На тетеревином току с...медведем!

полом, столом в углу, чурбаком вместо стула, лежанкой вдоль стены.
Утром я собрался идти в разведку, но с вечера занепогодило. Порывистый северный ветер ударял глухо по стенам лесного жилища, бросал, будто горстями, снежную крупу. Когда стало светать, глянул в окошко и понял, что попал в капкан. Снег валил стеной. Настоящая зима пришла в лес. День выстоял холодный, ветреный. Какие там косачи? Придется самому токовать в избушке, благо дров заготовлено много, знай топи печь, читай книгу, спи да в окошко поглядывай. Хорошо сказать «отдыхай», для того ли забрался в этакую даль? Выждав, когда поутихли снег и ветер, отправился на разведку. Первое, что увидел,— тетеревов на березах. Их было до полусотни. В километре от избушки спугнул с земли птиц. Там, где они только что были, весь снег расписан крестиками следов их лапок. Здесь, наверное, ток. Оставалось ждать, когда распогодится.
Потеплело так же внезапно, как и похолодало накануне. Весна и тепло опять вернулись в лес, побежали ручьи с вишневых горок, потемнели стволы сосен, с крыши избушки не капала, а бежала капель. Закончилось мое бездействие, я жаждал работы, встреч с тетеревами. Еще раз пересмотрев свое фотоснаряжение, запас пленки, собрал рюкзак, отправился к тому месту, где вчера встретил птиц. В одном месте дорогу перебежали косули. Но мне было не до них, да и фотоаппараты были упрятаны в рюкзаке. Косули не интересовали меня, я жаждал встречи с тетеревами, они волновали, как и прежде, мое воображение. Все начиналось сначала. Как бы ни было трудно, я надеялся на удачу. Если бы все зависело только от меня лично, от моего мастерства!
Ночь, темно, но свой скрадок, установленный с вечера, нахожу сразу. Будто копешка сена, пристроился он среди редких сосновых посадок. Птицы прилетели, когда солнца еще не было, но оно уже выставило наперед себя белую рассветную полосу... Прилетели лирохвостые, заиграли так дружно, что на душе стало веселее и в скрадке будто потеплело. Азарт охоты полыхал во мне. Но все омрачала огромная темная туча, накрывшая в один миг полнеба. Сверху сыпнула холодная жесткая снежная крупа, и забелела поляна. Какие там тетерева! Птиц будто не было, казалось, что минуту назад мне снился сон. Делать нечего, подгоняемый холодным ветром, я не шел, а бежал к избушке.
Откуда было мне тогда знать, что первое утро, проведенное на току, будет таким же, как и второе, третье, пятое, десятое, что весь мой приезд сюда, в Карталинский лес, в поисках хорошего токовища закончится полной неудачей. А я все-таки, питая надежды, каждую ночь упорно покидал избушку, шел на поиски тетеревов...
Косачей я видел каждый день, каждое утро, но видеть для меня было мало. После первой недели, проведенной в Карталинском лесу, я назвал тетеревиные тока летучими. И на то были основания.
Вот и в тот день я тоже отыскал хороший ток. Когда наблюдал за птицами в бинокль, сердце мое радостно билось; надежда не то что теплилась — пылала жаром, словом,
грезилась удача. А следующим утром ждало меня полное разочарование. Тетерева не хотели собираться в одно место. Начинали метаться, перелетать. И так каждое утро птицы перемещались, а я бегал за ними со своим скрадком, переставляя его. Одно утро сменялось другим, шло время, которое невозможно было вернуть.
Тепло весны набирало силу. Засветились желтыми, белыми, фиолетовыми букетами по прогретым солнцем буграм бутоны сон-травы, пожаловали в родные края журавли. После утренней прохлады начинало пригревать солнце, и лес гремел от птичьих разговоров. С каждым новым утром отыскивал я все новые токовища, территория моих наблюдений расширялась. Я все пытался поймать,остановить птиц,заставить их играть на одном месте, на одной поляне хотя бы одно утро. Отыскать, засечь токовище я мог,а вот остановить , конечно же, был не в состоянии.
...Возвращаясь в избушку, пошел напрямик через поля. И покаялся: раскисшая от снеговой воды земля липла на сапоги, и я тащил на ногах огромные земляные лапти. Время было позднее, солнце уже поднялось. Миновав поле, уловил я звуки тетеревиной игры. Оставив вещички, налегке пустился на знакомые звуки. Не шел — летел, гадая: может быть, ждет желанная удача? В бинокль увидел птиц. Токуют, бегают по земле. Их было много. От волнения не сосчитать петухов. Засек место. Теперь обратно, за вещами, за скрадком, и с утра сюда.
Ночь я провел плохо. Часто просыпался, боясь пропустить время подъема. Луна светила в окно белым светом, и огромный квадратный «лунный заяц» пристроился рядом с печкой, затем переместился в угол, запрыгнул на лежанку, приблизился ко мне. Шалости луны. Начав свой путь на востоке, она достигла вершины неба, провела невидимой рукой своего зайчика по избушке, осматривая одну за другой стены. Я торопился. Вдруг опоздаю. Теплилась надежда: а вдруг сегодня повезет? К скрадку подлетел тетерев, чуф-фыкнул, и тут же явились два петуха. Где же остальные птицы? Светало, а никакого прибавления не было. Три птицы на току. Почему же вчера косачей было черным-черно, как воронья? Карталинскпе тетерева окончательно завели меня в тупик. Кругом тока, кругом птицы, их много, а что из этого? Такая была сегодня надежда на хороший ток, а тут всего три птицы играют активно, шумно: к ним даже тетерка пожаловала. Вспомнил первый в моей лесной практике тетеревиный ток, на который пришел не с ружьем, а с фотоаппаратом. Токовище было невелико, всего семь петухов. Так уж получилось — дежурил я возле него всего одно утро, и вынес для себя очень важный вывод: если на току есть опытные птицы, даже если их немного, они привязаны к нему и играют активно. Прилетают на токовище и улетают в один и тот же час, из минуты в минуту. Здесь, в Карталинском лесу, я встретился как бы с тетеревиным уравнением, у которого кроме мелких неизвестных было одно главное. Это главное неизвестное на двадцатый день довело меня до того, что начал даже разговаривать с дровами, когда топил печь. Вопрос, почему здесь летучие тока и нет активности в игре птиц, все стоял передо мной.
Близился день отъезда, заканчивалась лесная командировка. И только в последний момент тайна была разгадана. Помните, я писал, что в Карталинском лесу тетерева были раньше, но их было мало. После пожара появились благоприятные условия для размножения птицы. Природе потребовалось всего два года, чтобы количество
тетеревов увеличилось в десятки раз. Появились птицы, но это был молодняк. О каких же токах могла идти речь? Не всегда зависит токовище от числа птиц в лесу. Когда нет на току заводилы-токовика, который бы учил молодежь игре, нет и привязанности к одному месту, к маленькому клочку земли, который зовется токовищем.
В какие только края не заносила меня неудержимая страсть к птицам, в особенности к лирохвостым! Хотелось увидеть доселе не увиденное, услышать неуслышанное. В этот раз встреча с тетеревами предполагалась в глухом, трудно доступном месте, где, по словам очевидцев, есть добрые косачиные тока. В эту лесную командировку я пригласил Сергея Ивановича Смородина, одного из моих спутников по фотоохоте. Добирались мы почти двое суток на всех видах транспорта. Последняя часть пути — самая тяжелая — была проделана верхом на лошадях. Ехали по раскисшему от весенней талой воды зимнику, через разлившиеся лесные речушки, через болото. Часто приходилось спешиваться, вести лошадей на поводу и не по дороге — стороной, кустами, лесом, в объезд самых топких мест. Временами путь нам пересекали свежие следы медведей, казалось, будто мужик прошел в огромных лаптях. Косолапые, совсем недавно покинувшие свои берлоги, голодные, бродили в поисках корма. Весной не так просто добыть мишке корм, это тебе не лето, когда полно ягод и корешков...
После сплошного соснового леса, ярко-зеленого кедрача открылись глазу сплошные вырубки, с редкими куртинами деревьев по топким, болотистым местам, куда трудно было добраться человеку с бензопилой, трелевочной техникой. Вырубки плотно затягивались частоколом осинника.Местами, где в полную силу поработали трактора, содрав верхнюю дерновую подстилку, не могли зацепиться за землю никакие травы, даже вездесущий спаситель кипрей. Видели мы, как человек пытался высаживать сосенки, но весь его труд шел лишь на пользу мышам: зимой, по глубокому снегу, молодые побеги служили им кормом. Сосенки, которым удалось чудом спастись от мышиного нашествия и подняться более метра над землей, были со сломанными вершинками. Это означало, что над ними поработали лоси, которых, судя по многочисленным тропам и следам, водилось здесь предостаточно.
Человек, придя в этот край с мощной техникой, постарался взять тысячи тонн живицы — сосновой смолы, тысячи кубометров деловой древесины, но не дал земле взамен почти ничего. Разве что оставил после себя следы бесхозяйственности. Не вывез с делянок порубленный им лес. И не только тот, что остался валяться отдельными деревьями, но бросил целые штабеля прекрасной деловой древесины. Теперь всему этому богатству предстояло гнить, превращаясь в труху.
Такую картину не раз приходилось наблюдать в наших уральских лесах. Безобразие, творимое человеком, говорит не только о варварском истреблении лесного богатства, ио и о безжалостном лишении лесных обитателей их родного дома, о разрушении веками складывавшейся жизненно необходимой не только для растений этих мест территории. К вечеру, изрядно вымотав лошадей и вымотавшись сами, достигли мы места, куда стремились, где, по рассказам егеря Александра Шаламова, должны быть тетеревиные тока. Один из них он показал нам сам, когда подъезжали к конечному пункту —
избушке. Тетеревиное токовище, показанное егерем, находилось на не совсем обычном месте — на ровной, как стол, кромке мохового болота, примерно в двадцати шагах от сухого берега. Шаламов пояснил, что ток этот старинный,знал о нем еще его дед, который показал отцу, а уж от него дошло и до Александра. В том, что токовище было старое, я не сомневался: рядом с птичьим игрищем стоял балаган — укрытие из жердей наподобие чума, покрытого берестой, с глазами-бойницами для стрельбы. Ни дать ни взять браконьерское жилище, из которого можно не только стрелять тетеревов, но также прямо в нем развести костер, переночевать. Между тем уже многие годы как закрыта весенняя охота на боровую дичь. Не откладывая на будущее, мы с Сергеем Ивановичем разобрали балаган, сработанный, видно, давно и на совесть.
В километре от токовища, на берегу речки Мурзинки нас с Сергеем Ивановичем ждало лесное жилище. Это был целый дом размером четыре на четыре метра. Он был срублен из толстых бревен, с одним окном, с печкой из бочки, с земляным полом. Вместо стульев стояли сосновые чурбаки, тут же большая лежанка.
Проводник наш ночевать отказался, надо было возвращать лошадей в лесничество. А мы, изрядно уставшие, приготовив ужин, завалились спать. Я знал, что мой внутренний будильник обязательно поднимет меня. Так оно и вышло. Утро только-только занималось. Захватив скрадок, топор, пилу-ножовку, отправился я послушать, как будут играть хваленые птицы, и подобрать место для скрадка. Уже с полдороги к току услышал, как замолотили тетерева. Подойдя поближе, послушал их игру, терпеливо выждал, когда