– Как будто я и раньше эту истину понимал… – начал я.
– Э! Нет! Ее понимать мало! Понимать – совсем мало! Надо сделать так, чтобы вся жизнь твоя, от и до, подчинялась этому правилу! А ты-то, сдаётся мне, зациклился на своей беде, совсем раскис и закис! Ты ведь всё еще там… – он потряс рукой за своим затылком. – Говоришь, нет? Действительно, нет? Ну, тогда хорошо! – Станислав Николаевич энергично потер ладонью о ладонь, давая понять, что тема закрыта, одновременно резко изменив прежнее выражение лица, озабоченное и сосредоточенное, на подчеркнуто удовлетворенное и несколько даже веселое. – Да и засиделись мы с тобой что-то… И водитель нас заждался. Пошли, что ли?
Теперь понятно, – подумал я по дороге, – зачем ты, дорогой мой шеф, затеял этот разговор: ты же меня на путь истинный наставлял и в нормальную жизнь пытался вернуть! Ну, дипломат! Не нравоучениями занимался, которые я в своём возрасте, конечно бы, не воспринял, а будто про свои собственные беды рассказывал, ища у меня же сочувствия, а сам, тем временем… Что ж, дружище, спасибо за науку! Попробую ее осмыслить; возможно, она мне и пригодится!
Глава 23
«Сколько же времени прошло с тех пор?» – стал прикидывать я, без интереса следя за чайками, пикирующими на хлебные корки.
На поставленный вопрос мой мозг, натренированный для решения сложных инженерных задач, ответил с точки зрения арифметики безукоризненно, но насколько верен этот точный ответ, если судить не по арифметическим меркам человеческой жизни? Известно ведь, у людей собственное понимание времени: потому иногда оно невыносимо тянется, иногда стремительно летит! А случается, как у тебя, замирает навеки.
Странно, но по моим ощущениям минуло лет десять или, скажем, двадцать, хотя прошло менее пяти! Я искренне мечтал видеть тебя своей женой, но не сбылось, потому, прости: теперь у меня есть семья, хорошая семья. Прости, Светик, что нашел тебе замену…
Прости, если тогда с тобой я не всё уразумел, не всё сумел, не смог выразить тебе то главное, ради чего ты жила, на что надеялась. А я в твои последние дни и минуты то ли остро не понимал этого, в общем-то, самого главного, то ли, в силу уже неуместной в твоей ситуации и присущей мне немногословности, оказался не в состоянии донести до тебя это главное. Главное, которого ты, конечно же, мучительно ждала от меня, зная, как быстро уходит твоё бесценное время… И не дождалась! Я не справился с этой задачей!
Может, и верно кто-то подметил, будто женщина любит ушами, а мужчина – глазами. Если всё свести к моим глазам и воспроизводимым ими образам, то внешность твоя менялась столь быстро, что в последние дни ты оказалась совершенно неузнаваемой. Извини за эту ужасную откровенность, но я боялся на тебя смотреть, потому что передо мной было нечто иное, когда-то прекрасное, милое и дорогое, а теперь, безжалостно изуродованное немилосердной болезнью, пугающее и страшное…
Извини, что я об этом… Но мне очень важно оправдаться перед собой, тогда и ты, возможно, поймешь меня и простишь. Мне очень надо, чтобы ты простила, мой хороший, мой любимый Лучик-Света… За многое простила. За былое непонимание тебя, за мои недосказанности, за недостаточное внимание к тому, что для тебя было, как раз, самым важным. За невыразительность моих эмоций и вполне искренних чувств к тебе, за появившуюся в последние дни раздражительность!
Её я себе объяснял чем угодно, вот только не изменением отношения к тебе, хотя именно это и наблюдалось, себе же я лгал, подыскивая любые оправдания. Прости меня за это, прости за всё! И помни лишь самое главное: сколько бы тогда промахов я не допустил, насколько неприглядными они бы ни казались со стороны, но ты была бесконечно любимой и бесконечно дорогой, и не по моей вине, как и не по твоей, разошлись наши пути. Прости! Я любил тебя, как умел. Я старался сделать тебя счастливой.
Солнце, между тем, припекало всё ощутимее. Я взглянул на часы, тем самым стряхнул тяжелые воспоминания, возвращаясь в настоящее, и побрёл прочь с постепенно оживавшего пляжа. Скоро пересёк пустое в обе стороны шоссе, растянувшееся рядом с морем, и через пару минут приблизился к знакомому дому.
Еще не видя меня, за высоким сплошным забором заметалась огромная собака, таскающая за собой звенящую цепь. Я два раза придавил кнопку звонка, и почти сразу услышал на незнакомом языке, а потом и на русском: «Иду, иду!»
В проеме открывшейся калитки показалась хозяйка дома весьма преклонного возраста, невысокая, высохшая, темнокожая и сморщенная, но достаточно шустрая, знакомая мне со вчерашнего вечера:
– Заходи, дорогой! Ничего не бойся – собака привязана! Да она и не кусается! Так, чужих пугает для порядка! Вот если ласкаться начнет, да на плечи твои обопрется, тогда точно с ног сшибет… Ух, чертовка! – старушка резко и недовольно махнула рукой в сторону пса; тот отвернулся от нас и с опущенным хвостом понуро потащил длинную цепь к будке.
– Доброе утро! Простите, что опять не даю вам покоя? – извинился я.
– Да что же мне, старухе, еще делать! – успокоила меня хозяйка, хотя за забором виднелось ее большое хозяйство, сплошь зеленое и буйно разноцветное, в разных уровнях; оно, конечно же, требовало громадных забот, усилий и времени. – Погоди немного! Я тебе и второй букет заготовила… – оповестила она, направляясь по выложенной камнем дорожке к ведру, в котором холодная вода сберегала срезанные розы.
– Вот, бери, сынок! На радость! Только не пойму я… На обольстителя ты не похож… А зачем в пять утра один букет взял, теперь второй, такой же? Уж прости старуху за интерес! Кому они?
– Секрета нет! – усмехнулся я. – Первый букет невесте… Она до нашей свадьбы не дожила… Мы здесь когда-то отдыхали… А эти цветы жене отнесу… Она в гостинице… Еще отсыпается, пожалуй, – ведь отпуск! Так что, не волнуйтесь! Ваши прекрасные розы послужат правому делу!
– Ну, если правому… – она заговорщицки мне подмигнула. – Тогда опять приходи! Пусть цветы принесут радость тебе, сынок, и твоим любимым!
Часть 2
С того памятного разговора в кабинете главного минули пять лет. И многое изменилось. Год назад Сергей Петрович был назначен главным инженером того самого НПО, заменив Станислава Николаевича.
А Станислав Николаевич, ссылаясь на внезапно пошатнувшееся здоровье, перешел в главк на более спокойную должность. Но работа так и остается тем поплавком, который удерживает его наплаву, предоставляя возможность ощущать свою необходимость в этом мире.
Жена Станислава Николаевича тяжело болеет и душой, и телом и, что ни день, упрекает супруга во всём и вся до тех пор, пока он не скроется на спасительной для него работе или в иных местах, лишь бы за пределами досягаемости супруги.
Может потому Станислав Николаевич пристрастился по выходным уезжать на рыбалку, причем, даже зимой. Рыбы он приносит обычно, как говорят, что и кошке не хватит. Зато появилось время и занятие для отключения от тех проблем, которые, совершенно нерешаемые, и оттого постепенно выедают беспокойную душу изнутри.
«Лишь уединение и тишина помогут мне когда-нибудь вот этими руками пощупать свою пенсию» – иногда в шутку приговаривал он раньше, отбиваясь от упреков жены, которую тонко понимает, жалеет, но никак не может изменить ее самоубийственное умонастроение.
Ее больные ноги и отсутствие какого-либо интереса к жизни мало-помалу способствовали тому, что она совсем перестала выходить из дома, благо в нём и домашние дела бесконечны. По воскресеньям непременно включает телевизор, но лишь для того, чтобы посмотреть популярную передачу «Здоровье», да каждым вечером прилипает к экрану, когда появляется заставка ежедневной информационной программы «Время». При этом сама программа, как таковая, ее не интересует, но несчастная мать напряженно ожидает любых упоминаний о далеком Таджикистане. И когда они случаются, ее взгляд суетливо и испуганно бегает из одного угла экрана в другой и всерьез выискивает давно пропавшую дочь. Так повторяется всегда – неделя за неделей, год за годом.
Появись у нее внуки, они бы разрушили замкнутую и весьма ограниченную жизнь хозяйки дома, но теперь она всегда одна, если не считать собственного мужа, который домой возвращается как на каторгу в соответствии с невысказанным правилом: чем позже, тем лучше. Так они и живут.
Супруг их дочери Лизы, не объявившейся и необнаруженной за эти годы, предпринял попытку навестить родителей жены. Через короткое время после происшествия он приехал именно к ним, но для него, испытывающего такую же боль из-за случившегося с Лизой, стало полной неожиданностью и оскорблением, когда теща с порога его упрекнула: «Это ты не сберег нашу Лизоньку! Ты!»
Нужный всем разговор не получился, а так хотелось рассказать родителям Лизы обо всех обстоятельствах исчезновения их дочери. Ведь тогда, лишь ему доложили об инциденте, он поднял заставу «в ружьё». Его боевые товарищи, пограничники, тщательно прочесали весь поселок, каждый дом, каждый сарай, каждый погреб. Одновременно другие группы обследовали ближайшее предгорье, ущелья и, конечно, возможные пути нелегального перехода границы. Но ничего обнаружить не удалось, только служебная собака на пути к границе отыскала вырванную с мясом пуговицу из белого медицинского халатика Лизы. Видимо, ее вели с применением грубой силы.
[justify]Приехавшая оперативно следственная бригада КГБ ничего нового или существенного не обнаружила. И хотя было очевидно, что кто-то из местных жителей что-то да знал, но затюканные местные таджики, твердо усвоившие, что месть со стороны бандитов куда неотвратимее и страшнее, нежели иллюзорная угроза от гуманной советской власти, никогда тесно с ней не сотрудничали. Не стал исключением и
