Летнее Сварожье

удивлённо разглядывая убранство жилища. О таких местах Лянке когда-то сказывала её матушка, но увидеть самой не доводилось. Более всего внимание девушки привлёк широкий дубовый стол, на котором помещались множество горшочков, кувшинчиков, коробочек, склянок с разноцветными настойками. Было здесь и несколько деревянных ступок с различной формы пестиками, строго друг за другом лежали пучки высушенных трав и цветов. А в иных склянках плавали причудливые камушки и веточки в виде высушенных птичьих лап с коготками. Над столом из-под потолка свисали мохнатые грозди высушенных веток деревьев: ольхи, дуба, ясеня, сосны. Белава, хитро прищурившись, наблюдала реакцию своей гостьи. Не дав девушке опомниться, она ловко подхватила боковую створку стола с одной стороны, с другой, и всё это многообразие баночек и скляночек чудесным образом оказалось внутри. А гладкую ровную поверхность женщина быстро накрыла светлой скатертью. Вручив Лянке ухват и указав на печь, Белава предложила: «Достань-ка чугунок, помоги мне», сама же ловко поставила на стол две глиняные чарки, кувшин и блюдо с кашей. Девушка достала из печи чугунок с варевом. «Это зелье с наветом?» – вызывающе обратилась она к хозяйке, указывая на чугунок. Та достала ковш и, зачерпнув пахучее варево, налила в свою миску густые щи. Девушка смягчилась. Всё, что сейчас помещалось под этой створкой, никак не давало ей покоя.
– А можно такой настой приготовить, чтобы суженого вернуть?
– Можно.
– И чтобы от Любавы - разлучницы отвратить?
– Можно.
– И чтобы моим навек сделался?
– Можно, – насмешливо проговорила ведунья, – но ты сначала отведай моего угощения, я тебя в баньке своей попарю, отдохни с дороги, а потом уж и спрашивай.
Лянка уверенно зачерпнула из чугунка, с удовольствием вдыхая аромат пищи, только теперь почувствовала она, как сильно проголодалась. Она прихлёбывала из своей миски и думала: «Ничего, я ,вам ещё покажу». Щи казались необыкновенно вкусными, но девушка в еде соблюдала меру. Она не заполняла миску более чем на треть, знала, что лишняя пища склоняет к лени и безделью. Подкрепившись ровно насколько это необходимо, Лянка вопросительно взглянула на женщину.
– Ну что, будем баньку топить?– Белава по-хозяйски собрала со стола посуду и направилась к выходу, выказывая таким образом гостье своё доверие.
А девушка тем временем продолжала осматривать жилище ведуньи, и было здесь на что посмотреть, а об иных вещицах она даже не догадывалась, для чего те предназначены. Над входом Лянка сразу приметила оберег – медвежий коготь для защиты жилища. По стенам висели пучки трав, корений, маленькие и большие мешочки, а в самом тёмном углу стоял большой резной сундук, на котором сидели несколько тряпичных кукол. Куклы безлики – ни носа у них, ни глаз. Девушка ни к чему не прикасалась, чувствовала, что каждая вещица своей силой обладает и сила та не её: что-то возьмёшь и тотчас же что-то отдашь – так матушка сказывает. А вот в светлой части комнаты, где горело сразу несколько свечей, на высоком сундучке стояло множество деревянных изваяний – вот у тех можно рассмотреть и глаза, и губы. Лица добрые, злые, молодые, бородатые и даже смешные попадались. Сколько ж их тут? Лянка принялась пересчитывать и каждый раз сбивалась– то ли двенадцать, то ли одиннадцать. А особо ей одна фигурка приглянулась, красавица в сарафане с двумя косами, а на голове шапочка, будто с ушками. В правой руке держит она веретено, а в левой – клубок ниток.
– Что, Макошь тебе понравилась?– тиха произнесла ведунья.
 Лянка и не заметила, как та вошла, голос у Белавы глубокий, завораживающий.
Женщина держала в руке горшочек с мелкими камушками, из которого возвышалась свеча. Пламя той свечки отливало сочной зеленью, совсем как глаза той, что её держала.
– Садись-ка сюда, – Белава указала взглядом на лавку возле стола, а сама постелила на столе полотняную белую салфетку и поставила на неё две свечи. В центр стола женщина положила плоский камень и на эту возвышенность поставила фигурку Макоши. Лянка не заметила даже, как тут же рядом на столе оказались несколько еловых веток, перевязанных красной ниткой, и четыре шишки. А возле них красовалась гроздь калины – совсем как та, что была на Лянкином венке. Девушка уже хотела что-то возразить, но ведунья предупредительно прижала палец к губам, давая понять, что всё уже началось. Она взяла руки девушки и велела положить их на стол ладонями вверх.
Белава сосредоточенно вглядывалась в пламя, будто пыталась там что-то разглядеть, губы женщины медленно шевелились: «Матушка, Макошь, государыня, небесная мать, Богородица. Ты – рожаница, ты – мать, ты – Сварога родная сестрица. Приди Ляне, Богиня, на выручку, даруй удачу дому её. Даруй роду её защиту, здоровье её сородичам, счастья всем малым и великим. Отныне и вовеки веков, от круга до круга. Так было, так есть, и так будет. Именно». Ведунья шептала и шептала, словно книгу какую перечитывала. Голос её то шумел, как непокорный лес, то волнами перекатывался, а то напоминал журчание ручья. Одолел Лянку такой нестерпимый сон, не совладать с собой– руки, ноги словно не её стали. Не поняла девушка, как оказалась она лежащей на деревянной лавочке, а ведунья знай её веником охаживает, горячей водицей поливает да распевает. Сначала осиновым веничком, пока одни веточки от него не остались, затем берёзовым, дубовым–три веника исхлестала. «Вот тебе и на, баня? Как же это?» Лянка снова закрывает глаза. Видит она себя сидящей на огромном камне, из камня пар валит, но не чувствует девушка ни жара, ни холода. Видит только, что из сакрального места её струна натянута аж до самого темени. На струне той столько наростов разных, улиток, веточек, бугорков. Струна тусклая, тоненькая совсем, как ниточка. А ведунья знай её ножичком скоблит – все наросты, все улитки так и отлетают. Струна всё чище, ярче, всё глаже становится. Зазвенела струна, да с такой силой, что лес ахнул. А женщина давай её световой оплёточкой оборачивать, будто лучиком серебристым вверх-вниз, вверх-вниз. Струна всё толще делается, все ярче светится. Тогда Белава стала ту струну растягивать, один конец в землю ушёл, а другой вверх высоко-высоко, и вдруг ведунья как вывернет струну, словно чулок, устремляя лучом в небеса. Воткнулась струна в солнце, как молния в землю, и зазвенела, словно колокол. А после Лянка уже ничего не помнила. Помнила только руки ведуньи, молодые-молодые, совсем как у неё самой. Очнулась девушка на лежанке. Белава приподняла ей подушку и поднесла чарку с отваром.
– Пей, пей родимая, я уж думала, не проснёшься, – шептала ведунья.
– А сколько я спала?
– Да три дня уже.
Лянка отхлебнула из чарки и закрыла глаза.

                                                                            ***

           На рассвете следующего дня девушка почувствовала себя лучше.
– Ну что, когда будем Данко привораживать? – обратилась она к хозяйке.
Та сокрушённо развела руками.
– Нельзя тебе это, милая.
– Как это нельзя?
– У тебя сила великая, скоро сама всё поймёшь. У тебя её столько, что она в светлицу любимого твоего не поместится.
– Зачем же ты это сделала?
– Это не я… Это тебе так написано.
– Где написано? Кто написал?!
Белава грустно посмотрела на девушку, сказала только:
– У каждого свой удел.
– Я домой к матушке с батюшкой хочу!
– А тебя здесь никто и не держит. Ты выйди за порог, а там сама решишь, куда тебе подаваться.
Девушка непонимающе смотрела на хозяйку.
– Спасибо за хлеб-соль. Где моя одежда?
Ведунья пододвинула к лежанке скамью, на скамье аккуратно лежала выстиранная  Лянкина одежда, а рядом красовался её венок Любви.
Девушка наскоро оделась, даже не взглянув на венок, и поспешно вышла из дома.
Решительно спустившись с крыльца, она обернулась, поклонилась месту, что её приютило, посмотрела вверх. Отыскав солнце, Лянка двинулась в сторону своего селения. Сейчас она знала точно, в каком направлении ей следует идти. Запахи и звуки обострились как во сне. Девушка чётко различала, в какой стороне река – ветерок принёс запах воды, – знала, что метрах в пятидесяти отсюда в нижнем дупле большого ясеня впервые в это лето поселился пчелиный рой. Она чувствовала, как стонут больные деревья, как в ста метрах от неё крадётся лисица, выслеживая свою добычу. Тысячи запахов и звуков, которых Лянка не знала раньше, стали доступны и понятны. Девушка старалась идти совсем тихо, не задевая веток и не нарушая общей гармонии. Самым удивительным и радостным оказалось чувство полного единения с этим пространством – лесом, его обитателями, рекой, травой – миром растительным и миром животным. Лянка будто всецело сливалась с этим миром, словно она родилась в этом самом лесу и никогда отсюда не уходила. Девушка подошла к берёзе, которая приютила её накануне. «Что, подружка, не весело тебе?» Лянка гладила белый ствол, ощущая, как под корой орудуют множество маленьких жучков, вгрызаясь в плоть с виду здорового дерева. От прикосновений девичьей руки ранки под корой по чуть-чуть зарубцовывались, а вредители испуганно замирали. «Ничего, милая, всё устроится, скоро поправишься», – ободряла девушка белоствольную красавицу. Как-то незаметно для себя славянка вышла к реке, ноги сами вывели куда следует. Поперёк речной протоки лежала плотина, не давая реке течь. Место рядом с плотиной заметно обмелело, берега покрылись слоем ила. «Ещё немного, и болотце найдёт здесь себе приют, – озабоченно подумала девушка, – непорядок». Она вдруг ясно увидела когда-то вольно текущую широкую реку с крепким здоровым подлеском по обоим берегам. «Что ж делать-то с тобой, голубка моя?» Лянка сосредоточила свой взгляд на еле заметном течении реки рядом с плотиной, пытаясь расшевелить ленивые, почти стоячие воды. «Ещё немного, милая, чуть-чуть постарайся». Девушка меняла направление течения то вправо, то влево, то с одной стороны плотины, то с другой, усиливая водные потоки до тех пор, пока вокруг плотины не образовалась мощная стремительная воронка глубиной до самого дна. Поваленные кусты протяжно застонали, множество веток и веточек отделялись от общей массы завала, уплывая по ходу течения малой речки и устремляясь к месту её слияния с полноводной широкой рекой. Расшатывая плотину, Лянка протяжно распевала непонятно откуда взявшуюся, неизвестную ей доселе песню. А голос свой она и вовсе не узнавала: из девичьего он превратился в гортанное пение, полное непонятных утробных звуков. Наконец задвигались и большие деревья, которые составляли основу плотины, построенной лесными бобрами. С оглушительным стоном стволы поваленных деревьев разъединялись и медленно выплывали туда, где Лянка разогнала течение до неимоверной скорости. Вскоре от плотины осталась совсем небольшая дорожка из тоненьких осинок и прутиков. Девушка перевела дыхание и ослабила силу голоса, возвышая его тембр и одновременно снижая скорость течения реки. Наконец дело было сделано. Устало присев на подвернувшийся пень, Лянка вытерла пот со лба и подумала вдруг о бобрах. «Мишки на вас нет! У-у-у, безобразники! – сердито пригрозила она.– Ну да ладно, пришла пора мне обедать.» И решительно зашагала в сторону дома ведуньи. А та уже ожидала