могу. Один день перешел в следующий, как  тридцать первое декабря сменило тридцатое декабря, как второе января сменит первое января. Но рыбалка!.. У рыбы праздник подо льдом, у рыбаков - на льду. 

Толя Авоськин был мастер кой-чего присочинить, и я, признаюсь, любил его послушать. Работали мы в одном цехе, сошлись вроде, и вечерами просиживали мы иногда за чаем или смотрели телевизор. Жил он одной рыбалкой. Всё остальное, даже семья и работа, входило в его жизнь постольку-поскольку. Слушая его, мне казалось: дай ему волю, так он построит шалаш на берегу реки и будет в нём дневать и ночевать, зимой и летом, и никуда его не потянет, разве что в магазин за вином. Вином он называл всё - от девяти градусов крепости и выше. Но былые интересные рассказы его забылись как-то из-за одного памятного вечера, в котором, собственно, примечательного вроде ничего и не случилось.
   
Толя был впечатлительным и нервным человеком. Вспоминая однажды, как начальник цеха не дал ему отпуска за свой счёт, Авоськин до того разволновался, что, не договорив, побежал за вином. Принёс бутылёк. Выпили. А он всё не успокаивался. "Понимаешь,- нервничал он,- я ему и то, и сё, и толкую напрямки, чтоб хоть тут-то догадался: рыбалка срывается... А он: мало ли что у кого срывается, есть дела поважнее сорванных... Поважнее, а??? Да чтоб он лопнул. Ещё и хихикает... Так я, Володь, пол цистерны нефти тогда разлил на землю из-за сердечного расстройства... А дед Тындрын принёс в тот день с рыбалки во-о-от таких окуней! Никогда не забуду, никогда не прощу деду... то вишь,  начальнику "
   
Своими рассказами Толя Авоськин довёл меня до того, что и я стал навязываться с ним на рыбалку. Он почему-то наотрез отказывался. Но я не отставал. "Ничего сейчас интересного нет,- твердил Толя. - Река зимой дышит лунками, парит, всё кругом в снегу, вода где-то подо льдом, холодина - застынешь, простудишься на месте. Погоди, вот придёт лето, тогда - пожалуйста. Тогда красота: зелень, цветы, запахи, музыка... комариная. Потерпи до тепла..."
   
Лето летом, а мне захотелось зимой взглянуть на рыбалку. Люди-то терпят и рыбу ловят, и не простуживаются, и музыки им не надо. К тому же не знал я точно, пробуду или нет в этом городе до лета. Под давлением моих железных доказательств согласился Толя под конец и назначил день. Я заметил, что товарищ мой после этого разговора как-то замкнулся в себе и разговаривал со мной скупо.
   
В семью Авоськиных помимо Толи притягивал меня ещё один магнит - маленькая Каролинка, его малютке было всего три года. Вообще-то у них ещё две девочки постарше. Вика, жена Толи, произвела на свет деток без продолжительного отдыха. Я приносил им конфеты, и только Каролинка не просила: "И ми-не,  дядя..." Я полюбил ребёнка и подолгу мы забавлялись разными играми. Учил её одеваться, правильно обувать ножки в тапки, и она увлекалась, смешно плутовала, перепутывала то одну, то другую ногу, подходила ко мне и требовала лукаво: "Я не умею, ну-ка, ты сумей!" И смеяться без причины могла чаще, чем плакать.
   
Вечером, в субботу, возились мы с Каролинкой на полу, "лечили" куклу. Такая уж нам болезненная кукла попалась, вылечить её не было никакой возможности. Всё у неё от игрушечных плеч отваливалась голова.
   
- Опять умерла,- смеялась Каролинка.
 
- Сейчас, сейчас,- спешил я зацепить за резинку где-то в туловище куклы и снова красивую - с головой - отдавал её ребенку.
 
- А она опять!..- девочка всплескивала руками.
 
- Давай отдадим папе, он припаяет ей голову или купит новую.
   
Каролинка подошла к столу отца, за которым Толя занимался своим каким-то делом. Возле него было множество разных гвоздиков и рыболовных крючков. Старшие девочки сидели возле стола и следили за движениями отца, затаив дыхание.
   
- На, папа,- она бросила на стол куклу - руки, ноги и голову. Девочка зацепила паяльник, и он грохнулся бы на пол, но одна из сестёр ловко подхватила его.
   
- Доця, не мешай,- попросил отец.
 
- Вылечи, папка!- девочка дёргала Авоськина за брюки.
 
- Вот я тебе вылечу,- Толя нагнулся, хлопнул дочку по попке, куклу сбросил на пол.
 
Малышка навзрыд заревела. Испугавшись, завелись и её сёстры.
   
- Отец, ну, чего ты так?- Вика поднялась с дивана, где отдыхала после работы, взяла плачущую дочь на руки. В последнее время часто она жаловалась на головные боли, слабость.- Пойди-ка за хлебом, пока магазин не закрыли,- сказала она мужу.
   
- А ты что?- рявкнул он заодно уж и на неё.
 
- С детьми займусь.
 
- Приготовь денежку на завтра, на рыбалку отправимся мы в рань.
 
- Ты же знаешь, последние у нас денежки, а до получки ещё... да и дадут ли...
 
- Последняя у священника жёнка,- сердито встал он из-за стола.
   
- У меня есть деньги,- напомнил я о себе.
   
- А у тебя не просят,- хмуро ответил он, одеваясь, чтобы идти в магазин, и добавил уже на улице: - Проспишь если, так и знай, ждать не буду.
 
На реку отправились мы первым рейсом.
   
Окна в автобусе, кроме передних, разрисованы морозом, на одном стекле было написано тонким, как мне показалось, ноготком: "В жизни есть любовь, но в любви нет счастья". Фары освещали чистую, как полотенце, дорогу - узкую и длинную. Иногда автобус заносило, фары выхватывали лесные потёмки, полотенце дороги как бы пыталось протереть чернильные пятна на стволах берёз и смахнуть с провислых ветвей густой иней. Веточки напоминали плавники рыбок и радужно покачивались на лёгком ветру.
 
С каждой остановкой автобус быстро заполнялся. Запахло табаком и рыбой, раздались простуженный кашель и смех, словно самостоятельно зашедшие попутчики. Кто-то что-то кому-то доказывал, кто-то что-то у кого-то просил. С нескрываемыми подтекстами звучали расспросы:
   
- Ты на каком километре сходишь?
 
- На десятом. А ты?
   
- А я... так там ловить нечего, одна-разъединая тюлька. Где я буду ловить, так на живца там берёт во-от такой карась...- и соответственно при посредстве рук изображалась величина карася.
   
Рыбаки спорили, возражали друг другу, но даже я понимал, что они "темнят", желая скрыть от товарищей места хорошего лова. И вопросительно смотрел на Толю Авоськина, и он подмигивал мне успокаивающе:
 
- Держи хвост вразлёт, старый... Окуня на кило-полтора мы завсегда добудем,- Помолчав, добавил:  - А то и больше.
   
Ехали мы теперь без остановок. Постепенно Авоськин оживлялся, молодел вроде, чаще улыбался, зардел даже, хотя солнце еще не всходило, радостно здоровался с кем-то, узнавая в светлеющем салоне знакомых, бросал лихие реплики и краем уха слушал рыбаков, сидящих рядом и рассказывающих с анекдотическим акцентом, как один продувной тип покупал рыбу прямо на реке, а дома хвастал, мол, ну, и здорово же рыбачил.
   
- Старо, старо,- посмеивался Толя Авоськин.
 
- Неужели и такие есть?- удивился я.- Зачем тогда все эти хлопоты?
 
- В народе чего хочешь есть. Я сам...- Толя закашлялся, отвернулся и, как мне показалось, пожалел о своих словах, но тут же нашелся: - Да я сам продавал. А чего, жалко, что ли? - он прощупал увязанные удилища, внимательно осмотрел крючки, не замечая, что на леске крючков не было. - У меня снасть на любую рыбёху, ну...
 
Вдруг он громко засмеялся.
 
- Зщекотало?
   
- Нет, вспомнилось. И смех, и грех. Был у меня парняга знакомый, так до того дорыбалился, что чуть жену не схоронил. Понимаешь, бегал к одной налево, ну, а жене возьми кто-то да и скажи. Куд-д-да-а, не поверила. Тогда ей посоветовали обрезать крючки на лесках. Обрезала. А он вернулся с... с рыбой... ха-ха-ха. Наловил, чудеса! Но я понимаю его, смешно и не больше. Шутка. Если без рыбалки жить - скукоту плодить, день просидишь дома - с ума рехнёшься.
 
Жалобы на семейную скуку слышал я от многих. Только не верилось, что изменами или той же рыбалкой, может человек избавиться от скуки, высосать её из себя, как мать высасывает яд змеи, ужалившей её ребёнка. Кого однажды посетила скука, тот болен душой неизлечимо, если не сказать больше - смертельно.
   
Сошли мы на двадцать пятом километре.
   
Было совсем светло и до того тихо на реке и торжественно, что я остановился и засмотрелся. Разве такое возможно? Разве так бывает? Как бы и растерялся, меня качнуло, словно охмелевшего. У горизонта темнел лес, напоминая невысокий горный кряж с белыми гольцами. Всеми трубами в стороне дымила деревня. Утро было естественным и простым и в то же время необыкновенно чистым и стыдливым, как в  свадебное время. Пока я любовался подарком речной тишины, мой Авоськин Толя исчез. Был - и растворился, рассыпался среди снежной неогляди, скрыв следы белым зубным порошком. Реку разглядел я по цепочке тёмных точек на ней, иных здесь отличительных признаков не было. Толи Авоськина, однако, я не видел.
 
Рыбаки долбили или уже сидели над лунками. Те, что заняли место, делали вид, будто не видят меня, когда я проходил. Молчанием своим они как бы говорили: "Клёва нет",- чтобы я, чего доброго, не стал бы рядом долбить лунку и распугивать их рыбу. Но не меня они обманывали, клёва у них действительно не было. "Не тот рыбак пошёл",- как не однажды говаривал Толя Авоськин. Любители всё прибывали, удобные для лова места всё уплотнялись, кое-где слышна была ругань, перебранивались те, что подъехали позже.
 
Толя Авоськин не отыскивался.
 
Присматриваясь к речному нашествию, я уже отличал настоящих рыбаков от случайных, способных купить рыбу, а не поймать. Страстного рыбака видно, да,  видно издалека. А случайные долго на месте не останавливались, кочевали по реке, толку от кочевья было немного, зато разговоров и знакомств хватало. Один, с выбитыми верхними зубами, запросто и очень мило предложил мне добавить к его "пятаку" и "смотаться на третьей скорости (не иначе шофёр по профессии) в деревню за "фляжкой". Я отказался. Он и не обиделся, а с искренним сожалением ко мне произнёс: "Эх, ничего же ты не понимаешь же, бесполезный же ты чудачина..."
 
Но вот заметил я что-то напоминающее крохотную юрту. Юрта была обёрнута из кожуха. Кожух не шевелился. Над ним вспышками вскакивали облачка пара. Кто-то там дышал. Или курил. Мимо, туда и сюда, шуршали подошвами рыбаки, в их лунках рыба не ловилась, и они искали свои "счастливые места". Найти клёвую лунку трудно, если вообще возможно, её надо уметь "прикормить". Я засмотрелся на кожух, тут, похоже, подкормка выполнена была идеально. Я обошёл вокруг. Кожух, наверно, почувствовал, что за ним наблюдают, слегка шевельнулся, и на том месте, где просачивался пар, показался сизоватый нос, недобро сверкнули глаза. Уже на востоке в белом облаке, как в гнезде, лежало бледно-алое солнце. Я снова посмотрел на кожух и заметил у основания юрты вспыхивающий огонёк: то красный, то голубой, то зелёный,- под кожухом явно кто-то включал и выключал фонарик с передвигающимися цветными стёклами, освещая воду для рыбы в нужный окрас. От удивления я раскрыл рот. Свет исчез, и опять никаких признаков жизни под кожухом. В том, что там находился настоящий, опытный, страстный рыбак, теперь я не сомневался.
   
По реке по-прежнему передвигались люди. Стало заметно,