Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая

подруг. Встречалась и с Костей Руденским, разумеется, гуляла с ним по улицам вечерами под руку, про жизнь разговаривала и про его успехи в спорте. Но он меня даже и не поцеловал ни разу, как раньше, и замуж меня уже почему-то не звал, даже и не намекал на это. Я остро почувствовала в тот последний приезд, что мы внутренне здорово отдалились друг от друга, стали почти-что чужими людьми как те же бывшие соседи. И сильно загрустила от этого и опечалилась, что молодость наша ушла. А вместе с ней - и юношеские надежды… Но-о-о, что делать прикажешь? - если у него один лишь спорт на уме, одни тренировки, соревнования и победы, питание и калории. Ничего остального знать он принципиально не хочет: человек достаточно ограниченный, хотя и очень здоровый - настоящий гренадёр. Я стала чувствовать, что мне скучно с ним, скучно и холодно. И я не смотрю на него уже снизу вверх, как раньше. Пусть даже он и выше меня на целую голову и весит далеко за сто килограмм: стал огромный как слон в последнее время, весь в мышцах, накаченный как бодибилдер! Но это всё - чисто внешне и показно. А внутренне - нет, внутренне, наоборот, он становится маленьким день ото дня, плоским каким-то и “серым”. И это тоже сильно меня печалит, такое его заметное отставание в умственном развитии… Хотя, признаюсь честно, как на духу, что как мужчина и муж он меня по-прежнему интересует, снится мне в грешных снах: я бы, наверное, родила от него после окончания Университета. И дети бы получились у нас на загляденье… А уж как бы сложились наши с ним судьбы потом? и сложились бы вообще? - я не знаю. Навряд ли бы я смогла долго со спортсменом жить. Особенно после того, как он бы завязал со спортом. У него же, у Кости, будущего-то по сути и нет; или оно без-радостно. Кому он будет нужен после 30-ти лет, состарившийся мастер спорта с двумя извилинами в голове и дипломом спорт’института? Да и не предлагает он уже мне, повторю, с ним вместе начать жить: наверное, почувствовал своим куриным умишком, что не пара мы с ним, и долго вместе не проживём - разругаемся в пух и прах и по разным углам разбежимся. Он поэтому и охладел ко мне, на других девушек мысленно переключился, которых у него повсюду - тьма тьмущая…

- Вот и выходит, Оль, - закончила Мезенцева разговор на минорной ноте, - что нет у меня рядом пока что достойных мужчин, даже и близко нет. А выходить замуж лишь бы за кого я не собираюсь, ломать саму себя об коленку и подстраиваться под того, кто и не люб, и не мил, и не интересен. Зачем и кому это нужно-то? - такие жертвы собой... Так что, похоже, я старой девой жизнь свою проживу. И умру в печали и одиночестве…

29

Решив прекратить подниматься ежевечерне на третий этаж своего нового жилого корпуса и стоять там рядом с кухней часами в ожидании БОГИНИ СЕРДЦА - позорить этим её, а подружек смешить, как и всех остальных студентов, - не означало ни сколько, что герой наш влюблённый и очарованный совсем отказался от Мезенцевой, пока ещё в зоне «Ж» весь апрель жил, диплома и гос’экзаменов дожидался. Нет, не отказался, даже и не думал про то. Наоборот, его страсть и стремление к этой чудной и милой девушке только сильней разгорались день ото дня и увеличивались в объёме - и требовали для себя пищи, понятное дел, или хотя бы простого стороннего созерцания ОБЪЕКТА ЛЮБВИ, который по-прежнему находился рядом и не давал покоя.
И чтобы приблизить этот ОБЪЕКТ к очам и к сердцу, и остаться незамеченным при этом, любвеобильный и отвергнутый Кремнёв, проявив смекалку, решил поменять место наблюдения на более подобающее и пристойное. Он под окнами Мезенцевой принялся вечерами стоять с внешней, уличной стороны зоны «Ж» (которая направлена на Москву, на Ленинские горы столицы, как хорошо известно). Уж там-то его никто не видел и не мешал, и он мог дать полную волю мыслям и чувствам.
Придёт, бывало, часов в семь вечера к корпусу, найдёт глазами светящееся окошко Тани на 3-м этаже - и стоит под ним, любуется и счастьем светится до 9-ти, с Мезенцевой через стекло мысленно общается-разговаривает. Жарко клянётся ей в вечной любви и преданности до гроба, веря и надеясь будто бы, что она его непременно слышит и впитывает его слова, обещает её никогда не бросить и не забыть, не променять ни на какую другую. Ну как тех же дорогих и горячо-любимых родителей, батюшку своего и матушку, с которыми он её постоянно сравнивал весь 5-й курс, ставил в один ряд как самых близких и дорогих себе людей на свете.
А ещё он страстно просил, не отрывая глаз от окна, умолял её подождать чуток, не выходить ни за кого замуж и не губить себя и его этим. Обещал твёрдо на ноги встать в столице, и поскорей, получить здесь собственное жильё и прописку - надёжный фундамент будущего нормального существования его самого и Татьяны… И тогда-то уж он, настоящий и полноправный москвич, непременно её разыщет и хозяйкою в квартиру собственную приведёт - чтобы кинуть к её ногам всё, что к тому времени будет у него в наличии. Он обязательно сделает её богатой и счастливой когда-нибудь! всенепременно! - пусть только она верит в это и не сомневается…

30

Читатель знает и подтвердит, что апрель - очень капризный и коварный месяц, по-весеннему переменчивый. Днём бывает солнечно и тепло, как правило, а вечерами опять становится сыро и холодно, дует северный ветер, который пронизывает до костей. Дожди по вечерам случаются часто в апреле вперемешку со снегом - это тоже факт, который до мая включительно простоявший под окнами Мезенцевой Кремнёв на себе в полной мере прочувствовал… Придёт, бывало, встанет под голое дерево, обопрется об него плечом - и стоит полчаса или час спокойно и комфортно достаточно, когда на улице ещё тихо и сухо, дуреет и счастьем светится. Хорошо! - чего говорить…

Но вдруг налетали стремительно тучи из неоткуда, и с неба уже вода обильно текла крупными ледяными каплями, которые неожиданно сменялись хлопьями снега - огромными такими, нежными и пушистыми как лепестки липы или берёзы в мае. Они как саваном окутывали Максима с головы и до ног, делали его на снеговика похожим, или на снежного человека.
Но он не расстраивался из-за этого и от Тани не уходил, не отрывал головы и глаз от её божественных окон. Он только лишь поднимал голову к небу раз за разом, широко открывал рот и начинал жадно глотать снежинки как те же небесные ягоды, или как молодости эликсир, утоляя ими жажду свою и страсть любовную… Прозвучит и странно и смешно, наверное, для читателей, но снежинки будто и вправду ему помогали, давали силы дальше стоять и близостью к Мезенцевой наслаждаться.
Наглотавшись целебного небесного кушанья под завязку, он ладонями смахивал Божью воду с лица и начинал после этого, подкреплённый питательной снедью, громко стихи читать - чтобы НЕБЕСА слышали, как он благодарит их, как от души славит! Слова полюбившейся песни Б.П.Полоскина раз за разом начинал нараспев декламировать по куплетам - в надежде, что и до Танечки они долетят, и она его тогда простит и полюбит. Эти замечательные лирические куплеты он бережно в сердце до самой смерти потом хранил как лучшие произведения Державина и Жуковского, Пушкина и Лермонтова, Тютчева, Блока и Есенина. Потому что они в тот момент точно выражали суть всего его естества и были будто бы им самим однажды в любовном угаре написаны.
- «Я люблю, я люблю, я люблю! - как помешанный стоял и декламировал он громким и бодрым голосом, - не проходит любовь у меня.
Я люблю, я люблю, я люблю! – твои пальцы браслет теребят.
Я люблю, я люблю, я люблю! – сейчас, сейчас ты уйдёшь. 
Я люблю, я люблю, я люблю! – он действительно очень хорош».
И, переведя дух и тряхнув головой отчаянно и ошалело, он после этого уже браво припев распевал, который казался ему даже лучше и пронзительнее самой песни:
«Проходит жизнь, проходит жизнь как ветерок по полю ржи.
Проходит явь, проходит сон, любовь проходит, проходит всё.
Любовь пройдёт, мелькнёт мечта как белый парус вдалеке.
Лишь пустота, лишь пустота в твоём зажатом кулаке…»
Сотни, а может и тысячи раз в апреле-месяце он произнёс под окнами любимой девушки слова этой поистине гениальной песни Бориса Павловича Полоскина, которая здорово помогала ему по нескольку часов кряду ежевечерне на одном месте на холоде, ветру и дожде стоять - близостью к Мезенцевой наслаждаться. Стоять - и радоваться безумно, и, одновременно, со страхом отсчитывать дни, когда он, несчастный выпускник МГУ, и этой последней возможности лишится.
А что с ним случится потом - без ЛЮБВИ и БОГИНИ СЕРДЦА рядом? - он не знал, не представлял даже и приблизительно… И ему от этого становилось страшно и муторно день ото дня, одинокому в мiре страннику, не хотелось домой возвращаться совсем - в пустоту, без-приютность и темноту, - и ощущать себя там весь апрель словно в тюремном карцере. Он остро чувствовал всем воспалённым и кровоточащим нутром, что счастье его юношеское, безмятежное, стремительно и неотвратимо заканчивается как жизнь глубокого старика. И вместо прежнего СВЕТА, РАДОСТИ и БОДРОСТИ ДУХА также стремительно и неотвратимо приближаются КРОМЕШНАЯ ТЬМА, УСТАЛОСТЬ, АПАТИЯ, ПЕССИМИЗМ, БЕЗДЕНЕЖЬЕ и БЕЗВРЕМЕНЬЕ! Или же полный и тотальный МРАК, если сказать одним словом, что был для него сродни Апокалипсису, внутренней КАТАСТРОФЕ!!!...


Глава 13

«Всё темней и кудрявей берёзовый лес зеленеет;
Колокольчики ландышей в чаще зелёной цветут;
На рассвете в долинах теплом и черёмухой веет,
Соловьи до рассвета поют.

Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы…
Всё цветёт и поёт, молодые надежды тая…
О, весенние зори и тёплые майские росы!
О, далёкая юность моя!»
                                                            И.А.Бунин

1

В начале мая страстотерпца-мученика-Кремнёва выселили и из зоны «Ж» - угнали подальше от Главного здания МГУ и от Мезенцевой Татьяны тоже, окончательно оборвав с нею этим связь, как и с безмятежной юностью. В самый конец проспекта Вернадского его переселили - коротать последние студенческие дни, - в новое 24-этажное здание студентов-гуманитариев Московского Университета, где он и прожил два последних месяца на 4-м этаже в тишине, покое и комфорте. Потому что рядом с ним там оказался по-настоящему близкий и преданный человек - Дима Ботвич, отменных душевных качеств парень, уроженец Курска, студент-отличник все пять лет, будущий аспирант истфака. С Димой Максим познакомился в стройотряде по окончании 1-го курса, близко сошёлся с ним во время летней работы и как-то на удивление легко и основательно подружился. И так потом они и проработали все четыре студенческих лета на стройке бок о бок плотниками, спали на соседних койках в трудовом лагере, на танцы по вечерам ходили, болтали без устали сутками на любые темы - и всё никак не могли наболтаться, разговором насытиться не могли. До того им было легко, комфортно и спокойно вместе, двум родственным молодым душам, почти что братьям. Их так и называли в отряде все: братьями-близнецами.
Им бы стоило потом, по-хорошему если, и в Университете вместе начать жить, не расставаться и во время учёбы тоже - при такой-то их очевидной тяге друг к другу, при таком-то внутреннем единении. Однако у каждого уже сложились на первом курсе свои пристрастия и компании в общежитии - и не