Машенька

                Ни безумья, ни хаоса нет
                В нескончаемом хоре
                Только даль. Только музыка. Свет.
                Спой мне, море...
                Только ты остаёшься собой
                И, не ведая страха,
                Ты простором, волной, синевой
                Бьёшь с размаха.
                (Анат. Передреев)

       Медленно проходя через вагоны, Маша выбрала, наконец, пустую лавку и села у окна, по направлению движения. Людей было мало - молодая пара, прижавшись друг к другу, разглядывала толстый глянцевый журнал; cтарушка с маленькой девочкой, стоявшей между скамейками. Большой бант из почти прозрачного шёлка, с серебряными и розовыми нитями, был прикреплён блестящими застёжками к светлым кудряшкам, превращая в кукольное нежное лицо с голубыми глазками-пуговками. Засунув палец в рот, ребёнок раскачивался из стороны в сторону, притоптывая ножками и держась свободной рукой за бабушкино платье. В конце, у дверей, сидела компания подростков с загорелыми почти дочерна лицами, что-то бурно обсуждая, смеясь и перекрикивая друг друга. Напротив Маши, в следующем ряду, устроилась немолодая женщина, вошедшая в поезд вместе с нею. Она вытащила вязание, и крючок в её руках запрыгал, как короткие веточки черёмухи, вечно "скачущие" на ветру вдоль Машиного кухонного окна. Отвернувшись, она прижалась виском к стенке и упёрлась взглядом сквозь стекло на улицу. Летевший навстречу пейзаж захватил её скоро целиком и отбросил то, за чем она ехала. Город остался позади и мимо проносилась его окраина: вначале - маленькие домики с огородами вокруг, затем электричка прогрохотала по мосту через реку, с видневшимися на ней  прогулочными лодками и катерами, узкой полоской песчаного пляжа и густыми зарослями кустов за ним. Потом выплыли сдававшиеся здесь круглый год декоративные дачные строения  в окружении коротко подстриженных лужаек. Наконец, исчезли и они, и поезд помчался  дальше мимо родной, любимой ею зелени. Вековые сосны, тугие, как струна, прокалывали своими верхушками солёный морской воздух. Рядом с маленькими и высоченными елями, с их мощными мохнатыми лапами, волновались берёзы, покачивались на ветру раскинувшиеся пышные ветви липы, осины, играя на солнце поминутно колышущейся густой листвой. Трава пробивалась до самых рельс и бежала вдоль них зелёной струёй, сверкая ярко-синими и жёлтыми цветочными искрами. Колёса отстукивали свою песню, встраивавшуюся в то состояние души, которое та всегда втягивала в себя, как прибрежная земля впитывает прилив. Состояние "дороги", с его стойким, сладостным ощущением полнокровия жизни, которое Маша всякий раз испытывала в пути - в поезде, на пароходе. Удовольствие от голосов попутчиков, гулко звучавших тут и там, от их движений, мелькания рук, улыбок, сменяемых то шёпотом, то смехом; от звона фирменных подстаканников, от своих мыслей, то рождавшихся, то разлетавшихся, как брызги фонтана; от всякий раз по-новому глядевших на неё местных вокзальчиков на остановках. И от главного - от предвкушения неведомой пока дали за главным горизонтом, к которому мчит её путь. Это ожидание таинственного грядущего было разлито по всем её клеточкам, им пахла каждая пора кожи, оно пленяюще, как звуки скрипки, звучало в голове.

      Часть этого ощущения была родом из детства. Машенька побывала в пионерских лагерях, отметившимися в её памяти одним тёмным мутным пятном. С единственными светлыми крапинками этого образования  в виде тамошних завтраков сырными бутербродами, запивавшимися роскошным кофейным напитком, не принятым у них дома,... и купания в море — в  том самом, к которому она сейчас ехала, в котором любила плавать, научившись этому у отца. Другое дело - поездки к бабушке-дедушке, в небольшой районный посёлок, вызывавшие у Машеньки совершенно поросячий восторг. Фантастическое путешествие туда длилось целых два дня. С мороженым в обеих руках, с весёлыми попутчиками, долгими самостоятельными вылазками  в таинственные закутки большого московского или ленинградского железнодорожных вокзалов, пока родители стояли в тамошних очередях за билетами для пересадки; с изучением картинных галерей и прочих музеев в оставшиеся до отъезда часы. Неиссякаемый родник приключений, полное отсутствие всякой обязаловки; энергичная, живая, всегда улыбающаяся и во всём умелая умница мама... Бесконечная сказка, не менее любимая, чем зачитанный до дыр "Волшебник изумрудного города". А впереди её ждал дедушкин дом, привораживавший всё необыкновенное и таинственное. Котята, росшие прямо на глазах в углу всегда тёплых полатей, под боком очередной бабушкиной кошки. Вылезания в огород непременно через узкую, как бойница, створку окна на кухонке - за клубникой, употреблявшейся быстрее, чем её успевали разглядеть два детских глаза; за колючими огурцами, которые гордо неслись в подоле нарядных городских платьиц на общий большой стол, но затем поедались всё в той же кухне с ржаным хлебом, ароматным и пористым, словно пробитым крохотными дробинками, по размеру - точь-в точь с зелёные гороховые пули для рогаток окрестных пацанов. Те летние дни обыкновенно заканчивались вечерними посиделками с родственниками и знакомыми, с шутками и весёлыми рассказами, а потом - проверкой зарытых в разных укромных местах "секретов", где под стёклышками хранились сокровеннейшее, привезённое из города, кольцо из пластмассы с "бриллиантом", изумрудно-зелёный чей-то "глаз", найденный на берегу реки и прочие тайные всякости. А то приходилось выкарабкиваться из колючих густых зарослей, куда её явно по ошибке закатывал несносный велик, сбрасывая туда на первой же кочке дороги, где она упорно пыталась освоить верховую езду.
       Иногда же блаженство от дороги, щемившее её сердце, она связывала с потребностью погрузиться в нечто, дорогой  сулившее и всех объединявшее.

     - Разве ж нет? - Спрашивала она себя, наблюдая за попутчиками, находя в них то же, что только что проделывала сама, со множеством оттенков и выражений характера, что, конечно же, возбуждало острейшее любопытство и разбегалось в её голове массой мыслей и ощущений. Во всех этих сиюминутных заботах окружавших здесь её людей была не только житейскость. От их общительности, открытости, готовности помочь без ожидания благодарности - от всего исходил дух нравов и обычаев мира, в который её определила судьба и который давал ей силы.  Она закрывала глаза и ощущала себя в большом дворе внутри малоэтажных домов с балкончиками, многочисленными наружными проходами и лестницами, с дверями, открывавшимися в него. По ним сновали, сушили бельё, сажали цветы, громко включали волшебную музыку, пили чай, облокотившись о перила или, свесившись с них, неспешно и доверительно разговаривали друг с другом, сходились за столиками, стоявшими в разных местах прямо на земле. Уважительно определялись с многочисленными событиями вселенского значения, доброжелательно сплетничали, воспитывали своих и соседских детей, кормили общих кошек и сообща же отмечали праздники державного или дворового масштаба. 

-    Эй! - Шептала она про себя, погружаясь в свою память.  В детской её веси, у бабушки с дедушкой, народ ощущался родным.  Можно было зайти в любой деревенский дом и выпить свежего молока, почесать за ухом свинке, развалившейся около сиденья под избой, под ногами хозяев, пристроившихся там оглядеться, что да как. Поговорить о текущем, вспомнить былое, искренне удивиться мастерству деревянных поделок или новой кофте на хозяйской дочери. В той, знакомой ей, стороне, жили в простых, но крепко скроенных своих избах, вдыхали запах навоза своих коров, мылись в своих маленьких аккуратных банях, копали свою картошку. Но на малых или чуть отдалённых от тех мест,  больших заводах, фабриках, в лесосплавных конторах, в больничках, школах и на совхозных полях, трудились, если не по зову души, то по совести.. Во всей полусельской-полугородской там жизни было что-то по умолчанию сплачивавшее, не просто разлитое, но фонтанировавшее ощущение товарищеского локтя, сопричастности важному общему делу, которое не просто сближало людей, но тянуло их друг к другу, собирало, казалось бы, без особой надобности в магазинчиках, на лавках, у калиток, во дворах. Маша помнила это даже по своему деду, у которого никогда не закрывалась входная дверь.

       В её нынешнем городском окружении всё было наоборот - встречались по делу, расходились, не задумываясь. Произносились практические речи, поступки совершались про запас, прошлое стало ненужным, будущее не строилось. Жили сегодняшними гаджетами, серийными продуктовыми магазинами, новоязом в социальных сетях, кухонными язвительными толкованиями чьих-то неудач, страхом потерять работу, безразличием к соседям, как к случайным прохожим. Перечислять дальше она не решалась. Бытие сегодняшней жизни, да и мысли о продолжении подобного ряда обрушивали настроение, с трудом поддерживаемое в последние годы на уровне планочки- выручалочки, задаваемой каждый наступавший день.  

      На следующей остановке в вагон зашли двое сильно пьяных мужчин. Усевшись, они быстро стали ругаться. Затем один из них, лет 45, встал и, качаясь в проходе, остановился около её лавки, а потом с трудом сел напротив неё. Крупная голова, небольшие глаза, треугольный подбородок. Мощный торс подался вперёд, почти к её лицу, и изо рта понесло мерзким перегаром. Рассматривая женщину, его лицо искривилось в попытке усмехнуться, но в результате лишь сморщилось в поперечное гофре вокруг рта, в углах которого скопились слюни.

    - Ну, что скажешь, тётка? - Выдохнуло создание. Маше было 54 года, выглядела она примерно так же.

    - Не стоит даже пытаться. Я не склонна сейчас к общению. Ни с кем, - быстро отреагировала Маша, понимая, что в вагоне ей совершенно некому помочь.

   - Чаво? Чаво ты прочмокала? - Оскалив нижние редкие зубы в кориченевых каменьях, угрожающе рявкнул "мОлодец" и неожиданно для Маши рукой схватил её за грудь. Это было так больно, что она громко вскрикнула и, вскочив на ноги, с размаху ударила мужчину по лицу. Он рывком приподнялся и сразу же опрокинулся назад, на скамейку, соскользнул с неё и уткнулся коленями в Машино сиденье. В результате путь в проход был для неё отрезан. В этот момент все сидевшие в вагоне уже смотрели в их сторону, кроме пьяного приятеля, явно уснувшего, завалившись набок. Маша замерла, прижав  к груди сумочку и с тревогой ожидала дальнейшего. Мужчина выругался, расставил ноги, шумно поднялся, а затем, протянув руку, схватил её за нос и потянул вниз. Маша сдавленно закричала. Подростки быстро покинули вагон. Женщина с вязанием бросилась за ними вслед, но в последний момент подбежала к кнопке вызова полиции у выхода в тамбур, нажала на неё, громко крикнула:

  - убивают! - И исчезла за дверьми. И вдруг через противоположную дверь в вагон зашли двое мужчин-контролёров.. Пьяница при вопле женщины с вязанием отпустил Машу, уставившись на вопившую, пока та не исчезла. Затем он схватил Машуту за грудки и резко встряхнул. У Машеньки в голове пульсировала мысль, что она должна во что бы то ни стало защитить