Откуда прилетела эта птица

Откуда прилетела эта птица?
Из леса, что когда-то рвался к звёздам,
И на своих макушках нежил солнце,
Снимая с неба снеги и дожди... 
Из памяти, что песнею продлится,
Случится это рано или поздно,
И взмах за взмахом сердце встрепенётся,
Я вспомню всё, ты только подожди...

Опять лечу на огонёк лучины,
Где падают в ушат с водою угли,
По стенам в хороводе пляшут тени,
Вздыхает тяжко  ветерок в трубе,
Где мама топит печку хворостиной,
Где сказку я рассказываю кукле,
Где говорят прядильщицы степенно
И тянут нитью вечер по избе.

- Баю-баюшки баю, - девочка лет пяти качала  куклу и вслушивалась в негромкую речь соседок, пришедших на посиделки. Жужжали  сонно веретенца, шипели в ушате остывающие угли, моросил за окном мелкий осенний дождь. Разговор прядильщиц, ранее журчавший точно реченька, сегодня то и дело спотыкался о непонятные слова. "Адмиралтейство", "приписанные к адмиралтейству", "Казанское адмиралтейство " - они, как валуны, тяжелые и неуклюжие, громоздились и множились, повторяясь и повторяясь. Девочке становилось тревожно. Кукла безлико таращилась на хозяйку, внимательно слушая её песенку:
- Баю-баюшки баю,
  Я не сказку расскажу,
  Расскажу тебе я быль,
  Как поёт в степи ковыль,
  О дороге столбовой,
  Уносящей за собой
  Сотни тысяч лошадей,
  Сотни, тысячи людей,
  Повелел им царь морей
  Сделать много кораблей.
Напевая, девочка представляла себе леса из огромных седых сосен, которые качают макушками-мачтами, мечтая стать кораблями и поплыть в далёкие неизведанные страны. Она видела себя на палубе одного из них. Папа ей рассказывал, что моря такие большие, что стоишь на одном берегу, а другого нет. А ещё он говорил, что вода в море соленая.
- Как ты думаешь, откуда взялось столько соли, чтобы посолить море?
Кукла не ответила, но задумалась. А девочка продолжала:
- Каша сегодня была невкусная, мама говорит, что соль закончилась.
Отец девочки был в длительном отъезде. Каждое утро она выбегала на дорогу и стояла, вглядываясь в её очертания до самого горизонта, пытаясь увидеть знакомый силуэт.
Сергея , отца девочки, в деревне называли Серёжка, наверное, из-за его весёлого мальчишеского нрава и каких-то несерьёзных фантазий. Но люди верили, что судьба благоволит ему, поэтому  община и уполномочила его на получение места для нового поселения.


Серёжка делил шалаш с пожилым татарином. Уже неделя, как они прибыли на место, а землемера всё не было. Всё уже было переговорено, пересказано между ними. По заросшему  высокими травами лугу  нетерпеливыми лаптями и степенными ичигами была протоптана стёжка до леса, в котором стволы ильма  перемежались с вересковым кустарником. Потом она катилась с небольшой горки и останавливалась у звонкой  речушки. Вода в речке была кристально-ледяной. Дно её выстилалось ярко-желтыми камешками. Когда среди осенних туч пробивался редкий луч солнца, речка становилась золотой. Она питалась бесчисленными родничками, выбивавшимися из-под горы. По стволу старого дерева, поваленного ветром осторожно пробирались ичиги, весело  перепрыгивали через ветви, торчащие в разные стороны, лапти. И стёжка бежала дальше, поднимаясь на небольшой пригорок. А там... У Серёжки перехватывало дух всякий раз, когда он поднимался сюда. Простор до горизонта, куда ни глянь. Поля, луга, нетронутые косой, плачущие росой. Какая красота! Как крестьянскому сердцу не радоваться, глядя на такое.
Татарин тоже заглядывался на эти земли. Вот и в этот раз он притащился сюда за соседом по шалашу и застал Серёжку, сидевшего на небольшом валуне и играющего на глиняной свистульке. Казалось,это не ветерок клонит ковыль в степи, а Серёжкина мелодия гладит его по пушистым колоскам.
- Эх, хороша земля, - крякнул Утемиш.
- Да нет, не очень, - тут же отозвался Серёжка , убирая свистульку в карман.
- Овраг, речка. Сыро тут будет жить, да  из-за склонов полезной земли под пашню меньше, опять же от столбовой дороги дальше, - стараясь быть убедительным, сказал хитрец. - Я у землемера буду просить землю у шалаша нашего. Там ровная местность, дорога рядом, - повторял он, вглядываясь в щёлочки глаз Утемиша.
Тот стоял с непроницаемым лицом.
- Не, тут земля нехороша, - повторил опять Сергей.
- А если так, то что же ты ходишь сюда каждое утро? - в упор взглянул на него Утемиш.
- Дык непривычный я лежать на боку. Сколько уж деньков мы тут, а землемера нет. Вот и хожу. Ещё игрой своей не хочу тебя раздражать. Ты же говорил, что музыку не жалуешь.
- Да твоё скуление музыкой не назовешь - усмехнулся Утемиш. - А чего босой сидишь?
- Речку переходил, да и оступился. Жду теперь, пока портянки высохнут, - Сережка потянулся к растянутым на траве кускам полотна и обрадовано улыбнулся. - Высохли уже.

Утемиш внимательно наблюдал за тем, как Серёжка обвёртывает ногу куском плотной ткани, потом надевает на ступню лапоть, потом достаёт верёвку, цепляет ее за лапоть, и наматывает её концы крест-накрест, захлёстывая друг за друга. Потом берет другой кусок ткани и  начинает пеленать вторую ногу. Утемиш гордо взглянул на свои кожаные мягкие сапожки и вдруг, усмехнувшись себе в усы, зашагал к шалашу.

Потянулись дни ожидания. В полях, лесах на сотни вёрст вокруг ждали землемера мужики в таких же шалашах. Указом Петра было велено всех служилых, не принявших православие, приписать к Морскому адмиралтейству ,  основанному в Казани для строительства флота на Каме. Царь, создав регулярную армию, уже не нуждался в служилых иноверцах. Он решил заселить ими  степь Пустую. Построенная по его замыслу Новая Закамская оборонительная линия,  простирающаяся через Пустую степь почти на триста вёрст, была брошена за ненадобностью. Вся ландмилиция, полки и роты, охранявшие крепости и фортпосты от набегов кочующих родов башкир, словом вся  военная сила была переселена на действующую  Оренбургскую оборонительную линию.
    Степь опять осиротела. Иногда она вздрагивала от топота множества копыт, поднимавших клубы пыли, от грубой гортанной речи кочевников, которые жгли ее высокие травы, ставили круглые шатры, охотились на её птиц и животных. Они не любили ее, она не любила их. Чужие друг другу, они не находили отрады. Кочевники пытались уйти от подушной подати, душившую,кстати, не только их. А степь ждала любящие руки земледельца. 

Серёжка и Утемиш сидели в шалаше, каждый думая о своём, вдруг издали зычно донеслось: " Землемеееер, землемеееееер приехал!"
Утемиш проворно вскочив, натянул ичиги и выскочил из шалаша. Серёжка долго обувался в лапти. Когда он наконец-то вышел из шалаша, земля у  дороги была застолблена за Утемишем и его поселением. Серёжке досталась земля с весёлой речкой под пригорком и просторными лугами.

Гнездо себе свивала птица-время,
Сплетая ожидание с терпеньем,
Скрепляя своенравное с блаженным,
Теряя важность глупости любой.
Гордыне пышной облегчала бремя,
Выщипывая с той и пух, и перья,
И выстилала ими дно степенно,
Где выводила деток на убой.

Уже восьмой месяц вылетел из гнезда птицы-времени с тех пор, как Серёжка вернулся из Пустой степи в родное село.
- Пока кружил над людскими головами лунь-декабрь, трескун-январь, вьюн-февраль, врун-март, плакун-апрель - нельзя было трогаться в путь. Вот и дождались мы, пока птица выпустит из гнезда май-баюн. Обогрел он всё живое. Потянулись к солнцу травинки, потянулись по столбовой дороге подводы. А на подводах разобранные по брёвнышку срубы старые, да на них скарб нехитрый крестьянский. Пора и нам, доченька, собираться в путь дальний. Да нельзя терять ни минуты лишней. Покидая гнездо матери-Времени, никогда уже птенцы её не могут вернуться назад. Все до остатка они становятся нашей дорогой.
Девочка завороженно слушала отца и смотрела, как течет живая река из обозов до самого горизонта. Началось великое переселение.

- Папа! Мы будем жить в лесу и рубить деревья?
Девочка простодушно смотрела на отца.
- Байки травишь, сказочник? Лучше правду дочке расскажи!
Сосед, подтягивающий подпругу на своей лошаденке, прислушивался к их разговору.
- А правда в том, дочка, что кончилась наша вольная жизнь, когда мы могли сами себе землю выбирать, когда у нас право собственности на землю было.
Теперь наша доблесть  царю без надобности. Мы, служилые, не служить на благо отечества будем, а  работать на него. Работать , как каторжные! Поселимся в степи, разведем огороды, только возделывать землю нам не придется.  Валить сосновые и дубовые леса, плотно обступившие Казань со всех сторон - вот  нам повинность за то, что вере отцов остались верны. Оставим вас, детей да жен на хозяйстве , да поедем на своей лошаденке и со своим инструментом в лес на полгода. Вернёмся ли?
Сосед хлопнул лошадь по животу, чтобы не надувалась, и еще подтянул подпругу.
- Не пугай заранее, даст бог, будем жить, - Серёжка поднял дочку на руки, подкинул вверх, поймал и бережно поставил на землю. 



 Тёплая, мягкая, пушистая пыль... Обернёшься, а на ней узор от лаптей. Всего мгновение, и он рассыпется на мельчайшие частички под деревянным колесом телеги.
Колесо оставит в пыли глубокую полосу, но и та тут же исчезнет под копытами лошади, тянущей за собой телегу, груженную доверху узлами с пожитками семьи Анук. Анук сидит на телеге, свесив ноги над дорогой. Она не замечает, как появляются и исчезают узоры в пыли. Всем её вниманием владеет новая кукла. Кукла и вправду красивая. Саюк любит свою куклу, но от новой куклы Анук трудно отвести глаза. На ней расшитый вышивкой сарафан, высокая талия перехвачена красной лентой, на голове тухья. Маленькие жестяные кружочки, нанизанные на нити, свисающие по краям головного убора куклы, подрагивают на ветру. Лица нет. Куклам не нужны лица. Бабушка говорит, что глаза - окна души, через них она может вселиться в куклу.
Солнце поднимается всё выше.
- Сегодня будет жарко. Дочка, иди сюда, садись на телегу, пусть ноги отдохнут.
Заботливые руки матери поднимают ее на телегу, убирают волосы девочки под косынку.
Мама спрыгивает с телеги, идёт рядом.
Саюк жалеет лошадь.  Изо дня в день та тащится по дороге вслед за отцом, который ведет ее за уздцы.
Саюк мала, но умеет считать до двенадцати. Ровно столько у нее было подопечных цыплят. Она пересчитывала их по нескольку раз на дню. Утром, когда открывала дверь курятника и выпускала на травку.  Отбившихся от стаи, находила в высокой лебеде у поленьев, или в соседнем дворе, собирала беглецов вместе, и опять пересчитывала. Жёлтые пушистые комочки в зелёной травке, подобно одуванчикам, незаметно оперились, стали белыми курочками. Мама обменяла их на горшок топлёного масла, и теперь Саюк считает рассветы, как верстовые столбы.
- Серёжка! Людям передохнуть надо, когда привал?
- Пиииить, пить хотца! - размазывает слёзы по чумазому лицу малыш, сын  Илемпи.
- Серушке! Солнце уже давно перешло на