Небывальщина

Еще грамотный, небось, телячья голова, а все туда же, обзывается.
Ошеломленный такой откровенной наглостью охотник, взорвался:
- А ты, желудок ходячий, как хотел?! Он меня, понимаешь, сожрать собирается, а я что, в любезностях должен рассыпаться?! 
Он все еще безысходно пытался найти рациональное объяснение творящемуся бреду. «Может здесь газ какой-нибудь галлюциногенный  из болота выделяется? Вот я случайно надышался, и теперь мерещится всякая чушь?» - горячо билось в висках, пока охотник продолжал держать на мушке лобастую медвежью башку.
- Нет, мил человек, даже не надейся. Туточки все взаправду, – внезапно вмешался в перебранку торчащий посреди поляны высокий пень с подгнившей, разлохмаченной и отслаивающейся по бокам корой, который охотник поначалу принял за импровизированный стол для посиделок ненормальной компании. – А вот ружьишко я твое, от греха, приберу. Не ровен час, стрельнет, ружьишко-то, изувечит кого.
Тут же из-за спины охотника выхлестнула длинная ветвь, по гибкости и крепости ничуть не уступающая пресловутой лиане из экваториальных джунглей, с невероятной скоростью обвила стволы и, не успел тот глазом моргнуть, вырвала из рук оружие, чуть не выворотив из суставов крепко стиснутые пальцы. Пока же охотник злобно шипел, ожесточено тряся обожженными нестерпимой болью кистями, еще одна ветка вкруговую захлестнула горло, оставляя лишь узенькую щелку для жидкой воздушной струйки, и напрочь лишая возможности двигаться и выдавить хоть один звук. 
- Ты, милок, не дрыгайся, не дрыгайся понапрасну-то, - предупредил попытку охотника цапнуть висевший на поясе нож, оживший пень, уже успевший выдернуть из рассыпчато-серой земли свои корявые ноги-корни. – Смирно стой, а то худо будет. 
Неуклюже переваливаясь, пень подковылял ближе и проскребывая неровный верхний срез на глазах проросшими из шелушащихся боков корявыми ветками, продолжил:
- Ты, братец, таперича под судебным следствием. Вот, всем обществом, - обвел он импровизированной конечностью угодливо притихших зверей, - судить тебя будем.
Улучивши момент, когда давившая горло хватка чуть ослабла, охотник, запинаясь, возмущенно прохрипел:
- Вы обкурились, что ли, кукловоды-чревовещатели хреновы?.. Маскарад тут устроили... Какой еще суд, за какие грехи?.. И вообще, завязывайте дурака валять, пошутили и будет… А то развели зверье говорящее, деревяшки ходячие…  Думаете, управы на вас не найдется?.. Да у меня, между прочим, и охотничий билет, и лицензия, все чин-по-чину, а еще и связи имеются. За такие выходки мои кореша в прокуратуре вам вмиг хвост прищемят… А ну, быстро отпустили!..
В ответ захрюкал, зашелся сиплым смехом кабан, в неподдельном восторге взрывая копытами палые листья:
- Нет, ну ты глянь! – разбрызгивая окрест вязкие слюни, во всю глотку гоготал он, пихая тщетно пытающегося увернуться, неповоротливого на суше бобра. – Этот шут считает, что мы тут специально для него комедию ломаем. Умора, да и только.
- Ну-ка, цыц! – быстро осадил разошедшегося секача пень. – Устроили тут балаган из сурьезного дела! Живо по местам, охламоны!
- По каким таким местам, телячья голова? – удивленно выкатил глаза медведь. – Мы что же хозяин, завтракать совсем не будем, а? Так и с голодухи недолго подохнуть, телячья голова.
- Значиться так, - не обратил ни малейшего внимания, ни на причитания косолапого, ни на потуги охотника, пень. – Открываем судебные слушания о злостном нарушении границ запретных владений хозяина леса – лешего. – Он с победным видом осмотрелся прорезавшимися в замшелой древесине маленькими бойкими глазками и торжественно поставил точку: - То бишь – моих.
Оказавшийся главной лесной нечистью пень, неподдельно возбудился от предстоящего развлечения, и развел бешеную активность. Первым делом он назначил пожирающего голодными глазами охотника и истекающего зловонной слюной медведя прокурором; зайца – присяжным поверенным, или по-современному говоря – адвокатом; а так и не промолвившего ни слова бобра, на пару с говорливым весельчаком-кабаном, взял к себе в заседатели. 
- Итак, господа, - проковылял леший на прежнее место в центре поляны, - заседание объявляется открытым и слово для обвинения предоставляется прокурору.
Заяц, устроившийся подле медведя по-турецки скрестив задние лапы, изо всех сил пихнул того в бок. Громадный зверь от неожиданности подпрыгнул, утробно рыкнув, а лешак, нетерпеливо перебирающий корнями-отростками, торопливо подгонял:
- Нуте-с! Нуте-с, господин прокурор, не томите! Заседание ждет-с!
Вздыбившийся огромной смердящей горой медведь по-стариковски закряхтел, закашлялся, и невнятно промямлил:
- Так это… значить, телячья голова… хозяин…
- Ваша честь, - надменно поправил леший.
- Это… ваша честь, - не стал противиться медведь, - человечишка, значить, телячья голова, без спросу в наш лес сунулся…
Возомнивший себя судьей пень вновь перебил и без того еле ворочающего языком горе-оратора:
- Го-о-осподин прокурор, - укоризненно протянул он. – Сколько же можно повторять: не человечишка, а подсудимый. Потрудитесь соблюдать процедуру.
Медведь окончательно сконфузился и на одном дыхании выпалил:
- Короче, телячья голова! За это жуткое злодеяние подсудимый, безусловно, заслуживает смертной казни через съедение! Вот так, телячья голова! – и он с заметным облегчением шумно плюхнулся на место.
Леший задумчиво пошевелился, шурша отставшей корой на боках, и недовольно буркнул:
- Присяжный поверенный, вам слово.
Заяц только этого и дожидался. В отличие от медведя любыми путями избегающего публичных выступлений и норовящего отсиживаться за чужими спинами, он одним пружинистым прыжком выскочил на середину, прошелся взад-вперед, теребя разлохмаченный шнурок от пенсне, хитро постреливая косыми глазами по сторонам. Затем остановился напротив лешего, с обеих сторон подпираемого откровенно скучающими кабаном и бобром, картинно скрестил передние лапы на груди, далеко отставил заднюю.
- Ваша честь, господа заседатели, господин прокурор, - заяц резко кинул вниз подбородок, так, что длинные уши, описав дугу, отчетливо шлепнули по захватанным стеклам. – Мне, как участнику процесса, призванному представлять интересы обвиняемого, потребно привести высокому суду свидетельства его невиновности. Но, - он выдержал приличествующую моменту театральную паузу и ликующе взвизгнул: - У меня, их нет!!! Посему, как можно скорее сожрите этого горемыку!!!
Пока перед налитыми кровью глазами полузадушенного охотника разворачивалось это шоу абсурда, он мучительно пытался нащупать путь к спасению, ни секунды не сомневаясь, что извращенцы, в лапы которых его угораздило угодить, живым уже не выпустят. Точнее, охотник, уже успел просчитать свой единственный шанс, и теперь пытался не думать о нем, чтобы свободно читающая мысли подгнившая деревяшка, называющая себя лешим, ничего не учуяла.
Каменной крепости ветвь перехватывала только его горло, оставляя свободными руки, и охотник давно тискал в кармане пьезоэлектрическую зажигалку с таким мощным турбонаддувом, что он на спор не раз прожигал ей дюймовую доску. И теперь ему оставалось только подманить пень поближе.
Корчась от острой боли в травмированной гортани, охотник еле слышно просипел:
- Эй, шуты гороховые, подсудимому, между прочим, полагается последнее слово.
Леший, тем не менее, его услышал, но отреагировал совсем не так, как ожидал охотник. Отмахнувшись от него веткой-рукой, небрежно бросил:
- А к чему? Тебе ж, милок, все одно в свое оправдание сказать нечего. Чего ж тогда попусту воздух трясти.
По-своему понявший отповедь лешего медведь, напряженно подался вперед и, захлебываясь слюной, взревел: 
- Дозволь, хозяин! Я этот окорок ходячий, телячья голова, сей момент разделаю.   
Тем временем охотник, уже ощущающий, как громадные клыки заживо рвут из него куски плоти, превозмог себя и жалостно взмолился:
- Ваша честь! Ваша честь, послушайте! Прежде чем бросать меня на растерзание, дозвольте приватно шепнуть великую тайну.
Осторожный лешак, опасаясь подвоха, на первых порах заартачился:
- А меня, братец, от челяди, секретов нет. Есть что сказать, молви вслух.
- Ну, как знаешь, - пошел ва-банк охотник. – Либо тебе, либо никому. И не напрягайся так, - едко ухмылялась, предостерег он: – Из моей головы это ты не выковырнешь, даже не пытайся.
И леший, не сумев осилить врожденное любопытство, все же сломался. Переваливаясь из стороны в сторону, он опасливо, мелкими шашками двинулся к охотнику, и как только оказался на расстоянии вытянутой руки, человек неуловимым движением воткнул ему в бок разъяренной гадюкой шипящую зажигалку.
Сердце охотника со всего маха ударило в ребра и остановилось, потому что упершаяся в жесткое дерево зажигалка изо всех надрывалась, обжигая его пальцы моментально раскалившимся корпусом, но ничего не происходило. И когда облившийся холодным потом охотник, распрощался с последней надеждой на спасение, пень вдруг полыхнул огромным, жирно чадящим черным дымом, факелом
Земля под ногами содрогнулась от низкого рыдающего стона, словно в небе лопнула гигантская струна. Тут же ослабла и, сухо захрустев, обсыпалась нестерпимо давившая горло охотника удавка. Под аккомпанемент надрывного воя очумевших зверей он повалился на колени, а сверху на него обрушилась двустволка, чувствительно, так, что из глаз сыпанули искры, приложив прикладом по затылку.
Больше не решаясь искушать судьбу, не обращая ни малейшего внимания на тяжелый гул в голове и подкашивающиеся ноги, охотник бросился прочь, стараясь убежать как можно дальше от безумной поляны…
…Старичок-хозяин вросшего в землю на окраине умирающей деревни домишки, так и не понял, с чего это приехавший на целую неделю постоялец, спозаранку ушедший на охоту, прибежал из лесу с выпученными глазами, впопыхах собрался, и толком не попрощавшись, рванул обратно в город. Жуткий торфяной пожар, случившийся в день поспешного отъезда охотника, как языком слизнул порядочный кусок заповедной чащи.
А следующей осенью на закраинах пожарища впервые за много лет выдался богатый урожай грибов…