предоставить ей ночлег, что из того – подумаешь, велика заслуга. Однако девочка казалась ему какой-то особенной, и, несмотря на то, что Макс подозревал в ней полудетскую глупость, его притягивали ее беспечные и одновременно грустно-глубокие взгляды.
По причине пробок на дорогах пришлось "повисеть" в трех местах минут по десять, после чего Макс наконец-то вырвался на трассу. А спутница его по дороге задремала. Он разглядывал ее, когда случалось останавливаться на светофорах, и мысли его скользили по нежной полудетской шее, спускаясь к вырезу светлой маечки с серебристым кантом, подчеркивающим тонкую прелесть девичьей кожи. На лице Моники до сих пор оставались следы сажи, и все равно розоватые ее щеки словно светились изнутри.
Через полтора часа Макс въехал в ворота своей дачи, а девочка все не просыпалась, и он сидел, не желая будить ее. Незнакомое острое ощущение принуждало его напрягаться и дрожать всем телом. Макс понимал, что это желание, хотя его состояние совершенно не походило на возбуждение от присутствия женщины. Пусть спит, решил он в конце концов и, оставив свою пленницу в машине, пошел в летний душ освежиться после жаркого дня.
Из-за мыслей, возникших от созерцания спящей юной обольстительницы, Макс никак не мог предположить, что она, проснувшись, способна вот так бесстыдно смотреть, как он моется. Впрочем, во взгляде ее непостижимым образом сквозили безмятежность и целомудрие: так смотрят дети, не имеющие греховных мыслей, с оттенком животного интереса к телесности. Макс наблюдал за ней и продолжал намыливаться, в то время как она без тени смущения скользила взглядом по его торсу. Фантазия нарисовала ему студию боди-арта, а себя он ощутил в качестве модели: мыльная пена на теле вполне заменяла сейчас краски художника.
-Разденься и иди сюда, сажу нужно смыть,- сказал он, чувствуя нарастающее возбуждение.
Макс никогда не имел легких связей с женщинами. За девушками он ухаживал долго и примерно, всегда ощущая четкие границы такого общения, но сейчас словно не существовало никаких преград между ним и этим существом – ребенком в женском облике. Между тем, помедлив мгновенье, Моника скинула одежду и шагнула к нему. Он стал деловито намыливать ей спину и юную шею, но, видя, как теплые струи, полоща ее волосы, стекают по ним тонкими нитями ниже, почувствовал, что не может больше себя сдерживать,– так его притягивали к себе, так скользили в его руках округлости ее груди. В голове Макса мелькала мысль, что это все-таки ребенок, и в ноздри ему даже проникал какой-то детский запах, однако глаза и руки убеждали, что это женщина, и тело подчинялось влечению.
А девочка упорно уворачивалась и спрашивала:
-Я нравлюсь тебе? Правда? Ты ведь не просто так?
Голос ее звучал настойчиво, требуя согласия. Макс пытался что-то мычать, но лишь вновь вылавливал нежно-упругие губы и прижимал к себе голое, гладкое, скользкое от воды тело. Ему нестерпимо хотелось взять ее сейчас же, сию минуту, тем не менее разумность в нем возобладала. Перекрыв кран, он накинул на Монику полотенце и, подхватив ее на руки, понес в дом, удивляясь спокойствию и покорности, с какими она принимала данные действия, совершенно не замечая при этом судорог, пробегавших по его мышцам невольными волнами. Макса окатывало жаром, но он не хотел этого показывать и старательно сдерживал дыхание, чтобы не выглядеть слабаком, ведь не зря он три раза в неделю качался в тренажерном зале.
В доме Макс дал своей гостье одну из рубашек:
-Надень это. Твоя одежда… ее нужно постирать.
Невозможно было поймать ни одной цельной мысли: все они словно раскололись на маленькие кусочки. Сознание металось в панике, пытаясь собрать их, но это кружение тут же замерло, стоило Максу остановить свой взгляд на Монике, которая, надев мужскую сорочку и закатав рукава, предстала перед ним посреди кухни – подобная отворенному ранней весной окну с чисто вымытыми стеклами, блестящими в лучах солнца. Макс не мог оторвать от нее глаз, сердце его трепетало, точно крылья пойманной птицы, а Моника между тем спросила:
-Ну что, готовить яичницу?
Макс засмеялся и почувствовал, что смех звучит фальшиво.
-Иди ко мне,- сказал он, еле сдерживая дрожь во всем теле. Но Моника, как ни в чем не бывало, принялась расчесываться перед зеркалом, висевшим в проходе между кухней и нижней комнатой.
-Макс, я не могу с тобой спать,- рассудительно произнесла она без тени волнения,- мы почти незнакомы, а, кроме того, мне нет восемнадцати лет, и в отличие от многих своих подруг я еще никогда не была с мужчиной.
За ужином она щебетала легко и беспечно, поглядывая на экран телевизора, тогда как Макс пытался вталкивать в себя пищу, встающую комом в горле: совсем недавно он ощущал голод, сейчас же его мучило желание. После ужина он поднялся в гостевую комнату, предоставив Монике свою спальню. Требовалось поскорее уснуть, однако мысли не позволяли успокоиться. День выдался трудный и знойный, несмотря на конец лета, и, лежа без сил, Макс раздумывал: как неожиданно, в один миг, жизнь его совершенно изменилась, словно неведомый скульптор, вылепив фигуру, вдруг решил все смять и ваять нечто иное. Именно таким, пока еще бесформенным, куском глины он ощущал себя сейчас. А ведь несколько часов назад был уверен в себе, знал, чего хочет, наслаждался жизнью, новой работой, и особенно тем, что сумел таки погасить долг за "фольксваген", о котором мечтал давно – еще с института.
Отец предлагал ему часть суммы, но Макс гордо отказался, ибо уже давно считал отца чужим. А после выплаты долга он решил помогать матери деньгами, что и вовсе делало его в собственных глазах настоящим мужчиной. Да и могло ли быть по-другому, ведь он добился успеха сам, без чьей-либо помощи. И старую родительскую дачу привел в порядок. Не каждый в его возрасте смог бы добиться хоть чего-то, рассчитывая лишь на себя. Все потому, что с детства он привык к самостоятельности.
Он приподнялся и прислушался, но в темной комнате стояла тишина, лишь за окном заливалась какая-то ночная птаха. Волнение настигало его как прилив. Закрыв глаза, Макс пытался от него убегать и вдруг ощутил, как под покрывало к нему скользнуло нежное обнаженное тело.
-Моника, нельзя…- сдавленно прошептал он, тогда как она, не слушая, приникала к нему и подставляла губы для поцелуя. И Макс, не выдержав, целовал ее, касаясь языком зубов, тех самых, что радостно поблескивали, когда она улыбалась, раня его в самое сердце. В мозгу его несколько раз мелькала мысль о недопустимости связи с несовершеннолетней, но сейчас он был не способен сопротивляться какой-то чудовищной животности в себе, влекущей с силой сжимать сладостно-упругое тело и впиваться в него губами и зубами. Ноздри его улавливали оттенки яблочного аромата, порождавшего неукротимое желание впитать в себя целиком, съесть это сочный плод.
Все произошедшее принесло Максу истинное мужское наслаждение, о существовании которого раньше он даже не подозревал. Но полученные жгучие удовольствия оставили его совершенно обессиленным. А Моника, когда он отвалился от нее, спросила:
-Уже всё?
Это мгновенно отрезвило Макса.
-Тебе не было больно?- спросил он, смутившись.
-Не знаю… Непривычно, впрочем, я предполагала нечто подобное.
-Может, принести аптечку?- спохватился он, увидев какое-то розовое пятно на простыне, но Моника уже соскользнула с дивана и исчезла за дверью.
Он не думал о содеянном, его лишь неприятно поразило то, как равнодушно она произнесла свои первые слова после секса. Нарушив ее девственность, Макс прислушивался к себе и не находил особой гордости, напротив, ощущал себя каким-то вздернуто-голодным, поэтому, полежав немного, пошел к ней в душ. Они снова целовались, и Макс отводил ее лицо от себя, вглядываясь ей в глаза и выискивая в них особое к себе расположение. Однако понять ничего не мог,– она смотрела совершенно непорочно, волнение ее не коснулось. Тем не менее целоваться ей явно нравилось, и она отвечала его губам особыми волнами своего тела, приникая к нему нежно и страстно.
Не отрываясь от нее, Макс завернул вентиль. Ему не хотелось ее отпускать, но он боялся, что она простудится. На вопрос, хочет ли она пить, Моника кивнула:
-Теплого молока.
-Расскажи о себе,- предложил Макс, хотя боялся услышать нечто, способное изменить его теперешние ощущения. Моника, отпивая молоко маленькими глотками, уютно подобрала под себя ноги, внимательно посмотрела в глаза Максу и ответила:
-Отец погиб в автокатастрофе, когда я была совсем маленькая. Отчим заменил мне его. Он хороший, а мама… она всегда ему изменяла. Сейчас опять с любовником уехала. Потом все расскажу,– пожалуйста, поцелуй меня снова.
Максу было легко исполнить ее желание, ведь оно вполне совпадало с его собственным, он лишь боялся обнаружить в глазах Моники любой намек на притворство, но напротив, видел, как искренне и восторженно они блестят.
И все же утром она засобиралась домой.
-Прошу тебя, не уезжай,- шептал он, ибо отпустить ее казалось ему невозможным.
-Папа начнет волноваться. Он меня, наверное, еще вчера ждал.
-Я заеду вечером?- спросил Макс, на что получил уклончивый ответ:
-Там будет видно.
Его снова укололо внешне равнодушное выражение на лице Моники, но глаза ее скрывали улыбку, и он с удовольствием подумал, что ей приятна его настойчивость в этом вопросе.
Выпуская Монику из салона автомашины, Макс прижал ее к себе и поцеловал – как только мог нежно, на что она ответила ему всем телом.
-Мне не было больно, напротив.... все очень даже хорошо…
-Тогда до вечера?- в надежде спросил он.
-Я позвоню,- беспечно, как ему показалось, обронила она и исчезла в подъезде.
***6
Макса не отпускало возбуждение, но когда он тронул машину с места, окружающее сразу предстало перед ним какой-то гипербудничностью и сверхобыденностью – до ломоты в зубах. С тоской ему вспомнились сразу несколько неотложных дел, и душу согрел только паспорт Моники, который остался у него в кармане как залог ее возвращения.
Между тем, в отсутствие Макса Додика одолели звонки, поэтому он с ходу набросился на приятеля:
-Куда ты пропал? Карина уже два раза звонила.
Карина появилась в жизни Макса достаточно давно, но их роман тянулся как-то уж слишком спокойно. Макс честно ей заявил о своей неготовности к созданию семьи, однако во всем остальном проявлял галантность. Он взял за правило именно так вести себя, правда, в первую очередь для самоуважения и только во вторую – для обольщения девушек. Хотя с ними стоило изображать внимательность и чуткость, чтобы думать при этом лишь о собственных удовольствиях.
Ветер покачивал ветку сирени, склонившуюся к самому окну офиса. До Макса долетал ее сладковатый аромат и будил в нем воспоминания совсем не о Карине. Он с удивлением подумал, что нелепый спектакль закончился: настоящая жизнь в один миг развалила декорации как фанерки.
Додик, заканчивая набивать на компьютере спецификацию для клиента, внимательно поглядывал на приятеля. Конечно, он заметил резкую перемену в нем, однако ни о чем не спрашивал и только наблюдал, как Макс витает где-то в облаках. А тот ощущал необыкновенную легкость в теле,
