Наплыв

ругнулся при этом. Однако потом, что-то смекнув, захохотал и прокричал, протягивая на ходу руку из коляски и восторженно стуча меня по правому колену:
- Сдаюсь! Подловил! Счёт боевой: два-два! Пришлось сделать вид, что так оно всё и задумывалось.
- Ты, главное, не переживай слишком сильно! - С плохо скрываемым достоинством ответил я, глядя как дорога настойчиво лезет под колёса. Ничья меня всегда устраивала.


Глава 2.  Малость для счастья


Назавтра в редакцию мы с Лёнькой пришли первыми. Как-то так получилось - порознь шли, вместе пришли. Что значит - хорошо и сходу  налаженный производственный контакт! И боевая ничья! Установилась она по-видимому надолго.
На ступеньках я естественно опять вежливо попридержал шаг. Ваш ход, дорогой товарищ. Лёнька дёрнул дверь, заперто. Странно. Должна была автоматически раскрыться перед таким начальством. Где ключ?!
- Люсь-ка-а! - Во всё горло заорал он, повернувшись в сторону типографии, размещённой в соседнем деревянном доме.
Оттуда тотчас же доверчивым колобком выкатилась плотная милашка с мокрой тряпкой в руках. Увидев нас, она с улыбкой одёрнула юбку, как будто раньше трудно было сообразить сделать это, выбегая на требовательный мужской зов. Нет, надо обязательно на глазах - вот, мол, какая я аккуратистка, смотрите. Симпатичная и в этих местах и в тех, но вообще-то реально и повсюду бдительная, а никто не ценит. Короче, одёрнула и правильно сделала. Первое правило блондинки, а также брюнетки с шатенкой. Поправить тесёмку на сокровищах и улыбнуться. Ладно, проехали.

Так вот, побежала она вся такая из себя да по выложенной кирпичом дорожке! Словно девочка из страны чудес. По идее бы догнать, если конечно чисто формально. Но она же к нам бежала, можно сказать, мчалась! Так что сказки побоку. В такой ситуации главное ни в коем случае не спешить. Тут никогда не знаешь, чем всё кончится и когда. Это как в том анекдоте - хотел сказать, что люблю, но вовремя подавился. Будем считать, что ком в горле застрял. От восхищения.
- Несу! Несу! - Это она всё-таки о ключе наверно.
Забрав его, Лёнька ловко хлопнул красотку пониже спины и тут же получил от не менее расторопной и чутко ожидавшей этого Люси ответную плюху примерно в такое же место. Как вот такую было бы догонять?!
- Ого-го! Зачем же так больно?! Этак ты всех женихов от себя отпугнёшь! - Лёнька явно поглупел, причём, на глазах.
- А мне всех не надо! - И Люська стрельнула в меня косящими глазами. Класс! Хотя и мимо.
- Ладно, этот  вопрос мы ещё уточним. Давай, спеши на свой производственный участок!
- Даю. - И опять побежала. Это называется «дала»! Лично я отвернулся.

Около восьми к нам заглянул Матвей Иванович, заведующий отделом писем. Сразу и не поймёшь, какой он. Некто обыденный, стёртой формы, деловой. Чиновник, настоящий. Из таких редакторы и вообще начальники иногда получаются. Или не получаются. И вот тогда-то они ходят по отделам и мотают людям душу. Самореализуются хоть так.
- Привет, строкогоны! - Это он обозвал.
- Наше вашим. - Бодро откликнулся Лёнька. - Ох, Матюша, влип ты, старче, по самые уши.
- Чего это? - Насторожился Матвей Иванович.
- Того это. Звонили вчера из «Зари», какой это псих, спрашивают, получил у вас в среднем от несушки по шестнадцать поросят? Шеф уже приказ заготовил на втык.
- Врёшь! - Матвей Иванович, побледнев, ринулся в свой кабинет, к подшивке, а Лёнька, ухмыляясь до ушей, подмигнул мне:
- Потеха!
Теперь ясно, почему Матюша не стал и никогда не станет редактором. Разве можно верить людям?!

Ровно в восемь, с началом шестого сигнала, под окнами редакции прошагал, напевая марш коммунистических бригад, заместитель редактора Иванов-Бусиловский - крупный, с пузом тяжеловеса на пенсии и большими добрейшими глазами человечище. Причём, напевала эта громадина нежным-нежным тенором, искренне, да ещё нисколько не фальшивила. При таких-то словах в таком-то марше! Ни нотки в сторону. Вот что и поразило прежде всего. И это было только начало.
- Здравствуйте, мальчики! - Крикнул он с порога. - Вечером все ко мне! Сегодня ставлю пузырёк!
Лёнька округлил глаза и моментально бросил самописку.
- Вы что-то сказали, Илья Михайлович?!
Иванов-Бусиловский, отдуваясь и вытирая толстую шею огромным, мокрым и измятым платком, вошёл в сельхозотдел и осторожно опустился на робко и подобострастно пискнувший под его тяжестью стул.
- Матюша! - Стукнул он кулаком в стенку. - Иди же сюда! У меня такая радость!
- Не тревожьте вы его, - сделал скорбную мину Лёнька. - Он занят, высиживает семнадцатого поросёнка.
- Брось, Лёша, - отдышавшись, засмеялся зам. - Ты всё шутишь, а тут, брат, такие дела! Вот, в альманахе мои стихи. В аль-ма-на-хе, понимаешь? Это тебе не шуточки.

Тут он не поленился, встал со стула, вышел на середину комнаты и, вытянув перед собой руку с журналом и запрокинув голову, начал с вполне литературным подвывом, всё тем же, музыкальным, сильно искренним и точным тенором:
- За рекой игривою Под густою веткою С девушкой красивою Целовался крепко я…
Лёнька фыркнул, закашлялся и, показывая настороженно умолкнувшему поэту на своё горло, мол, захлебнулся от восторга, схватился за стакан с водой, а потом за сигареты. Иванов же Бусиловский, ещё выше подняв голову, продолжал в сладкой, глухариной истоме:
- Думалось, что нежная Встретилась мне надолго, Что любовь безбрежная Свяжет дружбой натуго.

Стихи для Иванова-Бусиловского – оказывается, половина жизни, если не бОльшая, то лучшая - точно. Впоследствии мне приходилось не раз убеждаться в непреложности сего прискорбного для редакции факта. Бусиловский заводился ещё на пороге, приходил со стихами, с ними же уходил. С ними или в них наверно спал. Даже сидя за статьёй, он то и дело отвлекался и начинал комбинировать рифмы и ритмы. Как рассказал Лёнька, из-за недостатка комнат в маленьком, хоть и двухэтажном здании редакции к нашему заму одно время подселили отдел писем в лице Матюши Кравченко, с которым в молодости самому как-то так случилось написать документальный роман о прогрессивной колхозной жизни.
Такое соседство сугубо камерной поэзии и передовой публицистической прозы сразу же выбило из колеи весь творческий коллектив газеты, привлекло внимание типографского взвода обеспечения и соседнего, в этом же здании располагавшегося, райфинотдела, по роду деятельности всегда подозрительного и склонного к дотошному анализу любого обнаруженного факта.

Бой начинался прямо с утра. Иванов-Бусиловский, а тенорище у него по децибелам бывает, дай боже! - с классическим, тончайшим взвоем читал сначала свои новые, ещё тёплые, только выпеченные стихи. Тут же переключался на Пушкина и Есенина, бесстрашно сравнивая их произведения и образы со своими и убеждая публициста Матюшу в том, что современная поэзия более проникновенна, демократична и, в то же время, если хотите, куда более лирична. Не имея такой прекрасной дикции, как у Бусиловского, публицист начинал орать. Притом, басом. Это на тенора-то! Вроде как рявкать.  Вообще Матюша был истинно народным интеллигентом, то есть, не только понимал тонкие намёки, но и вполне мог дать за них в глаз. Поэтому Илья Михайлович его всё же остерегался, хотя и сам был точно таким же.

Матюша не оставлял камня на камне от современных поэтов, называя их жалкими попугаями, не способными самостоятельно мыслить, а тем более по-человечески, не извращённо, чувствовать прекрасное. Илья Михайлович тонко намекал на номер древнейшей профессии, которой в совершенстве владел соперник, впрочем, как и он сам. Обе воюющие стороны не замечали, что и в дверях их кабинета и под окнами собирались слушатели, изредка раздавались аплодисменты, делали встревоженные перебежки милиционеры и фининспекторы. С короткими перерывами для срочной работы и на обед жаркий диспут продолжался до позднего вечера. И так бывало - чуть ли не каждый день.
Редактор, которому надоели эти встречные затяжные бои на подведомственной ему территории, вынужден был через неделю отсадить своего зама из отдела писем. Так мэтры и не успели дать в глаз друг другу. Каждому не позволил сделать это равномощный потенциал соперника. Паритет способностей дать в глаз или во рту покарябать вообще великая вещь. Даже на уровне держав, не говоря уже о народных интеллигентах. Конфликт перешёл в стадию затяжной холодной войны, теперь на автономных, можно сказать суверенных территориях.

Публицистика осталась на своей новой, отвоёванной территории. Поэзия же перешла в отдельный, освободившийся у финансистов, кабинет по соседству с секретариатом, представленным очень тощим, высоким и тоскливым Григорием Евдокимовичем Красниковым, в довершение ко всему, пугающе, то есть, как бы по-городскому интеллигентным - этот умел слушать. Да ещё и молчать! При этом не предпринимать ни малейшей попытки дать в глаз! Такие в среде пишущей провинциальной братии - действительно, крайне редки, буквально, как кометы. Но и столь же, в случае чего, опасны. Таким людям не верят по определению. Поскольку чуть что - сносят эти гады любого прямо на корню. Что им какой-то глаз, когда можно сразу зарубить строк двести, а то и триста! И что интересно – почти всегда словно бы за дело. Как потом выясняется. И при этом пожаловаться на него некому! Даже милиция молчит себе и всё тут!

Сегодня ответственный секретарь немного запоздал, но как только он появился в дверях редакции, Иванов-Бусиловский немедленно потребовал его к себе, тоненько закричал, едва тот обнаружился на ближней дистанции:
- Гриша! Я же говорил тебе, что напечатают! Вот, смотри!
- Что это? - Красников не спеша взял журнальчик. - Ага. А что, недурно, совсем недурно. И я говорил, что это у тебя неплохая вещь. Даже заголовок оставили. Что ж, я рад. От всей души поздравляю.
Иванов-Бусиловский благодарно обнял деликатного Красникова и, вожделенно попискивая, буквально унёс его к своему кабинету. И оттуда тотчас же поплыли по всему зданию на редкость дивные рифмованные строки. То была очередная «неплохая вещь», пока ожидающая выхода в свет.

Летучка прошла судя по всему достаточно быстро и гладко, если не считать прозвучавшей в самом начале возмущённой речи заведующего отделом писем.
- Этому пора положить конец! - Матюша, брызжа слюной, не глядел в сторону могучего каратиста Лёньки. - Всему есть какой-то предел. И я не намерен больше терпеть издевательства, этот предел настал. Как хотите. - Но в глаз не дал. Постеснялся.
- В чём дело? - Сухо прервал редактор. – Конкретнее.
- Или я или он! - Матюша уткнул дрожащий перст в Лёньку, тот невинно сморгнул белыми ресницами.
Узнав, в чём суть конфликта, редактор размеренно откашлялся, строго глянул поверх Ленькиной головы на портрет потупившегося товарища генсека.
- Нехорошо, Леонид Васильевич. Должен вам сказать, шутить никому не возбраняется, но надо и меру знать. А этими своими поросятами вы с самого утра по-свински испортили человеку настроение.
- А время? - Заёрзал на стуле Матюша. - Вы знаете, сколько я его потерял, пока копался в подшивке? Пол-репортажа можно написать. Вон в Японии за полчаса простоя не по вине производства выгоняют с работы, а я почти час потерял.
Взгляд редактора говорил - я б вас, япона мать, обоих выгнал, да некем