Деревнюшка-на-Холмах

считаешь партия всего одна чтоли. Их вон сколько, зубов во рту не хватит, чтоб сосчитать. Нет, мы свою партию придумаем.

– Дак, ты эвонде чо удумал. А коли посадют? – усомнился Пимыч.

– Да кто посадит-то? Сами себя чтоли? Нет, независимость объявлять не боится, а партию создать, так страху не оберёшси.

– Дак, то па-артею. Партея-то всегда одна была, – погрозил пальцем Пимыч. – Ну, послушай, мил человек. Коли мы объявили независимость Деревнюшки, то нам нужен и свой президент, и свой парламент, и флаг, и валюта. Ты ведь согласен с этим? И что из этого вытекает? А из этого вытекает… Правильно, раз мы независимая страна, то и партия своя нам полагается.

С этими доводами Пимыч согласился.

– Хоть на старости лет партейным побуду, – вздохнул он.

И партия была провозглашена. Она получила звучное название «Пинеум – Засводер», что означало «Пимыч и Неумов – за свободную Деревнюшку».

Теперь надо было бороться за привлечение деревнюшкинцев в партию и за голоса электората. Неумов так и сказал:

– Будем бороться за электорат! Для начала попробуй составить речь, это будет твое обращение к избирателям.

И Неумов сунул Пимычу бумагу и карандаш. Пимыч что-то почиркал-почиркал, и через минуту речь была готова. Пимыч подбоченился и выпалил:

– Лекторат!

– Кто-кто?

– Лекторат!

– Да не лекторат, а электорат! Сколько раз тебе говорить.

– Ну ладно. Електорат, так електорат. Я жа не спорю.

Неумов заглянул в писанину Пимыча, потом критически взглянул на кандидата.

– Да-а-а, прямо скажем, речи писать, тебе не дано. Хотя и говорят, что первый блин всегда комом, но у тебя этот ком, похоже, будет на всех блинах. Ну, что ж, придется возложить эту обязанность на себя. Ничего, не боись, Пимыч, чай не по слогам читаем, карандаш из руки не вываливается. Так что, поборемся за электорат!

И они начали борьбу. А борьба требовала денег, поэтому Пимыч не забывал в промежутках между борьбой исправно взимать с проезжающих пошлины.



Глава 7. В которой на стариков посыпались блага цивилизации


Кузлякин тоже не дремал. Вокруг него сбились несколько мужичков, из тех, кто помоложе да поскопидомистее. И начали они с того, что в один прекрасный день собрали всех стариков посреди деревни, и Кузлякин стал соловьем заливаться, горы золотые обещать.

Бегал циркулеобразный фотограф, вывезенный специально из города, щелкал фотокамерой на лево и на право. А под занавес каждому избирателю был вручен календарик с физиономией Кузлякина.

Напоследок, сделали коллективную фотографию на фоне кузлякиного теремка. А через день вся Деревнюшка была уклеена плакатами. На каждом Кузлякин в окружении стариков: вот он вручает календарики, вот дружески здоровается за руку с Африканычем, вот смеясь, хлопает деда Парфена по плечу, вот внимательно и вдумчиво выслушивает стариков.

На коллективном фото сияющий Кузлякин слегка приобнял древнюю старуху Ниловну и старика Пафнутича. В центре плаката красовалась крупная благообразная физиономия Кузлякина. Лицо выражало такую доброжелательность, что прослезиться хотелось: вот ведь, остались еще в глубинке такие люди! Глаза честно и прямо смотрели на избирателей, и даже уши были видны.

На плакате значилось: «Кандидат в президенты Кузлякин с электоратом». А следом приписка: «Каждому старику все блага цивилизации!»

И этот благообразный Кузлякин проникновенно взирал теперь с каждой деревнюшкинской избы, даже с Пимычевской

– Хм, – хмыкнул Неумов, отдирая плакат от стены Пимычевской хибары, – из всех благ цивилизации электорат получил пока что Кузляку и календарики. Нам, стало быть, тоже пиар нужен.

– Пияр, пияр! Какой ишшо, к лешему, пияр. Пошто он нам? Его едят, али как?

– Али как! Пиар, это пропаганда и агитация по нашему-то, по-старому. А по нонешному пиар значит. У них, конечно, все по всамделешнему, но и мы, почитай, не из поганок грибницу хлебаем. Мы ответим вот чем!

И он отвел Пимыча к себе, и долго крутил перед допотопным фотоаппаратом на треноге. Потом сидел, запершись в темноте кладовки и наконец вынес на свет божий две фотографии Пимыча.

– Вот, – сказал Неумов, – к сожалению, только две, фотобумага кончилась. Теперь такой ни за какие коврижки не сыскать. Но ничего предвыборную агитацию проведем как надо! Такой пиар закатим, только держись.

Весь вечер они клеили и подписывали два агитплаката. И на утро Пимыч, серьезный, и даже с печатью интеллекта на челе и расчесанной бородой, взирал с плакатов на своих потенциальных избирателей. Подпись под фотографией гласила: «Голосуйте за народного кандидата П.П. Пимыча! Пимыч – наш кандидат!»

Но не успели плакаты с Пимычем провисеть и часа, как исчезли неизвестно куда. А ведь Пимыч с Неумовым только и отлучились, что горло промочить, да не самогонкой, конечно, а кваском. Неумов, он зеленого Змия очень не уважал и употреблял лишь в самую крайность, когда жизнь по его словам, «совсем хреноватенькой» становилась.

Плакаты спёрли. Избирательная компания Пимыча оказалась под угрозой срыва.

Неумов и здесь оказался на высоте. Он осмотрел место обрыва плаката, зачем-то обнюхал, потом вытащил из кармана большущую лупу и долго ползал около избы, внимательно вглядываясь сквозь лупу. При этом, Неумов периодически хмыкал.

Пимыч заглядывал Неумову через плечо и нетерпеливо спрашивал:

– Ну, чо там?

Наконец Неумов поднялся и отряхнул колени:

– Все ясно. Носом чую, без кого здесь не обошлось.

– А чо чуешь-то? – уставился на него Пимыч.

– Да одеколонищем прёт. А кто у нас в Деревнюшке одеколоном с ног до головы обливается и ароматит как клумба?

Пимыч совсем по-бабьи сплеснул руками.

– Да ты чо! Точняк. оне!

– Ничего, – сказал Неумов, – они так и мы так.

– А чо, тоже плакаты тырить будем? – поинтересовался Пимыч.

– Не-е, мы пойдем другим путём, – ответил Неумов.

– Хдей-то про энтот другой путь я уже слыхал, – откликнулся Пимыч.

– Ну да, слыхал, – подтвердил Неумов, – у классиков это.

Услышав строгое и непонятное слово «классики» Пимыч замолчал и задумался. Потом все-таки спросил:

– Так чой делать-то будем!

– Увидишь, – загадочно ответил Неумов, – дождемся темноты.

На утро вся Деревнюшка покатывалась с хохоту. На каждом плакате физиономия Кузлякина напоминала высокохудожественные шедевры из школьных учебников, над портретами которых в течение ряда лет трудилась плеяда безвестных, но весьма талантливых художников.

На каждом портрете Кузлякина красовались усы и борода, исполненные черной краской, кое-где, то на левый, то на правый глаз была подрисована пиратская повязка. Кроме того, на каждом плакате был приклеен клочок козьей шерсти, и шла размашистая надпись: «с паршивого кузла – хоть шерсти клок!»

Кузлякин когда увидел, даже зубами заскрежетал. А к вечеру на заборах вновь появились еще недавно разорванные, а теперь аккуратно склеенные портреты Пимыча с намалеванными по каждым глазом синяками и приклеенным под физиономией Пимыча валенком. Портреты были подписаны: «Не потеряй пим!»

Ни Пимыч, ни Неумов на другой день перед односельчанами не показывались. Злые языки болтали, что под глазами Пимыча и Неумова появились симпатичные синие кругляши.
На этом плакатный этап борьбы закончился. Стороны перешли к активным экономическим действиям.



Глава 8. В которой блага цивилизации продолжаются и приумножаются


Первый шаг опять же сделал Кузлякин. На следующий день каждый избиратель Деревнюшки получил мешок семечек.

– Вот, – сказал Кузлякин, – лузгайте на здоровье!

– Да как лузгать-то, зубов-то уж нет, – откликнулся Африканыч.

Старики разошлись разочарованными.

И Неумова осенило. Поколдовал немного Неумов над чем-то, слазил на крышу, поставил какие-то блестящие пластинки, затем слез и укрылся в доме.

Три дня он носа из своей избушки не выказывал. Окна были занавешены, дверь закрыта на крючок. Даже Пимычу вход был запрещен. Зеваки слышали лишь визжание какой-то машинки, лязг железок да постукивание молотка. Любопытные деревнюшкинцы только диву давались и нетерпеливо заглядывали в окна, пытаясь разглядеть что-либо за шторками.

И вот, наконец, ворота неумовского двора распахнулись и он выкатил перед собой на тележке агрегат, отдаленно напоминающий пулемёт системы Максим и сепаратор одновременно.

– Вот, – скромно, но с достоинством в голосе сказал Неумов, – АЧСН-2 к вашим услугам.

– А чо энто!? – удивленно выдохнули любопытные.

– Автомат чистки семечек системы Неумова! – гордо ответил Неумов.

– А почему два?

– Потому что двойного действия. Смотрите!

Неумов засыпал в бункер аппарата семечек, повернул рычажок и тотчас с одного края посыпались чищенные семечки, а с другой как из пулемета тугой струей ударила семечная шелуха.

– По противнику огонь, – заорал Неумов и, развернув агрегат в сторону козлякинского теремка, обдал его шелуховой очередью.

– Вот, – ласково хлопнул он свое изобретение,– владейте! На нем можно не только подсолнечные семечки лузгать, но и тыквенные тоже!

Ответный шаг Кузлякина был тоже необычен. За день на лужайке у его теремка сколотили навес, поставили скамейки, напротив скамеек возвышалось нечто прикрытое покрывалом. К возвышению от дома Кузлякина тянулись провода. К вечеру всех деревнюшкинцев собрали под навесом.

– Дорогие избиратели! – обратился к ним Кузлякин, – старость достойна уважения и я вашу старость очень уважаю. Разрешите в этот знаменательный день признания уважения мною вашей старости подарить вам этот скромный подарок.

Кузлякин картинно сорвал покрывало с таинственного возвышения, и все увидели телевизор с видеоплеером. Старики, конечно, о существовании видеоплеера и не подозревали, и поэтому были поражены, когда увидели вдруг на экране самих себя и Кузлякина. Бодрый женский голос отрапортовал с экрана о заслугах Кузлякина.

– Вот, – продолжал Кузлякин, – это только начало. Скоро такие телевизоры будут в доме каждого деревнюшкинца.

– А пошто нам оне? Все едино електричества-то нет, – резонно заметил Африканыч.

Надо сказать, что кузлякинский теремок да еще дом некого Размашкина, единственные во всей Деревнюшке снабжались электроэнергией.

– Ничего, дед, и электричество проведем, и… и… и каждому старику отдельную благоустроенную жилплощадь!

– Да чо уж нам теперяча благоустроенную-то. Ты б лучша похлопотал, чтоб хлебушек почаще подвозили, а ишшо лучша кажный день. Коль прязидентом хочашь стать, старайси. Прязидент-то он ведь что отец родной, обо всем думать должон.

Вопрос о «хлебушке» поставил Кузлякина в тупик и он, буркнув что-то невразумительное, поспешил ретироваться.

А вслед неслось:
– Трахтор бы какой-никакой, а то дюже трудно огороды вручную копать!

– И самогонный аппаратик бы нам хде спроворил, хотя б один на всю деревню, а то старый-то распался уж весь. А Неумов, змей такой, чинить не хочет! Говорит: «Змий это, зеленый змий, погибель ваша». Да сам он змий! – вопил деревенский пьянчужка Пьянков.

– А что, Кузляка, может, своих молодцов подкинешь, картошечку старичкам окучить!

– И баню бы построить, а то гляди, последняя скоро развалится!

– Да что ему баня! Он-то сам в собственной ванне моется!

Неумов с Пимычем, надо признать, тоже на