Инка

вспоминать... Это же страшно - потерять работу. Нет ничего страшней, чем потерять работу...  А он опять появился на пути и спрашивает: "Хотите выйти замуж? Я совсем одинок..."- Марина зарокотала мелким смехом, встряхнула короткими волосами, продолжила: - Какое мне дело б до чьих-то одиночеств? Катись курандой... Да... Помнишь анекдот об игроке? С бородой...

- Сергей игрок?

- Какой? А? Я про анекдот об игроке... анекдот с бородой. Старый, давний анекдот, так он обо мне тот анекдот.  Продулся игрок в конец, дал зарок: больше не играю. Проходит мимо казино и внутренний голос шепчет: "Не заходи, слышишь? Не вздумай... а то... Имей в виду, я предупредил. Потом пеняй на себя".  Ещё прошел, и опять внутренний голос: не смей... А однажды слышит: "Заходи! Теперь заходи... твой шанс!" Он поставил во банк и... проиграл. Так и я: он приходил и предлагал... и через месяц я была его гражданской женой, женой самого ничтожного на свете зануды... А сколько ребят, сколько отличных ребят было кругом... И к кому только меня он не ревновал... Не веришь?- помолчала, приподняла вверх палец, и у лица появились два носа: - Серёжа не даст соврать... Как это противно жить с жующим телком, а времени и без того нет ни на Грина, ни на Кафку, ни на Богомолова... Приходилось отнимать у сна да усталости... у ночи...

- Ночь - спутница любви и брака,- ляпнул я и пожалел.

- Какая пошлость,- Марина произнесла так, как произнёс бы палач, взмахнув топором над чужой головой: возражать было бессмысленно.

Но что именно было пошлым? Ночь? Любовь? Брак? Произнёсший глупую фразу? Или вместе мы у ночного костра возле воды?

- Да? - нашла коса на камень: чему возражать, если разговора не было.- За брак не ручаюсь, но любовь и ночь не могут быть пошлыми априори.

- Даже так? Безо всего?- губы Марины раздвинулись, она усмехнулась.

- Тайна. Пошлость - аксиома, и на браки по расчёту не напасёшься ОТК.

- Что-что? Нужны мне чьи-то аксиомы? Любовь - пошлость, это моё убеждение... Глубокое, как Енисей!

- Убеждена - так и нечего вопить до самого Ледовитого океана...- словно водный поток зашумел в груди моей: размечтался коронованный семьянин, а ведь не окажись у костра, не выслушай её исповедь, легко потащил бы в загс эту умницу с птичьими изюминами. Да они и не думали ничего о том, что навыдумывал я.  А в груди гудело, как в русле реки... Шутка ли, когда ждёшь желанную и видишь тень ёё вблизи?

- Я и не воплю... и не о чём не расспрашиваю...

- У ночи и у любви есть богини...

- Какие же? Небось, не меньшая пошлятина, чем Венера?

- Оры.

- Орки? Замолчи уж, Инка засмеёт.

- Сама помолчи, Марина. Лучше послушаем реку. Ты слышишь? Слышишь, как гудит водный поток? Кажется, сидим не на берегу, а на льдине: отломит и унесёт.

- С тобой? Теплоход прошлёпал, а не льдина. А ты слепой слепец.  По сути, такой же зануда, как и тот, да и все вы, мужики, всего лишь зануды, только носит вас по разным водам. Отодвинь меня от костра...

Я не ответил, а двигать камень и не собирался. Ещё опозоришься. Геракл я, что ли?

Она молча вспорхнула с камня.  А во взгляде... а в лице... невыразимое - то, от чего на спине выступает пот и леденит весь позвонок. Хотелось бежать... Но Марина, стоя, как ни в чём не бывало, продолжала повествовать о муже, который никогда не был ей мужем, о друзьях, о работе, вернее, об отсутствии работы, о дочери, о вечернем университете... Зачем? Она говорила и тогда, когда грузно против течения дробил тишину теплоход, заглушая её слова, и я, приличия ради, кивал головой, не слыша речи. Лицо её оптичивалось, не пугало и не отталкивало, становилось безразличным.

- Ты на глазах переменился,- втягивала она в разговор меня, когда теплоход отодвинулся на слышимое расстояние. - Что это значило бы?

- Переменился? Перемена настроения... это...

- Да довольно философствовать...

- По сравнению с твоей моя философия некудышняя, жены не было, поделиться нечем, приятеля моего ты знаешь лучше меня. Зачем только...

- Сергея не трогай, он... он бесстрашный... - последовал отдельный рассказ о том, как бесстрашный лишился глаза, и ожгла жадным   укусом: - Хозяину семьи,  п а п е   поделиться нечем? Или тебе отцовского запала хватило на час всего, да и то за столом?

- Запомнила?

- Теперь это запомнится надолго. Но девочку обманывать не стоило бы...

- Да ведь шутили... Вам можно, а мне... сразу в отцы?

- Что...что...что? Ага...ага...ага... Так мы шутили? Мы - будущие папы? Так...так...так...- зачастила она ночной птицей.

Резко развернулась. Доска доской. Ей опасно стоять у огня, загорится. Невеста, будь я неладен... или так мне и надо, Трепачу Ивановичу.

- Пугает моё прошлое?

- Скорей будущее.

- Будущего у нас нет, ни у кого. Не бойся. Оно необъёмно и неподъёмно.

- Ну да, как камень, на котором ты сидела...

- Трепач Митрофанович!- залепила она, словно подслушала моё самообличение. - Пора, нечего прохлаждаться. Да и ждут нас, конечно.

Река глухо шуршала широкой полосой, гладкая как шоссе, с бакенам там и там. Вдали темнел противоположный берег. За пологими сопками пряталась луна. В тени обрыва было совсем темно, мы шли наугад. Марина оступилась. Я подхватил её, склонясь так близко, что ощутил тёплое  дыхание, и в это мгновенье - одну за другой - нанесла она две пощёчины. Вот я и с битой рожей. Но какова красавица? Если б она упала и я склонился поднять её, небось заорала бы: караул! насилуют!..

          3.

Инка и Сергей не спали.

Девочка сидела на табуретке, распустила белокурые шелковистые волосы.  Глаза у неё живо светились, алые губы сжимали распахнутую улыбку, по-детски божественную. Как она была похожа на мать, но ещё больше как была она не похожа на мать! Во взгляде искрилось столько нескрываемого интереса, что я и сам невольно посмотрел туда, куда смотрела она, только увидеть то, что видела Инка, мне было не дано. Сергей стоял у мольберта, писал портрет девочки, пожалуй, что и закончил.

- Сер-реж-ж-жжа...- казалось, прорыдала Марина, но нет, она выплеснула фонтан благодарности, увидев удивительно ярко вымытый из полотна портрет дочери.

И тут в одно мгновенье преобразилась. В комнате стояла писаная красавица - это дочке занимать красоту у матери. В улыбке, в глазах, в движениях и жестах появились непосредственность, раскованность, повелевающая уверенность. Даже грудь - две дополнительные птицы - была у неё... даже грудь. Это моё занудство  у реки оледенило её, сковало, закрепостило... Чего тогда стою я?

- Река - чудо! Жаль не взяли мы нож, воздух можно было резать ломтями и есть, есть и есть - есть, а не дышать воздухом Енисея!- И не было в её чувстве наигранности или неискренности.

Сергей, вскользь бросив на меня взгляд, спросил:
- Больно?- и провел рукой по своей мудрой бородке, намекая на мои щёки с отставленными на них пальцами женских ладошек.

         
           4

Утром они уезжали.

Инка была неподражаема: звонкоголоса, непоседлива, беззаботна. Сколько цветов, бабочек, росинок запомнили её в те минуты.  Марина тоже шутила и смеялась, не обидно рассказывала, как попадала в самые неожиданные ситуации и с достоинством находила выход из них. Сергей то и дело похахатывал. А меня шершавой ладонью  скребло раскаянье: такую женщины не понял!

Спустились к реке.

Сергей учил Инку бросать по воде камышки, чтобы они, подпрыгивая, "снимали блинчики",- и это вызывало визг и хохот. Мы смотрели на девочку и улыбались помимо воли.

- Счастливые вы,- сказал я Марине.

- Мы?- она вздрогнула и отшатнулась.- Какой же ты... какой ты всё-таки злой... Мы с Инной самые несчастные на свете люди. Куда возвращаемся? В пустой барак. Что творится вокруг... что вокруг творится, повылазило всем, что ли?..

Шумно подошел катер. Они уехали.

Шли мы берегом.

- Служил я здесь,- отворачивал от меня здоровый глаз Сергей. - Дружили. Из института я писал ей письма, рассказывал и о тебе, называл Русланом, ищущим Людмилу. Извини, ошибся. Но она - Людмила. - И признался: - О замужестве, о дочери у неё - ни слова, я ничего не знал. Не писала, а вчера... такое... такое у человека... Вот так. Но как всё-таки быстро и безвозвратно несётся время...

- Так "сюрприз" не Инка? Об Инке ты ведь ничего не знал?

- Не Инка, конечно... Марина с дефектом, с нервной болезнью. Разволнуется - не владеет собой, на лицо меняется, её не узнать тогда. Беда. А человек золотой. Вы успели поссориться... ты приставал к ней? Ты... ладно, кто прошлое вспомянет, тому...

Я промолчал.

Подошли к костру.  Кучка пепла - вот и всё, что осталось от нашей встречи. Пепел да камень - огромный как сундук. И так захотелось то ли проверить силушку свою, то ли выплеснуть её куда-то: сдвину камень? Нет? Опозорился бы перед Мариной? Расставив ноги, напрягся, выбросил руки вперед и... влип лицом в гальку. "Сундук" был вовсе не камнем, а пенопластом. Марина, сидя на нём, знала, а попросила...  Теперь было понятно, зачем она хотела, чтобы я приблизился к ней вплотную... Поезда уходит... Теплоходы отчаливают... Самолёты взлетают... Глупость неподвижна, когда перед нами, а вслед гремит пустой бочкой.

- Что кидаешься, как бык на корриде?- Сергей удивлённо уставился целым глазом в окровавленное моё лицо.

- Сюрприз, Серёжа...- Усмешка исказила лицо, это легко улавливалось болью.

Кто знает, возможно, в тот вечер я разминулся с доброй своей судьбой. Впереди сопутствовал уверенный шепот: "Заходи..."