Пробы пера 2009-2012

мужчине, да и просто к кому-либо из людей.
  Сейчас я понимаю, что воспринимала родителей, родственников и друзей с эгоизмом ребенка, и даже возлюбленный Додик являлся всего лишь дополняющим инструментом в интеллектуальной сфере моего существования – зоне интенсивной работы мозга. Будь он хоть монстром в человеческом плане, но подпитывай и удовлетворяй потребности моего ума так же, как теперь, вряд ли я отвергла бы его дружбу. Даже со своей лучшей подругой я играла в какие-то непонятные игры, примеряя на время роль беспечной, легкомысленной и капризной девицы. Впрочем, будучи достаточно тонкой натурой, и она в дружбе со мной также несколько актерствовала, что позволяло нам сохранять вполне комфортные взаимоотношения.
  Удивительно, как это жизнь хранила меня, одаривая друзьями, человеческие качества которых оказывались выше всех похвал. Именно друзья воздействовали на мои житейские суждения и поступки благотворно, ведь родительское воспитание не дало мне столь четких жизненных ориентиров в этом плане. Столкнись я с людьми порочными, но готовыми ублажать мой интеллект, возможно, я признала бы их верхом совершенства, поскольку в том, что находилось вне влияния искренне любящих меня людей, в том, что упорно скрывалось мною ото всех, я творила чудовищные глупости.
  Неудавшаяся личная жизнь была мною собственноручно разрушена, я совершенно в ней запуталась. Правда, мы все еще оставались с Кириллом мужем и женой, хоть я и поступила с ним самым подлейшим образом, но видно, сущностью моей женской природы являлось вольное или невольное предательство. Кто бы простил такое? Да я и сама не могла смотреть мужу в глаза после всего, что сделала. А жить, зная, что ты предала и вероятно вновь предашь, было выше моих сил.
  С некоторых пор я старалась не думать о Кирилле, и мне почти удавалось это. Конечно, спала я только со снотворным, никому в этом не признаваясь,– так мне удавалось забывать о потребностях плоти. Да и имелись ли они? До Кирилла я считала себя очень спокойной и уравновешенной в чувственном плане, он словно расшевелил змеиный клубок в серпентарии. Теперь все во мне утихло, и я боялась спугнуть этот покой, но все-таки что-то заставило меня перед самым отъездом сказать маме на случай возвращения Кирилла в Москву, дабы она сообщила ему мой новый телефон.
  Сан-Франциско поразил Додика своим почти феерическим видом, я же замечала лишь какие-то несущественные детали, а достопримечательности меня совершенно не увлекали. Но очень скоро будни и работа поглотили нас полностью, так что нам даже казалось порой, что живем мы здесь целую вечность.
  Меня устраивали здешние демократичные нравы, а Додик упивался возможностью поглощать на каждом углу всякую гадость, продаваемую с лотков и витрин. Кроме того, мы горели энтузиазмом, ведь Джеф выказал недюжинный организаторский талант и выбил несколько значительных грантов на финансирование нашей работы. Правда, нам приходилось отрабатывать их посещениями различных раутов и общением с представителями многочисленных фондов, где Джеф представлял нас как русских непризнанных гениев. Оформляя невероятное количество бумаг, связанных с контрактами, оборудованием, страховкой и арендой жилища, он, деловито возбужденный, везде таскал нас за собой. Зато к началу работы лаборатории в нашем распоряжении имелась вся необходимая техника, два супермощных компьютера, биосинтезатор, а в придачу к этому – шестеро сотрудников–фанатов своего дела.
  Но Джеф не забывал и развлекать нас, а потому, как бычков выпасают на лугах, так и он устраивал нам многочисленные встречи со специалистами разного толка, а также просто с русскими, проживающими здесь. Специалистов мы обольщали как могли, а с русскими пили водку, хотя все эти люди разительно отличались от москвичей и казались всё-таки уже не совсем русскими. Некоторые из них с жадностью прислушивались к свежему московскому сленгу Додика. А тому только дай волю: он щедро сыпал последними анекдотами, еще не успевшими доехать до русскоязычной Америки. Я пинала его в бок, чтобы не слишком расходился, но его несло, как Остапа, и бороться с этим было бесполезно. Оставалось следить за тем, чтобы мой друг хотя бы не чавкал за столом и уступал место дамам помимо меня, ибо он всегда был чурбаном в этом отношении. Уж не знаю, как его терпели в салоне у Норы.
  Но, конечно, я не справедлива. Все, узнавая его ближе, влюбляются в него почти до обожания и перестают замечать растяпистость моего друга и его ужасные манеры, ибо Додик красив необычной красотой – с восхитительными выпукло-черными глазами и толстыми мягкими губами. Кроме того, своим необыкновенно пластичным голосом он легко пародирует кого угодно, а в разговоре со мной издает особые звуки, напоминающие воркование голубя, что подпитывает особую доверительность наших отношений.
  Но не это главное. Ведь Додик, при всей его расхлябанности, наделен неотразимым обаянием: его интеллектуальная грация и остроумие позволяют ему пересыпать свои блистательные речи метафорами, аллюзиями и неожиданными пассажами к "простоте", всякий раз вызывающими гомерический хохот у окружающих от несоответствия соединяемых им понятий. Он еще с универа был мастер на подобные штучки, которые впоследствии шлифовал на приемах у Норы, и наши новые знакомые также оценили их по достоинству.
  Впрочем, Джеф водил нас и в иные места, к примеру, на интеллектуальные тусовки – с альтернативной музыкой и танцами. Они вполне походили на наши московские студенческие вечеринки в закрытых ночных клубах, куда пронырливый Додик в свое время таскал меня, дабы приобщить к "культурно-богемной" жизни.
  Жили мы с Додиком недалеко от лаборатории, вполне по-домашнему. Хотя очень быстро проявилось наше совершенное неумение вести хозяйство, ведь родители, а впоследствии муж, избавляли меня от любых бытовых проблем, ну а Додик и вовсе относился к беспорядку философски и даже утверждал, что тот создает определенный уют, тогда как в чисто убранной квартире ощущаешь себя точно в музее.
  Джеф нанял нам приходящую помощницу, что оказалось очень кстати, ведь к концу второй недели пребывания в съемной квартире мы погрязли в непролазном бардаке. Это на даче мне волей-неволей приходилось убираться, да и то порядок там я поддерживала достаточно условный. А здесь, полностью поглощенная работой, на быт я вообще не обращала никакого внимания. Мы с Додиком даже свои постели не заправляли, потому что с утра либо мучились головной болью с похмелья, либо просто опаздывали на какой-либо прием или презентацию.
  Но период угара прошел достаточно быстро, и после череды пьянок мы работали как одержимые. Джеф чуть не силой отрывал нас от мониторов, а меня как всегда не отпускал от себя ни на шаг, но я избегала напряженности в отношениях с ним и молча мирилась с его прессингом.
-Алина, я хочу пригласить тебя в свой загородный дом,- все-таки сказал он мне по прошествии месяца со дня нашего приезда в Сан-Франциско. Я задумалась на минуту, но согласилась: давно следовало поставить все точки над i. Хотя Додик бы меня не понял, благо он уехал тогда на три дня к каким-то своим знакомым, совсем недавно поселившимся в Лос-Анджелесе или Эл-Эе, как все здесь называли этот город.
  Коттедж Джефа всем своим видом выдавал респектабельность владельца. Правда, сам хозяин бывал в нем достаточно редко, ибо большую часть времени жил в городской квартире поблизости от лаборатории, а дом, видно, держал для гостей и, как мужчина свободный, именно сюда приглашал женщин.
  Но, оценив его роскошные владения, я загрустила о Москве и нашей с Кириллом квартире, где муж все устроил согласно моим вкусам. И почему мне не жилось там спокойно, почему я не ценила его забот? Но нечего распускать нюни, ты приехала делать дело!
  Когда мы пили кофе, я сказала Джефу:
-Пойми раз и навсегда: между нами ничего не может быть. Я хочу заниматься только работой.
-А я хочу заниматься только тобой!- страстно произнес он, вынудив меня защищаться.
-Прошу тебя, давай больше не затрагивать данную тему. Я здесь совершенно не за этим, и вдобавок, не могу ответить тебе взаимностью.
-Но со временем? Все изменится, ты привыкнешь ко мне и сможешь полюбить.
-Ты забыл: я замужем.
-Насколько мне известно, вы расстались.
-Но не развелись,- схватилась я за соломинку,- а в России, к твоему сведению, брак очень хитрая категория…русские мужчины так и остались ярыми приверженцами Домостроя.
-Не забывай, я учился в Москве, и ты не из тех женщин, что зависят от мужа,- парировал он, но больше на эту тему мы не разговаривали. Он всегда был хорошим стратегом и вместо споров со мной избрал другую тактику, предоставив мне гостевую спальню, вероятно в надежде, что уютный красивый дом все-таки произведет на меня впечатление и направит мои мысли в нужное русло.
  Дом действительно был замечательный и, конечно, ему требовалась истинная хозяйка. Я же была из другой породы, мысли мои витали в иных сферах, а такие категории как уют и покой воспринимались мной сказочным миром, который я давно потеряла, но который всегда ждал меня в родительской квартире. Хотя даже там в каждом углу спали страхи и страдания моей детской жизни, так что пристанище для семейного счастья, предлагаемое Джефом, вызывало у меня, как ни странно, мучительные воспоминания о болезненном периоде взросления…
                5.
  Всему приходит конец, закончился и контракт, по которому Кирилл работал в спасотряде. Перед расставанием они братались и пили за то, что удалось спасти троих незадачливых, искавших экстрима и попавших в небольшую лавину райдеров-сноубордистов. Он отыскал и тащил на себе одного из них по глубокому снегу почти километр, пока их не забрали "бураны". Но даже тогда, смертельно усталый, ни на минуту не забывал о жене.
  Дорога домой показалась бесконечной, хотя Кирилл летел самолетом. Мысли терзали его, он метался, точно в кошмарном сне, но вновь и вновь возвращался к любимому образу, и снова надежда посещала его. Перед самой дверью тело его напряглось и дрогнуло, ведь именно в этой квартире он был безумно счастлив и здесь узнал об измене жены, но молчал. Да, он боялся ее потерять, и страх этот, сродни животному, парализовал его волю. Ничто и никогда в жизни не овладевало его душой с такой силой.
  Когда-то давно, в детстве, он испытал нечто подобное обвалу в горах, услышав ссору родителей и слова матери, что даже ребенок ее не остановит. Она хотела уйти и бросить его! В тот раз она не ушла, а через месяц его отправили на спортивные сборы.
  Память болезненно развернула картинку из недавнего прошлого: затравленный взгляд жены, изменившей ему с другим. Ее следовало бы убить, но у Кирилла не находилось для этого гнева. Напротив, его мучило то, что ей тяжело и что она мечется, не в силах разобраться в себе, ведь несмотря ни на что, ему было с ней хорошо до помутнения рассудка. Иногда он даже улавливал незнакомый запах на ее теле и знал, что это шлейф от ее любовника, однако при этом занимался с ней любовью с еще более изощренной нежностью: этот мужской запах вызывал в нем странное возбуждение.
  Кирилл выследил их без труда. Парень был