Лесной философ

  Если бы о кордоне Михаила Григорьевича Тимченко не предупредили  заранее в Мещовском Калужской области лесничестве, не погрешив, можно было бы подумать, что это показушная ферма. Из дверей дощатых сараюшек доносились голоса животных, несколько утомленно пофыркивал трактор, а возле разобранной косилки возился молодой мужик. Поодаль старуха ворошила граблями траву, около неё со звонким криком бегали ребятишки. Молодая женщина во дворе выбирала землю из рассыпанных по брезенту кореньев.

 Михаил Григорьевич Ткаченко, лесничий, встретил нас длинной выдержкой из выступления модного депутата на Съезде, не откладывая плотницкого метра. Он полагал, что отделается от нас цитатой и продолжал работу. И в областном центре рассказывали о нем многие, мол, познакомитесь, не пожалеете. Большой, медлительный, с крупной головой, васильковыми приветливыми за толстыми стеклами очков глазами, втемяшиваюшего мыслизмы не хуже профессора. Не преувеличили, таким он и оказался. После первого монолога, поскольку мы не собирались уезжать, он вбил моральный гвоздь, обратясь за помощью к классике.

  - Лев Толстой писал: человек обязан быть счастлив, и, если у него не получается, то виноват он сам. Не думаю, что Чернышевский возразил бы графу, но так оно складывалось: право быть счастливым бессмысленно для неимеющего на то необходимых средств.,- лесник выжидательно посмотрел на нас: не пора ли прощаться? Прощаться я не спешил. Оставив грабли, подлетела к нам невысокая, расторопная старуха и, игнорируя правила гостеприимства, распорядилась:

  - Что стоишь, Миша, руки в боки? Скотина не ухожена.

  - Охолонь, Анна Васильевна, - повернулся он к ней. – С корреспондентом беседуем.

  - Нам он не помощник.- Ни капельки не смущаясь, она продолжила: - Сколько ни трудимся, а купить ничего не можем. Машину обещали – не продали. Стиральной машины нет, холодильник, пылесос достали по блату. Стыдоба за высокую власть.

  Одинаково выслушивал я и философию Михаила Григорьевича, и социально-бытовые рассуждения Анны Васильевны, вопросами не торопил, они смирились с моим присутствием и продолжили заниматься текущими хлопотами. Стежки-дорожки их лежали от плиты на кухне и от колодца к дощатым сараюшкам, где стояли десять бычков и две коровы, взятые в аренду в соседнем совхозе.

  - Три свиньи сдал,- обихаживая скотину, пояснял хозяин по ходу дела,- на триста с лишним килограммов чистого мяса вытянуло. Бычков откармливаю до полутонны, а коровки – элита. Всё своё. Да. В следующем году договорились взять побольше. Анна Васильевна и ворчит, но нам по  силам пока, ничего. Всё к лучшему в этом лучшем из миров. И не возражайте. – Закончив работу, присел он на скамью, перевел дыхание. – В дневнике Льва Николаевича есть такая запись: очень тяжело переношу тяжелый характер Сони. Эгоизм, доходящий до комизма, всезнайство, осуждение всех… Никто ей не перечит, и женщина не сомневается, что она верх совершенства…. Вот и у моей Анны Васильевны характер, как у графини.  Конечно, хозяйство, подворье, семья на ней держатся…

  Только тут, честное слово, вспомнил я, что Михаил Григорьевич – лесничий, а не животновод и не профессор.

  - Она добрая,- продолжал он.- Но заботушка гнёт, что поделаешь?  Машина вот как воздух нужна, и не мы выдумали, в газете прочли: тем, кто сдаст пять тонн мяса, машина – вне очереди. Почему не сдать? Аренда разрешена, точнее, не запрещена, труда мы не пугаемся. Да, видно, пять тонн за очередь показалось кому-то маловато запросили. И лазейку нашли: вам не положен «ГАЗ-69». Ну и народец… в этих кабинетах…

  И пошел он распространяться о судьбе русского человека, ссылаясь то на одно, то на другое авторитетное высказывание. Такой хозяйственной стрункой своей подходил он под характеристику, данную Иваном Сергеевичем Тургеневым жиздренцам  в рассказе «Хорь и Калиныч». Но нет-нет да и проскальзывало в его речи украинское словечко или поговорка, а уж Анна Васильевна сыпала ими, как горохом. Я попросил Ткаченко рассказать о себе.

  - Родился он в селе Чуйковка Сумской области. Будущий тесть Михаила Григорьевича был лесничим, так что уже тогда, в молодые годы свои, мечтал он о лесе. «Мечтал» - не метафора. После войны профессия работника леса была весьма и весьма почетной. Это сейчас почему-то мы доказываем школьникам, что природных богатств на земле равных лесу – мало, что лес – это регулятор экологического равновесия биосферы и накопитель солнечной энергии, что лес – это «легкие» городов, здоровье и отдых людей, а так же источник разнообразного ценного сырья. Доказываем, но нам всё меньше и меньше верят, экологический стресс вынуждает смотреть на природу иными глазами… Михаил Григорьевич верил.  И когда встал вопрос о том, куда пойти учиться, он выбрал лесохозяйственный институт и закончил его тридцать два года назад  Прошла целая жизнь. Как же прошла она?

  - Всё, что вы видите,- говорил Михаил Григорьевич, - создано своими руками.  Помогал только лесник  Иван Иванович Нечетов, третье моё плечо.  Оттрубив сорок лет в лесу, ушел он на пенсию. Сын мой, Валерий, учился на третьем курсе лесотехнической академии… погиб…  в лесу… Дочь Вера живёт своей семьей в Калуге. Так ведь внуки все больше с дедушкой да бабушкой, это они вон шумят на поляне. Младший сын, Григорий, окончил лесотехнический институт, в помощниках у отца.  Жена его Надежда Николаевна, учительница,  преподает в совхозной школе.  На всех про всех приходится семь с половиной тысяч гектаров леса – крохотная альвеолка огромных «легких» страны.

  - И везде успеваете побывать?- удивился я.

  - - О!- добродушно усмехнулся он.-  В наши обязанности  входит не только осмотр.  Это самое простое.  Ежегодно ведем вырубку на трехстах гектарах, до сорока-пятидесяти гектаров насаждаем, заготовляем четыре тысячи кубометров древесины, сена – до шестидесяти тонн, лекарственных растений – центнер. Вон Надя сушит коренья. Надо, здоровье.  Для хозяйств изготовляем до ста срубов, на сороковой в этом году уже подвезли бревна.  Это клубы, библиотеки, мастерские, амбулатории, жилые дома, да мало ли…

  Я попытался представить, сколько это – много или мало – на одну жизнь? Целый городок! Но самое удивительное… Впрочем, дальше последовало одно только «удивительное»

  - Это бы что?- вздохнул Михаил Григорьевич.- Это бы ничего. Помните? «Смирись, гордый праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве…» Работать не трудно, если не сковывают руки инструкции да приказы сверху. Снегопад бумаг зимой и летом. Уже печалит, что у сына появились «вольные мысли» - бросить всё и уйти…

  - Гори оно огнём,- присел к нам Григорий Михайлович, стройный и независимый, младший в семье, любимчик. – Лес-ни-чест-во!  Любая шарашка в городе гарантирует свободу и самостоятельность, за которые столько воюет отец.

  - Воюет?

  - - Его дразнят «лесным философом», не написанным рассказом Тургенева.

  - Не принимайте к сердцу, шутит он… Молодежь пошла отчаянная.

  - Ему все шутки. Кордон милиция обкладывала, к прокурору таскали, но для отца – это юмор.

  - Вспомнил что,- упрекнул отец сына и мне. – Я говорил уже: слушал выступления депутатов съезда – прошибала слеза. Умно, здорово, смело выплескивали беды наши. Сейчас руки мои развязаны, и это большое дело. Одна печаль – дети.  Трудно они лицом к хозяйству поворачиваются. В верхах уже заговорили: «аренда – не панацея…» Значит, не идут люди. А им в школах, в институтах внушали, что они всесторонне развитые личности и без живности на подворьях. Слушал я своих и помалкивал.  Не хотело идти к их педагогам, не хотел и детей настраивать против. По их понятиям был я плохим отцом и неважным лесничим.

  - Почему?

  - - На кордоне дежурили милиция, а в милиция те, кто призван охранять наше достоинство, милицией и сейчас всех пугают. Да и в прокуратуру приглашали.

  - Но почему? Зачем?

  - Было время, когда во имя коммунизма свели со дворов живность, коровенок-кормилиц, чтоб не мешали, мол,  развитию счастливой жизни. На  пусто желудок да с пустым карманом счастья не добьёшься. Я усомнился, оставил животину на подворье – молочную и мясную. Да что, прятал в чаще, в землянках… Ну, правда, повоевал. Только благодаря тем коровкам не ушли мы с кордона, а Мещовское лесничество – в числе образцовых теперь.  Пройдемьте в дом,- пригласил он.

  В доме сразу я понял, почему Михаил Григорьевич прощал жене сухость её и строгость: в комнатах был тот уют, который согласно учению   Льва Толстого, обязывал человека быть счастливым. Вдоль стен притягивала к себе библиотека: Пушкин и Лермонтов, Тургенев и Чехов, Бунин и Шолохов, Абрамов и Астафьев, Белов и Распутин, Шекспир и Сервантес, Данте и Гомер, Аристотель и Монтень… Вся выпущенная в то время классическая библиотека до полутысячи самых известных в мировой литературе авторов… Книги текущих изданий. На столике свежая почта, семь крупных газет и четыре толстых журнала, тонкие не считал… Журнал «Огонек» с приложениями выписывал он много лет. Так что информация о том, что творилось и творится в мире было предостаточно.  Плюс Центральное телевидение, государственное радио…

  Задал я ему свой неизменный вопрос:

  - Что будет, Михаил Григорьевич?

  - Человек одолеет трудности,- ответил он. – Поймите, нам запрещали и мы выжили, вам жить разрешено. Вот и живите, но с толком, а не бестолку.

  … Сколько, однако, в «образцовом» лесничестве труда, боли, надежд.

P.S. Время внесло коррективы, приходится констатировать как факт: милиция, безнаказанно каравшая правого и виноватого,   стала полицией, лесничество накрылось местничковой  …дятиной. Вопрос – что будет – остается праздным. Будет Новый Год – песни и пляски счастливых людей о счастье.