мере, в какой мы ее можем применять, например, при лечении в медицине.
Итак, возвращаясь к той роли, которую играют свойства и взаимосвязи объектов в образовании нового подручного средства (сущего) и возникновении новой сущностной функции, можно сказать, что участие любого сущего в какой-либо идее непременным образом приумножает количество свойств и количество функций этого сущего. И чем в большем числе идей оно будет участником, тем более «богатым» (то есть более многогранным) оно будет своими свойствами. А чем более объект многогранен, тем более расширяется диапазон тех потенциально возможных идей, в которые он может быть привлечен в качестве участника, то есть в качестве готового для комплектации идеи исходного сущего. Так что идеи и свойства сущих взаимообогащают и взаимоинициируют возникновение друг друга. Не в этом ли онтологическая роль взаимосвязей объектов и их свойств – этих сущностей, «склеивающих» объекты в идеи как совершенно новые мысленные конструкции.
В следующем пункте (п. 6) мы еще раз вернемся к разговору о «бытии» сущего, когда речь у нас будет идти,
- во-первых, об исходном материале для образования подручного средства,
- а во-вторых, об исходном комплексе сущих для образования самой идеи, в которой данное подручное средство является одним из ее элементов-сущих.
А сейчас, прежде чем перейти к рассмотрению бытия самого по себе, нам необходимо еще раз обратить внимание на следующее. Употребление нами – и ранее по тексту, и в дальнейшем – выражения «бытие» сущего – всего лишь «фигура речи». Бытие может быть приложено только к единственному сущему – к человеку. И единственно в чем оно (бытие) может быть заключено, так это в приумножении новизны, а именно, в творчестве. Не потому ли мы, по Хайдеггеру, «выпали ... из бытия» (см. там же, стр. 119), что ищем его в сущем, существующем помимо нас, а не в нас самих. И не в этом ли одна из причин извечной путаницы в метафизических понятиях. Что уж, казалось бы, могло быть более ясным, чем,
- во-первых, наличие (существование) сущего в различных его проявлениях,
- а во-вторых, существование той «силы», которая зарождает, обновляет, преобразует и т. д. то или иное существующее сущее или, скорее всего, комплекс сущих.
Не само же оно по себе производит подобные операции над собой. (Эверест как сущее простоял миллионы лет и простоит еще столько же, пока его не сравняют с землей вода, ветер, землетрясения и т. д. Но бытие никоим образом его не коснется, поскольку он объект существующий. См. P. S. 2). Есть же какая-то «сила» к этому причастная, то есть «сила», которая преобразует наш мир, помимо той силы, к которой человек никоим образом не причастен. К бытию причастны только мы, одновременно создающие интеллектуально-материальную новизну и испытывающие тут же возникающие последствия ее возникновения в форме нашего бытия. И величие древних греков в том, что они своим проницательным взором – недаром в их мифологии фигурировал Линкей – увидели эту «силу» и назвали ее бытием. Последующим векам оставалось «всего лишь» понять механизм воздействия этой «силы», то есть открыть методологию проведения подобных преобразований.
И – о, чудо! – к нашей вящей радости эта задача оказалась в сильной степени упрощенной тем, что эта методология оказалась одинаково применимой ко всем сущим и ко всем явлениям, будь они физического или духовного плана. А не так чтобы к бытию (то есть обновлению) одних сущих была применима одна методология, к бытию других – другая и т. д. Все оказалось гораздо проще.
Мир более един и более универсален. И универсален не только сам по себе, то есть в силу законов в нем действующих, но и универсален именно через универсальность нашего продуктивного мышления в виде способности генерировать по одной и той же методологии иррациональные идеи, приумножающие интеллектуальную, а через нее и материальную новизну. Вряд ли мы были бы способны создать что-либо новое без этой способности, поскольку только рождение объективных идей в силах преобразовать как мир вокруг нас, так и нас самих, проникающих своим умственным взором в него и тем самым познающих тайны его возникновения и существования.
3. А теперь, коль скоро, преодолев «планку» «бытия» сущего, мы уже вплотную подошли к бытию самому по себе, скажем сначала несколько слов о двух планах восприятия бытия. Первый план – это план понимания бытия, то есть понимания, что такое бытие само по себе. И второй план – это план переживания бытия, то есть переживания самого состояния бытия. Что касается первого плана, то чем глубже наше погружение в понимание изначальности нашего собственного творческого мышления, тем меньше у нас шансов увидеть что-либо четко обозначенное, а тем более зафиксировать увиденное в свете сознания. Такова «оптика» понимания Бытия самого по себе: чем больше в него мы пытаемся проникнуть, тем дальше оно от нас отходит. Сознанию нет доступа к тому, что творится (то есть создается) в обители бессознательного. Нам только кажется, что сознание способно на творческие акты. На самом же деле непонятно
- ни то, какой обработке в бессознательном подвергается наше, полученное на сознательном уровне, знание,
- ни то, как формируется новое (для сознания) знание,
- ни то, «кто» же все-таки является тем «экспертом», который оценивает и фиксирует сам факт создания (обнаружения) интеллектуальной новизны (идеи), а заодно, и дает команду на выдачу последней из бессознательного в сознание,
- ни то, как именно осуществляется перекодировка нервных образований нашего мозга в слова, знаки, символы и т. д., знакомые нашему сознанию.
Что же касается второго плана, то есть плана переживания бытия, то «оптика» здесь совсем иная, она обратная: чем глубже мы погружаемся в бытие, тем непосредственнее мы его переживаем, иначе говоря: тем ярче мы понимаем и «схватываем» смысл явившейся нам идеи, тем интенсивнее удовольствие от самого акта понимания и тем больше наше удивление-изумление от новизны и неожиданности явления идеи-смысла. Достаточно лишь вспомнить моменты наших собственных озарений и инсайтов.
Но, к сожалению, «коварство» возникновения иррациональной идеи в том и заключается, что она может явиться в наше сознание и самым незаметным образом, и едва заметным, и весьма заметным, и таким образом, что способно ошеломить нас своим явлением. Последнее – это и есть озарение. Вот эта разноявленность и разноощутимость возникновения интеллектуальной новизны – причины которых нам неизвестны – во многом спутала «карты» метафизических представлений о ценности того, что является и соотнесенности его то ли с бытием, то ли со становлением, то ли с существованием.
Итак, нам понятно: то, что мы выражаем словосочетанием «бытие» сущего – это созидание (создание, обнаружение) нового сущего и наделение (нами) его сущностным свойством, способным выполнять какую-либо важную функцию через наше посредство. А где же мы здесь можем «увидеть» само Бытие, Бытие само по себе, а не отголосок его, отраженный в возникновении новизны самого искомого сущего и его сущностного свойства? Мы знаем только, что Бытие – это нечто предшествующее явлению сущего и в то же время, сопровождающее это явление (что и отражено в понятии «бытие сущего»). А что именно, предшествует этому? Конечно же, возникновение самой идеи, одним из составных элементов которой в обязательном порядке является наше внове образуемое (обнаруживаемое) искомое сущее (подручное средство), оказавшееся уже наделенным – правда, не совсем понятно каким образом – сущностным свойством. (Слово «является» здесь употреблено не только в качестве связки, но и в буквальном феноменальном значении: сущее вдруг предстает пред нами внове или в обновленном виде).
Но мы уже не раз заявляли, что бытие – это возникновение интеллектуальной новизны. А как нами уже было выяснено в Разделе 5.4. ««Двойная рефлексия» Г. Марселя ...» (см. п. 2 и Рис. I), вслед за возникновением идеи (т. 3) наступает плавно перетекающие один в другой, два этапа прояснения того, так что же все-таки является содержимым этой идеи. И этими этапами являются допонятийный этап (3-4) и сущностной (4-5), совпадающий с этапом рефлексии-II. В процессе первого этапа мы понимаем, а вернее, «схватываем» целостный смысл идеи, но это «схватывание» пока что не обозначается какими-либо понятийными формами: образами, символами, словами и т. д. Но тогда спрашивается, если у нас нет пока что понятийного оформления идеи, то есть ли какие-либо основания считать, что мы «схватили» смысл этой идеи. Вот здесь-то и заключен парадокс бессознательности «понимания»: у нас нет еще понимания на сознательном уровне, но мы уже «поняли» смысл идеи на бессознательном уровне. Но почему мы так считаем? Да потому, что об этом засвидетельствовало спонтанно возникшее интеллектуальное чувство удовольствия. (См. P. S. 3). У него просто нет другой причины своего возникновения.
Это, во-первых. А во-вторых, вслед за ним сразу же начинается само раскрытие смысла идеи на сознательном уровне. Итак, этот, можно сказать, вполне виртуальный этап (3-4), не обозначенный какой-либо из понятийных форм, все же обозначается, то есть фиксируется на психосоматическом уровне нашего организма возникновением данного чувства. И оно возникает раньше, чем наше сознание начнет разворачивать идею и понимать ее смысл. Как запах горения появляется до возгорания (пламенем) чего-либо, так и «понимание» уже возникает до понимания смысла на уровне сознания. То есть на допонятийной стадии мы (наше сознание) еще не знаем, что наше бессознательное уже «поняло» смысл идеи, о чем оно и засвидетельствовало возникновением интеллектуального чувства удовольствия, как бы непонятно откуда явившемся. Сознанию осталось лишь расшифровать то, что «поняло» бессознательное. Этим оно и занимается на понятийном этапе рефлексии-11 (этап 4-5), а именно: постепенным раскрытием смысла идеи, обозначением тех сущих, из которых она состоит, и выявлением тех взаимосвязей, посредством которых соединены эти сущие.
Таким образом, если «бытие» сущего проявляется в процессе раскрытия смысла идеи на сознательном уровне (рефлексия-11), то предшествующий этому допонятийный этап возникновения идеи мы вправе назвать бытием самим по себе или «чистым» бытием, то есть Бытием, еще не обремененным раскрытием смысла идеи и выявлением «бытия» сущего, иначе говоря, выявлением искомого сущего, а вслед за ним и подручного средства, способного исполнять свою функцию. (Конечно, называние какого-либо умственного процесса тем или иным именем – это всего лишь условность, но это та условность, которая помогает нам установить строй взаимоотношений того, что мы ощущаем, образуем, понимаем и, в конце концов, называем определенными словами-символами. Не будь этих условностей, у нас не было бы той определенности, о которой мы могли бы рассуждать).
Итак, какой же все-таки вывод мы можем сделать из всего нами выше представленного. Первое что нам надо понять так это то, что, когда мы имеем в виду бытие, то непременным образом должны
