представляли собой легко заменяемую в зависимости от изменения идеологического курса Власти ПОЗИЦИЮ, как это было у вертлявого циника и прохвоста Евтушенко…
5
В первый сборник стихов 20-летнего Евтушенко вошли стихотворения, восхвалявшие не одного только Сталина. Целая глава поэмы «Казанский Университет» посвящена В.И.Ленину. Из чего следует, что оборотистый делец-Евтушенко “одной хлопушкой решил убить двух мух” - прославить обоих вождей мiровой революции сразу, не ждать другого случая.
Фрагмент поэмы «Казанский университет» хочется здесь привести полностью, избавить тем самым читателей от утомительных поисков по библиотекам, электронным и бумажным, - чтобы они смогли воочию удостовериться и убедиться политической изворотливости начинающего поэта.
ПЕРВЫЙ АРЕСТ
Из поэмы «Казанский университет»
Косит глазом конь буланый
и копытами частит.
Арестованный Ульянов
не особенно грустит.
Почему должно быть грустно,
если рот хотят зажать?
Пусть грустят в России трусы,
кого не за что сажать.
Рот пророческий, зажатый
полицейским кулаком, -
самый слышимый глашатай
на России испокон.
Страшно, брат, забыть о чести,
душу вывалять в дерьме,
а в тюрьме не страшно,
если цвет отечества в тюрьме.
В дни духовно крепостные,
в дни, когда просветов нет,
тюрьмы - совести России
главный университет.
И спасибочко, доносчик,
что властям, подлец, донёс,
и спасибочко, извозчик,
что в тюрьму, отец, довёз.
Вот уже её ворота.
Конь куражится, взыграв.
Улыбается Володя.
Арестован - значит, прав.
Благодушный рыхлый пристав
с ним на «вы», а не на «ты».
У него сегодня приступ
бескорыстной доброты.
Мальчик мягкий, симпатичный,
чем-то схож с его детьми.
Сразу видно - из приличной,
из начитанной семьи.
Замечает пристав здраво:
«Тюрем - много, жизнь - одна.
Что бунтуете вы, право?
Перед вами же стена...»
Но улыбка озорная
У Володи: «Да, стена,
только, знаете, - гнилая.
Ткни - развалится она».
Обмирает пристав, ежась:
«Это слышу я стрезва?
Неужели есть возможность,
что она того... разва...»
Для него непредставимо,
что развалится режим,
как давным-давно для Рима,
что падёт прогнивший Рим,
как сегодня на Гаити
для тонтонов Дювалье,
и в Мадриде на корриде,
и на греческой земле.
Топтуны недальнозорки.
Заглянуть боясь вперёд,
верят глупые подпорки,
что стена не упадёт.
А смеющийся Ульянов
ловит варежкою снег,
и летит буланый, прянув,
прямо в следующий век.
Там о смерти Че Гевары,
как ацтеки о богах,
мексиканские гитары
плачут, струны оборвав.
Но за ржавою решеткой
нацарапано гвоздём
по-Володиному чётко:
«Мы пойдём другим путём».
Может, слышится в Китае:
«Перед вами же стена...»,
а в ответ звучит: «Гнилая...
Ткни - развалится она».
И в отчаянном полёте
карусельного коня
продолжается, Володя,
вечно молодость твоя.
Бедный пристав - дело скверно.
Не потей - напрасный труд.
Что ломает стены? Вера
в то, что стены упадут!
Пафосное получилось стихотворение, не правда ли, у начинающего рифмоплёта, заострённо-холуйское и лакейское. Владимиру Ильичу, будь он тогда ещё жив, оно бы точно не понравилось: он не любил угодников и холуёв.
Надо сказать, что ранним стихам Евтушенко (таким, к примеру, как «Партбилеты», «Коммунары не будут рабами» и другим) вообще были присущи густая патетика, чрезмерный оптимизм и могучая вера в светлое коммунистическое будущее, за счёт чего он, собственно, так стремительно и взлетел наверх, к большим деньгам и славе. Так, в одном из своих искромётно-пропагандистских произведений он писал:
«Если мы коммунизм построить хотим,
трепачи на трибунах не требуются.
Коммунизм для меня - самый высший интим,
а о самом интимном не треплются…»
По заверениям самого Евгения Александровича, всё это якобы было следствием тлетворного влияния пропаганды на его молодое и податливое естество. Но только вот люди с совестью и со стержнем внутри воспринимали его угодливый коммунистический энтузиазм совсем-совсем по-другому. Режиссёр Андрей Тарковский, к примеру, прочитав «Казанский университет», в своих дневниках с брезгливостью написал про Евтушенко следующее:
«Случайно прочёл… Какая бездарь! Оторопь берёт. Мещанский Авангард <…> Жалкий какой-то Женя. Кокетка <…> В квартире у него все стены завешаны скверными картинами. Буржуй. И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущёв, и Брежнев, и девушки…»
А вот что пишет про молодого Евтушенко С.Ю.Куняев, главный редактор «Нашего современника»:
«В те времена (молодые годы - А.С.) он казался мне талантливым русским парнем с авантюрной жилкой, с большим, но ещё не отвратительным тщеславием, с нимбом фортуны, колеблющимся над его светловолосой головой… Взгляд только настораживал: расчётливый, холодноватый, прибалтийский. Раздражала разве что естественная, природная, неистребимая пошлость его чувств и мыслей - о стихах, о политике, о женщинах, о чём угодно. Но не такой уж это роковой недостаток, особенно в молодости. Да и кто знал, что подобное свойство его натуры с годами будет укореняться в ней всё глубже и прочнее…»
Часть вторая
«История только пишется чернилами, а делается она кровью».
К.П.Победоносцев
«Прощать и забывать – значит выбрасывать за окно приобретённый опыт!!!»
Б.К.Зайцев
1
Ну а дальше… дальше, чтобы лучше понять жизнь и судьбу оборотистого дельца Евтушенко, наделённого поэтическим даром, надо обратиться к Истории СССР и рассказать по возможности коротко, “в двух словах”, что происходило в нашей стране в послевоенные годы - последние в жизни И.В.Сталина. Без этого никак нельзя по-настоящему полно и глубоко оценить всю степень угодливости и продажности молодого столичного пиита, напряжённо державшего с 20-летнего возраста нос по ветру.
Итак, И.В.Сталин смертельно устал, одержав Великую Победу над осатаневшей коричневой Европой. Война отняла у него, старика, огромное количество сил - физических и духовных. Когда она закончилась, ему ведь было уже 67 лет - почтенный возраст, не правда ли. Отдохнуть бы ему и расслабиться, уйти на покой, предварительно передав дела молодым приемникам… Но отдыхать, увы, было некогда - надо было восстанавливать разрушенную до основания страну, кормить и поить людей: в стране в 1946-47 годах свирепствовал страшный голод! А взамен горячей войны началась холодная, как на грех, грозившая в любой момент обернуться горячей: объединённый Запад, ведомый Англией и США, уступать и сдаваться нам не собирался даже и после Победы, вынашивал планы нападения на СССР. Американцы планировали, плюс ко всему, испепелить Советскую Россию атомными бомбами, которых у них во второй половине 1940-х годов было достаточно. И эта угроза была реальная, если судить по Японии, к которой (угрозе) надо было готовиться и собственное атомное оружие создавать побыстрей. Как и средства его доставки к цели - дальнюю стратегическую авиацию и межконтинентальные баллистические ракеты. Всё это висело на нём одном тяжеленой ношей - ВЕЛИКОДЕРЖАВНИКЕ-ПАТРИОТЕ - и не давало покоя и сна, отнимало последние силы. А молодые и талантливые руководители, которых выдвинула война, и которых приблизил к себе Сталин (А.А.Жданов, А.С.Щербаков, Н.А.Вознесенский, А.А.Кузнецов), странным образом умирали или же, по наветам ушлых коллег, превращались во “врагов народа”. А с такими Вождь не церемонился никогда! Народ и крепкое социалистическое государство для него всегда были святы!...
Историк Владимир Федотов про последние годы жизни Сталина пишет так:
«К XIX съезду партии Сталин подошел очень уставшим человеком. Внутренний надлом у него, видимо, начался после смерти Андрея Жданова в августе 1948 года. Секретарь ЦК ВКП(б) Жданов, к тому времени второй человек в партии, был очень близок к вождю. Его утрата привела к душевному дискомфорту у Сталина, круг общения которого вынужденно сузился до «четвёрки»: Маленков–Берия–Булганин–Хрущёв. Они были хороши для вечерних застолий в Кремле и на ближней даче в Кунцево, но не более того. Правитель утратил своего последнего друга, с кем он мог быть более или менее откровенным. А лояльные “старики” Молотов, Микоян, Ворошилов начали его всё больше раздражать.
Не всё ладилось и в политике. Война на Корейском полуострове затягивалась. Американцы показали себя сильными и цепкими противниками, да и южнокорейское население не очень-то стремилось воссоединиться с “братьями на Севере”. Китай с многомиллионным населением собрался “идти своей дорогой”, и его руководство не горело желанием следовать директивам из московского Кремля. Не так уж благополучно обстояли дела в советской экономике: требовалось совершенствовать механизм хозяйственного управления. Но для этого нужна была проработка многих теоретических вопросов. Пришлось самому браться за политэкономию социализма, но силы были уже не те, да и постоянно отвлекали дрязги между членами Политбюро.
Не лучшим образом на настроениях населения сказалось знакомство с жизнью в европейских странах. Побеждённые жили комфортнее и сытнее победителей. Вновь развязались языки у творческой интеллигенции. Номенклатуру, её жен и детей одолевал мещанский быт. Поставленный на идеологию секретарь ЦК Михаил Суслов очень старался (вождь видел в нём перспективную фигуру), но был ещё слабоват, чтобы нормализовать - в сталинском понимании - духовную жизнь общества.
Вождю докладывали, что осмелели и почувствовали силу прошедшие фронт генералы. В своём кругу они вели “крамольные разговоры” и ставили под сомнение заслуги Сталина в годы войны как Верховного главнокомандующего (в этом преуспел Г.К.Жуков в первую очередь - А.С.). Некоторых, в том числе предвоенного замнаркома обороны Григория Кулика, пришлось расстрелять, чтобы припугнуть остальных. Помогло, но ненадолго…
Не всё было благополучно даже в МГБ. Виктор Абакумов, которого Сталин поднял до заоблачных высот, вроде и был лично предан, но начал становиться слишком самостоятельным, разобравшись в сложном механизме высшей власти. Берия, хоть и оставался по-прежнему весьма эффективен, доверия тоже не внушал. Кто-кто, а Коба душу кавказца знал хорошо (Берия был евреем по отцу, единокровным братом Лазаря Кагановича, о чём Сталин мог и не знать, что тщательно всегда скрывалось! - А.С.)… <К тому же> Лаврентий Павлович постоянно был в контакте с Маленковым и Хрущёвым, и их доверительные отношения не могли не настораживать.
На ум Сталину не могла не приходить и мысль о смерти, и он, посвятивший всю свою жизнь созданию “красной империи”, географически во многом совпадавшей с империей Романовых, искал того, кто мог бы заменить его, продолжить дело “собирания земель”. Эксперимент с Булганиным в качестве человека, который бы замещал вождя в Совете Министров СССР на время его длительных отлучек из-за прогрессирующей слабости, фактически не удался.
Как вспоминал Павел Судоплатов, в то время ответственный работник министерства госбезопасности, “Булганин всеми средствами старался избегать ответственности за принятие решений. Письма, требующие
