идеей. Можно сказать, «идейный». Только важно не перепутать идейного человека с идеологическим. Нам, чувствительным существам, во всем следует держаться чувства реальности. Для меня утопией является идеологическое отношение к жизни. Но есть идеология и идеология. Одно дело, идеологический роман Федора Достоевского в терминах теории диалога Михаила Бахтина, и совсем другое дело, идеологический роман соцарта при советской власти. Таким романом теперь, в духе времени, является рекламный, коммерческий роман.
- Вы упомянули «Полдень XXI» братьев Стругацких. Он вам нравится?
- Что вы. Но когда я читал его, мне было приятно читать. Обыкновенно мне не приятно читать и я не в силах дочитать чужое сочинение до середины. В этой повести Аркадия и Бориса Стругацких показана атмосфера жизни людей в массе, которая может быть благоприятной средой для моего проживания. С такого рода персонажами, которые фигурируют в этом явно утопическом, а, следовательно, идеологическом произведении, было бы легко жить, игнорируя их присутствие. С персонажами из моего прошлого, а тем более с современными персонами не забалуешь, на них приходится обращать внимание, так сказать, «выживать» в демократическом обезьяннике, как не менее сложно было выживать в советском террариуме.
- Почему же вы, Николай Александрович, не можете дочитать чужое сочинение до конца?
- Знаете, Милена Леонардовна, объяснение сей тайны, покрытой мраком незнания, лежит на поверхности. Сейчас все пишут. Поэтому читать нечего. Парадокс, но это факт. Количество убило качество. Мы живем в царстве количества. Нет, не так. Если прежде мы жили в царстве качества, то теперь живем в царствах количества. Так говорят традиционалисты, к которым я не имею права, к счастью, принадлежать. Мне кажется в будущем будет царство качества. В прошлом же было царство меры. Только это не моя мера. Эта мера была мерой, нет, не натуральной, но привычной, традиционной.
- Правильно ли отождествлять привычку с традицией?
- Конечно. Традиция – это сам механизм передачи того же самого. То же самое – это одно и то же, само по себе или природа, Привычкой становится то, что уподобляется природе, естеству. И что это? Это вторая природа или традиция. Традиционная мера не дает ни одному – ни количеству, ни качеству - возобладать друг над другом.
Ныне же связь, вязь, нить времен рвется, как в «прогнившем Датском королевстве» Шекспира. Традиция нарушается и разрушается, берет вверх количество над качеством, информация поглощает знание и убивает мысль.
Что до самой идеологии, то мне претит ее вмешательство в дело мысли, насилие над ней. Я люблю вольномыслие, чтобы волила сама мысль, а не мыслитель как властелин над мыслью, а тем более над теми, за кого он мыслит.
- Мне интересно, что вы ждете от конференции, посвященной проблеме существования разумной жизни в космосе с такими взглядами на людей? Или вы надеетесь на ней встретиться с представителями уже не земной, а космической разумной жизни?
- Почему бы и нет? Будь я на месте инопланетян, то обязательно принял бы в ней активное участие. Ведь интересно посмотреть со стороны на тех, кто ищет встречи с тобой.
- Почему бы им не явиться в своем настоящем виде? – сказав это со смешком, собеседница остановила свой немигающий взгляд на моей переносице.
Я попытался заглянуть ей в глаза, но она отвела их и повернулась ко мне боком. Яркое солнце, светившее в иллюминатор борта судна, выхватило профиль Милены из полумрака салона и осветило его так, что ее лицо поплыло, как облако из дыма. У меня было такое впечатление, что она сошла с полотна Леонардо Великолепного.
- Ни в коем случае, - сказал я машинально, засмотревшись на живописный вид прекрасной гуманистки. – Вы мне нравитесь в таком виде, - заметил я неожиданно для самого себя.
- Стоп! Что вы только сейчас сказали? Повторите! – строго сказала Милена Леонардовна.
- Я лишь сказал, что самый лучший, безопасный вариант для разумных инопланетян представиться в человеческом образе. Так можно лучше понять и найти общий язык с людьми.
- Нет, я говорила не об этом, а о том, что не давала повода для того, чтобы меня приняли за какую-то… эту самую, ну, гостью из космоса. Я не зеленый человечек. И попрошу вас, Николай Александрович, соответственно ко мне относиться, как к порядочной женщине и специалисту по уникальным цивилизациям.
- Ну, конечно. И в самом деле, ляпнул, не подумав. Даже не знаю, почему я так пошутил.
- Ну, и шутки у вас, Николай Александрович, странные, что ни на есть философские, абстрактные. Попробуй вас после этого пойми.
- Да, вы правы, Милена Леонардовна. Для меня это настоящая проблема, если разумные существа не понимают моих философских шуток.
- Вы опять за старое…
- Ни-ни.
Так весело, в утопическом ироническом тоне я провел время в пути до тропического острова с прекрасной женщиной, Она была такой красивой, что я, естественно, принял ее за прекрасную незнакомку, возможно, с другой планеты, во всяком случае, из иного мира, чем мой. И это понятно. Я себе на уме, а она женщина цивилизованная.
Перед самой посадкой я вздремнул. Мне снилось, что я проснулся еще в полете, когда мы стали снижаться. Вдруг мы резко набрали высоту, а потом внезапно упали вниз, так что у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. Машинально я обратил внимание на горевшую красную лампочку над входом в салон первого класса, в котором я летел на конференцию. И тут я понял, что самолет оказался в слепой зоне, в которой он неуправляем экипажем корабля. Воздушное судно падало. Казалось ничто не могло остановить катастрофическое падение самолета в бездну океана.
Непроизвольно молился. Я стал говорить, то ли про себя, то ли вслух о том, что необходимо любить бога больше всего на свете, больше самого себя, ибо он есть все. Бог есть сама любовь ко всему сущему. Поэтому любой может поставить себя на место бога-любви в качестве субъекта любви. Бог всех любит. Значит, он всех прощает и простил, даже дьявола, сатану и антихриста. Другое дело они не простили его. Но они свободны в своей любви. Каждый из людей может поставить себя и на место бога, и на место его противников. Он есть они, но они не есть он. Он есть в них. В дьяволе он есть дух, идеальное. Но дьявол не идеален, а идилличен. Дьявол не способен творить. Он способен только подражать, имитировать творение, творчество. Сатана не способен быть даже идиллическим. Он есть сама материя без идеала. Антихрист есть как отрицание Христа, человека в боге.
Сосредоточенность на мысли вывела меня из состояния кошмарной дремы. Мне даже показалось, что это было наведенное состояние сознание, которое специально появилось, чтобы проверить меня, как я буду реагировать на внештатную ситуацию. Но кто его навел? Хорошо мне было спрашивать себя об этом, счастливо вздыхая о том, что катастрофа обошла меня стороной. Но все же размышление, вызванное ментальной симуляцией воздушной катастрофы, было интересным. Особенно реальным впечатление катастрофы было перед самым пробуждением, когда мне показалось, что мы носом самолета мы влетели в непроглядную тьму и все стало распадаться на составные части. Наверное, так наступает настоящая смерть. Смерть – это ад. Но и в нем наш ждет тот же самый бог, что торжествует в раю. Рай – это ад для неисправимых грешников.
Но тут меня отвлек от размышления над содержанием кошмара радостный крик Милены, притронувшейся к моей руке и показавшей в иллюминатор на приближающийся остров конференции.
Рай с потухшим вулканом, жерло которого блистало в лучах заходящего солнца, и с пальмами на взморье приближался и становился все больше, вплоть до точек человеческих тел, чернеющих на белом песчаном пляже, обещая прилетевшим приятное времяпровождение.
Я не нашел ничего лучше, как сказать под впечатлением того, что меня осенило только что: «Вы, Милена Леопольдовна, мой резонатор, вибратор моей мысли. Вы благотворно действуете на мой мозг. Мысли так и идут в заданном направлении. Но в них есть нечто еще. Есть присутствие того, что я чувствовал в творениях Иисуса и Будды, пусть даже то, что им приписывается выдумали и написали другие. В этом что-то есть еще, помимо мысли. Взять тех же наших доморощенных мыслителей. Помимо самой мысли в мысли, например, Льва Шестова или Мераба Мамардашвили, есть еще нечто такое, что располагает к мысли.
Это импульс мышления как его мотив, идея. Она подталкивает меня к мысли, задает интенцию мысли. Так появляется смысл в пограничной ситуации творчества как новом вызове, на который мысль есть ответ. Такова диалоговая (вопрос-ответная) ситуация творчества, общения автора со своей музой. Но для этого следует быть открытым в своем сознании, открытым спонтанно или непроизвольно. Откройся, настройся на океан смысловых возможностей и тебе откроется истина как не-сокрытость.
Эта несокрытость спонтанная, свободная, равновероятная, равновозможная. Она становится определенной, обособленной в лице автора в качестве его замысла, воплощением которого является текст, его словесное тело. Человек становится личностью личным делом. Этим делом для автора является письмо. Особым автором является такой писатель, который записывает мысли. Его мысли получают воплощение в форме, образе слов, находя себя в их смыслах как фильтрах личного участия в континууме или вселенной мысли, то есть, реальности в сознании. Есть сознание автора в реальности и есть сознание самой реальности как сокровищницы, склада смыслов. С ними ассоциируется уже не личность как узел смысла, а сама его трансперсональная, вечно подвижная непрерывность, пре-красная нить смысла. Смысловая активность держит нас в мысли и позволяет нам осознать себя личностью как выражением связи в мысли между нами.
Я должен был обязательно все это проговорить, иначе, как это часто бывает, то, что пришло мне в голову, как пришло, так и ушло бесследно, не оставив, вообще, никакого следа в моем актуальном сознании, отложившись, может быть (это в лучшем случае!) на дне моей бездонной души, в закоулках бессознательного, то ли моего личного, то ли уже анонимного, которое я назвал складом, камерой хранения, хранилищем всех впечатлений и впечатлений впечатлений, мыслей всех разумных существ. Может быть, именно оттуда ко мне явилась сидевшая со мной рядом прекрасная гуманитарка. Но это было бы слишком для моего несчастного сознания, привыкшего полагать все то, что есть в нем в ментальном виде мысли, мягко говоря, не вполне реальным, как в контакте с грубой действительности, доступной чувствам. Опять же в этих чувствах-презервативах она была дана уже адаптированной к сознанию вообще и в частности к моему, чтобы не шокировать меня своей безоглядной порнографичностью, превосходной открытостью.
Имея терпение дослушать меня до конца, Милена Леонардовна пожелала мне успеха быть читабельным.
- Напрасное пожелание. Меня не читают. Читают других, которые пишут для чтения, для читателей. Я пишу для мышления, для размышления,
