Забыл

–Все, абсолютно все показатели его здоровья в норме! Начиная от частоты сердечных сокращений и заканчивая состоянием слуха и зрения! – глаза доктора Миллера привычно сверкали болезненным фанатичным блеском. В каком-то исступлении он метал перед своим посетителем одну папку за другой, лист за листом и все как один испещрены цифрами, строчками, значками…
Посетитель, однако, не разделял восторгов доктора Миллера. Он едва ли проглядывал листочки и лишь мельком оглядывал папки – раскрывал и почти сразу же отодвигал в сторону. И если бы доктор Миллер не был бы занят своими мыслями, он бы, без сомнения, заметил, как расходится легенда посетителя с его поведением.
Но доктор Миллер принадлежал к цвету гениальности и был настоящим фанатиком, а это означало, что его такие мелочи нисколько не тревожат. Перед ним стояла загадка, с которой доктор Миллер не мог справиться, и за которую он благословлял и одновременно клял все силы науки.
–Его состояние ровно такое же, как и шестьдесят лет назад! – подвёл итог доктор Миллер. – Он не только не изменился внешне, но, как вы можете видеть, не меняется и в здоровье.  Честно говоря, коллега, я в замешательстве! Да, чёрт возьми, я в полном замешательстве! Я начал работу над этим проектом семь лет назад, когда руководство этой тюрьмы дало знать о том, что у них…
Доктор Миллер замялся, подыскивая нужное слово. На ум ему шло слово «чудеса», но он был учёным и в чудеса ему верить не полагалось.
–Необъяснимое, – наконец справился он. – Мы собирали консилиумы, брали анализы, но в итоге, из-за некоторых неудобств в работе…
Он снова замялся. Его коллег оскорбляли постоянные проверки и обыски, а ещё – обстановка абсолютной секретности, в которой весьма недвусмысленно всем собравшимся семь лет назад светилам намекнули, что никакое открытие не выйдет в свободный мир.
Работать после этого было уже не так заманчиво. Многие отказались. Доктор Миллер к таким не принадлежал, и остался. Он очень хотел разгадать тайну, таившуюся в этих стенах.
В стенах тюрьмы, известной под названием «Ла-Тадомора». Название это неофициальное – официально этих стен нет. И людей, что здесь доживают – тоже. А здесь именно доживают. Кто-то когда-то решил, что смертная казнь – это негуманно и учредил это место. Отсюда нельзя выйти. Здесь можно  только умереть. Сиди десять лет, двадцать, тридцать…до смерти. И твоё горе, если ты долгожитель.
Впрочем, мало долгожителей в вечной сырости и недоедании. Этих стен нет, значит, отчёт по их содержанию не такой уж и обязательный. Этих людей здесь тоже нет, а значит, необязательно давать заключённым все порции как положено. Кому они пожалуются на нехватку жиров, сахара, соли и хлеба?
И всё было нормально и не зазвучала бы даже случайно Ла-Тадомора, но заключенный с номером (а зачем мертвецам имена?) 24/601, осуждённый ещё в шестидесятых годах прошлого века не просто не постарел, но и сохранил своё здоровье в прежнем состоянии.
Видано ли? Слыхано ли? И пришлось руководству тюрьмы после долгих колебаний призвать на помощь учёных, чтобы выяснить, что да и как с этим 24/601, почему он не думает умирать?
–Я в замешательстве, коллега! – доктор Миллер горестно опустился на стул напротив своего посетителя. – Все анализы…вот, видите?
Посетитель кивнул, хотя ровным счётом ничего не видел осмысленного в этих закорючках и петлях, что усиленно пододвигал к нему доктор Миллер, не видел. Но оно и не было нужно посетителю. Он  и без этих показателей здоровья уже понял, что нашёл того, кого искал.
–Вы провели огромную работу, – сказал посетитель искренне. – Много времени и сил потратили на этого…как вы сказали?
–Мне не говорят его имя. И не дают даже вывезти его в лабораторию! – глаза доктора Миллера полыхнули обидой, – всё с конвоем! Всё с обыском! И когда я беру анализы или обследую его, они стоят за моей спиной! Знали бы вы, как это мешает сосредоточиться! Я чувствую себя как загнанный зверь, как преступник! А ведь я не преступник! Я учёный. И я ищу общий…
Хвала высшей силе – доктора Миллера прервали. Появился надзиратель.
–Вы ознакомились? – сухо спросил он, прерывая речь фанатика.
Доктор Миллер обиженно замолчал. Его мир, в котором властвовала безраздельно наука, точил червь реальности. Его прерывали, грубо обыскивали, задавали множество неудобных вопросов и постоянно следили за ним.  Всё это было оскорбительно в высшей степени, но, к несчастью, доктор Миллер принадлежал к числу нерациональных людей, и вместо того, чтобы отказаться от разгадки тайны Ла-Тадоморы, он оставался, веря, что найдёт ответ, да такой, что даже надзиратели признают его и не станут утаивать.
–Да, благодарю, – посетитель поднялся навстречу надзирателю, пожал ему руку. 
–Герен Лоран? – уточнил надзиратель. Он был улыбчив и весел, но глаза его оставались неподвижны и жестоки. Он изучал лицо посетителя, навязанного ему сверху. Его бы воля – этот щеголь и не переступил бы порога его логова, его королевства! Но пришёл приказ, а безжизненный голос  из трубки правительственного телефона велел:
–Примите и всё покажите.
–Гийом, – поправил посетитель, –  Гийом Лоран.
Надзиратель это знал. Его распирало человеческое любопытство (откуда этот Гийом вылез, если ради него позвонили в богом забытое место оттуда?) и  жгла  досада (явился, гляньте какой франт!)
Франт хранил спокойствие. Его давно не тревожили такие мелкие человеческие слабости как любопытство и досада. Он слишком долго для этого жил.
–Господин Миллер был очень добр, – продолжил Гийом Лоран, – он объяснил мне…аномалию.
–Если бы вы только позволили…– доктор Миллер решил вклиниться в беседу, решив попытать счастья ещё раз. Тщетно. Его влияние здесь было ничтожным.
–Вернитесь к работе! – посоветовал надзиратель и жестом предложил посетителю следовать за собою.
***
–Ла-Тадомора имеет три блока. Блок «А» – это блок общего режима. Блок «В»– блок строго режима, блок «С» – умирающим. – Надзиратель спешил по коридорам. Он нарочно ускорял шаг, зная, какое впечатление производят эти коридоры, их петлевое мельтешение для неподготовленных посетителей. Надзирателю очень хотелось, чтобы этот щеголь – Гийом Лоран начал паниковать и оглядываться, как оглядывались и паниковали новички, когда надзиратель провожал их в первый раз по своим владениям.
Однако Гийом Лоран не оглядывался по сторонам. Он не отставал от надзирателя и этим всё больше раздражал его.
–Двадцать четыре-дробь-шестьсот первый находится в блоке «С» по возрасту. На сегодняшний день по всем документам ему девяносто восемь лет. Однако, на вид вы не дадите ему и сорока.
Надзиратель очень был смущён этим заключённым. Он поступил во владения Ла-Тадоморы двадцать лет назад. И если двадцать лет назад моложавость 24/601 вызывала у него лишь лёгкое удивление, то сейчас к удивлению примешивался и стыд. А ещё – страх. За годы он не изменился. Он должен был сидеть пожизненно за жестокое тройное убийство, но, похоже, даже не раскаивался за содеянное и едва ли терзался мыслями о том, что он в тюрьме до конца дней своих.
Он сидел в одиночной камере, потом в общей, но из общей камеры пришлось переселить его обратно в одиночку: другие заключённые, пришедшие сюда молодыми и уже состарившись, видели, что их сосед не меняется.
–Дьявол! Сам дьявол! –  кричали они и готовы были нападать на охрану, и получать избиения и карцеры, лишь бы не быть рядом с тем, кто не состарился и на день.
Ради покоя пришлось вернуть неугодное чудо природы в камеру-одиночку. А уж потом и озаботиться (с согласия верхов) тайными обследованиями загадочного 24/601.
С охраной, кстати, тоже были трудности. Охрана старела, а их подопечный нет.
–Это наука, а не дьявольщина! – убеждал надзиратель, но год от года уверенность слабела. У надзирателя были седины и по утрам всё тело ныло, примятое сном на неудобной кровати. Надо же… а когда-то он и не думал, что кровать может быть неудобной, и по утрам всё тело может ломить.
«А может хоть этот разберётся?» – подумал надзиратель и тут же отогнал эту надежду. Если кто и разберётся, то доктор Миллер, а не этот… костюм он надел сюда! Зачем? Здесь пыль и сырость. Тьфу. Ботинки начистил так, что они даже в плохом свете блестят. Этот-то и разберётся?
Надзиратель покачал головой, закрепляя мысль: это пустой визитёр. Может контролировать прибыл сверху, может ещё чего, но он сам тратит на этого Лорана время! Время, за которое можно было бы спросить с Миллера новые предположения по поводу 24/601.
–Заключённый не замечен в драках и конфликтах с самого момента заключения, – надзиратель против желания заговорил грубее и отрывистее. Осознав, что он лишь тратит время, перестал церемониться. Ну и что, что сверху позвонили. Что теперь? Кланяться каждому наглаженному костюму?
–Получал ли он письма, передачи? – Гийом Лоран не отставал.
–Нет. Ни одной отметки нет. При мне не получал, до меня тоже, – надзиратель остановился. – Сейчас мы войдём в коридор. Ваша задача держаться в центре и не заговаривать с заключёнными, не вступать с ними в контакт, ничего не давать и ничего не брать.
Гийом кивнул. Надзиратель сделал знак охраннику, зашумела тяжёлая дверь, поддаваясь ключу.
Гийом не смутился ни вооружённой охране, ни запаху. Здесь были те, кто ждал смерти – от старости или болезни. И не все из них могли о себе позаботиться и навести хотя бы первичную гигиену, а врачей для таких целей сюда и не думали завозить. К тому же, те, что могли позаботиться о себе, порою не видели в этом смысла – безысходность и бессмысленность существования сковала их надёжнее железа.
А ещё..отчаяние. И именно по этой причине здесь было больше охраны, чем в предыдущих петлевых коридорах. Человек, загнанный в отчаяние, способен на всё. Он может сделать что-то с собой и с другими. И если первое ещё можно провести незаметно, то второе откровенно нехорошо. И это если не говорить про бунты, которые были знакомы Ла-Тадоморе. Неофициально знакомы, конечно. Сам надзиратель помнил, что в собственную бытность охранником застал один такой кровавый пир. Кто-то сумел передать за решётку лезвие…
–Ваш! – торжественно ответствовал надзиратель в самом конце коридора
–Благодарю, – кивнул Гийом, его взгляд был прикован к человеку за двойной кованой решёткой.
***
Единственное, что выдавало в нём заключённого – одежда с нашивкой-номером. А так – ухоженные волосы, яркие молодые глаза, лицо без морщин, хорошие зубы, спокойные и уверенные движения.
–Что…спрятался? – поинтересовался Гийом Лоран, уже не пытаясь скрыться и уж тем более не пытаясь объясниться перед надзирателем.
Надзиратель застыл. Он думал, что этот франт посмотрит на нестареющее чудо, поцокает языком и побежит докладывать наверх. А он только приблизился вопреки запрету к двойной решётке и задал этот странный вопрос:
–Что…спрятался?
И чудо! Прежде невозмутимый и неизменный 24/601 вскочил с постели, и приблизился к решётке со страшным волнением в молодом лице.
–Не может быть! –  волнение заключённого задело каждую черту его лица, каждую клеточку тела, прошло вибрацией сквозь двойные решётки… –Немыслимо!
–Отойдите от решётки! – гаркнул надзиратель, очнувшись. – Вы…
Он сделал  даже какое-то