- А закусить?
- Ты чё, темный человек? В уме ли? А это что по-твоему? – развел руки местный Джек Лондон, указывая на остатки репчатого лука и половинку тощей селедки. – Или тебя уже и это не устраивает. Не-хо-ро-шо!
Писатель громко икнул и неожиданно для самого себя, из последних сил встал. Лицо его выражало крайнюю озабоченность судьбами Мира. Он не моргая глядел в окно и чему-то светло улыбался.
Матвей очумело глядел на кумира, соображая своим осветленным умом: «Точно трекнулся, мужик! Мозги поплыли в разные стороны».
Пошатываясь на своих тонких ножках, затянутых в модные джинсы, неожиданно весело взвизгнул в серые сумерки летнего вечера:
- В нашем полку прибыло!
Он залпом опрокинул в свою горящую утробу остатки «Столичной», тяжело грохнулся на засаленный малокановскими поколениями ковер и гордо, по-писательски захрапел, устав от неожиданно напавшего на него вдохновения.
- Нет проблем! – пропел Матвей, хватая на ходу шапку-ушанку. – Одна нога здесь…
ТАКАЯ ВОТ ШАХТЁРСКАЯ ЖИТУХА-БЫТУХА
... Густой и тревожный гудок поселковой кочегарки, которую, почему-то, репатриированные поселенцы окрестили заморским словом «Ланкашир», нарушил сонную предутреннюю тишину шахтерского поселка.
Отцу пора на смену. Женька любит эти утренние часы. Как заправский горняк встает он вместе с батей по звонку будильника. Не спеша моет руки и лицо под железным умывальником. Шумно, копируя отца, утирается широким вафельным полотенцем и усаживается завтракать, хотя есть еще совсем не хочется.
На столе, прямо в сковородке шкварчат хорошо прожаренные ломтики картошки с салом. Рядом кусок соленой горбуши, квас, разная зелень с собственного огородика - гордости их семьи...
По-честному, это вовсе и не огород, а так, всего несколько грядок, сооруженных при участии Женьки прямо на скалистом уступе за их бараком. Землю таскали аж из самого распадка. Ох, и попотели!
Отец рыхлил заиленный прибрежный слой небольшой речушки Дуйки, подборной лопатой накладывал землю в огромный кожаный мешок, взваливал его на спину и без отдыха шел в гору до самого барака!
Женька гордится батей, дивится его силе и ловкости, старается быть похожим на него. Набив землей два маленьких ведерка, он цепляет их на коромыслице и, вслед за отцом, обливаясь потом, поднимается в гору ...
«- Вообще-то, радости мало от этого огорода. - с тоской размышляет Женька. - Какая уж тут радость каждый вечер десять-двенадцать раз тащиться от родника, из самого распадка, да еще на такую крутую гору с огромными цинковыми ведрами? Но без полива зачахнет совсем огородная зелень. - мудро успокаивает он себя. - Другие мальчишки в это время шляются где придется. Эх! А здесь... »
Если сложить весь Женькин пот, то его, пожалуй, хватило бы не на одну поливку. А что поделаешь? Нынче и ребенку ясно: «- Не потопаешь,- не полопаешь».
Война отняла достаток. Минуло уже три мирных лета, а жизнь пока не сахар. Хлеба, и того вдоволь нет. Вот и приходится крутиться. «Нагуляюсь еще. Какие мои годы...»
Женька вполне осознает свое мужское участие в семейном благополучии и горд этим. Со знанием дела он трогает пупырчатые бока темно-зеленого огурчика:
- Да-а-а. Однако, горьковат будет? Больше поливать надо... - глубокомысленно замечает он, нарушая застольное молчание.
- Вот с утра и займись. - встревает мать. - Наноси воды...
Женька мимо ушей пропускает материнское напутствие. Он переживает, что отец не обращает на него внимания. Сидит себе, да молча пережевывает еду, думая о чем-то своем.
«Наверное, опять на шахте ЧэПэ... Эх, даже поговорить не с кем!»
Мать, пользуясь случаем, выговаривает при бате все женькины грехи.
«И далась ей эта рыбалка! Не сам же я сбежал. Мальчишки подговорили. Целый день, что ли, сидеть в курятнике?...»
- Да наношу я воды. Не бойся! - огрызается Женька. - Вот поем...
Дважды басовито пропел «Ланкашир». Отец встает из-за стола. Потягивается до хруста в костях. Пора.
- Ну, мать, спасибо. Сегодня после смены задержусь. Собрание. Будем обсуждать житье-бытье...
На прощание отец ласково треплет своей огромной ручищей кучерявую голову сына:
- Ну, Жека, остаешься за главного ...
Женька прижимается к бате. Он горд, что к нему относятся как к ровне.
«У отца-то своих забот полно. Че лезть с разговорами? - размышляет он. - Жаль, конечно, что не успел рассказать ему про старое каторжанское кладбище, да про Витьку Турбина, нечаянно подпалившего стожок на Марьином выкосе. Чуть лес не спалил!... Эх! А тетка Матрена вчера ни за что оттаскала за уши.... Ай, ладно. У бати дела поважней...»
Втроем они выходят на крылечко барака.
- Ты, уж, там поосторожней, Коля. - грустно говорит мать вслед отцу.
«И вот так каждый день. Моду взяла! Одно и то же? Заладила: - «Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Осторожней, осторожней!» Как-будто отец сам не знает что почем.»
… Правда, прошлый год был не очень-то спокойным. Частые аварии на шахте вымотали всех. Как ни день, несутся окрест неурочные басовитые завывания «Ланкашира». Значит, в забое беда! И все жители рудника, побросав все свои текущие дела бегут сломя голову к центральному стволу шахты. А вдруг, что-то случилось с близким человеком? Вот такая тревожная доля горняцкой семьи…
Как-то под новый год они с матерью выскочили из дому налегке, а после этого Женька слег с воспалением легких.
Но после того, как на шахте поработала специальная комиссия из Александровска, аварии пошли на убыль, а потом и вовсе прекратились. Ходили слухи, что отловили шайку английских шпионов. А может, брешут?...
Высокая, статная фигура отца скрывается за поворотом Садовой улицы.
« А-а! Сначала сгоняю на сопку, а потом с водой разберусь». - решает Женька.
... Хотя короткое сахалинское лето уже на самом излете, вопреки всем прогнозам стоит жара необыкновенная. Обычно, скупое на тепло августовское солнце как-будто взбесилось! Когда это было видано, чтобы в сезон затяжных дождей и штормовых ветров стояли штиль и высокое, совершенно безоблачное небо?
Хозяйственные, имеющие свой скот мужики, наладились, было, косить буйное предгорное разнотравье, да не тут-то было. Разом пожухла, усохла природная кормилица. Не обхитришь матушку-природу! Положен один укос и все тут! Такая вот житуха-бытуха…
СЕМЬ БЕД, ОДИН ОТВЕТ.
... Женька взбирается на противоположную от дома гору. Здесь, возле приметной издали, низкорослой бузины расположен его самый секретный наблюдательный пункт. Отсюда, из густых пожелевших зарослей сахалинского папоротника вся Садовая как на ладони!
Во-о-н там, возле Санькиного барака его Жучка мужественно отстаивает мусорную свалку перед такими же малорослыми дворнягами. Время от времени она громко лает на бездомную стаю. Вроде как, предупреждает:
«Только суньтесь! Не поздоровится!».
«Ну, во-о-от! Бабу Ро-о-зу принесло!» - раздосадованно хлопает себя по колену Женька. «Обязательно ей надо вмешаться в собачий спор!»
Не разобравшись, бабуля бьет наотмашь по кудлатой Жучкиной хребтине своим огромным коромыслом и что-то кричит вслед, чешущей от нее во все лопатки, собачонке.
«Ну, Ятманиха!» - скрипит зубами Женька. «Сегодня же твоего Шарика из бузины расстреляю!»
Неожиданно, чуть ниже женькиного скрадка, из огромных кустов черной смородины появляется Лукерья Васильевна, их соседка по бараку. Следом за ней, утробно пыхтя, шустро перебирает копытами ее корова Тамарка.
Склон-то крутой и Женька удивляется:
«Как это Васильевна до сих пор не оскользнулась, да и не скатилась кубарем прямо в Дуйку, текущую по дну распадка? Вот было бы смеху, если бы прямо в одежде ...».
- От, язви тя! Опять дожжа не будить... - с горечью ворчит неизвестно на кого Васильевна, глядя из-под своей щуплой ладожки в сторону Татарского пролива.
Воспользовавшись паузой, Тамарка смачно хрумкает траву, искоса подглядывая на свою строгую хозяйку.
- Иди. Иди. - взмахивает Тартышиха сучковатой палкой. - Расшапе-е-рилася. - распевно и не зло приговаривает она. - Блудни-и-и-ца!
В ответ на беззлобное ворчание хозяйки, Тамарка пытается мыкнуть. Бабулю пугает этот рыкающий утробный звук.
- Занесло жа табя, лахудра. Нет, чтобы как все: по бережку-та пошшипать? Дак, волокеть табя незнамо куды! - выговаривает Васильевна.- Шшавелю ба пошамкала. - стыдит она свою кормилицу. - Вишь, бегамши-то по буеракам, титьки не нагуляешь. Опеть без молока останемся.
Ни с того, ни с сего, преданная Тамарка поднимает свою огромную голову и, высунув свой метровый, весь в синих сосцах язычище, лижет лицо любимой хозяйки.
- Ох, шалава! Да ты че же удумала-то? Вот, шала-а-а-ва! - хохочет Васильевна, утираясь подолом своего цветастого фартука.
... Женька помнит, что эту обновку подарил Тартышихе её непутевый зять, дядя Иван. Герой берлинских сражений достойно показал себя и на японском фронте. Его, увешанный боевыми наградами, парадный френч весил ни как не меньше ста килограммов! Женька однажды попробовал напялилить его на свои хрупкие плечи, но не выдержал такой тяжести и распластался под звенящим обилием орденов и медалей.
С войны-то пришел зять бабки Лукерьи орел-орлом! Но за несколько месяцев превратился черт знает во что! Вместе с друзьями-поселенцами, бывшими военнопленными фашистских концлагерей отставной подполковник стал настоящим забулдыгой и пьяницей.
Гордость не позволила бывшему командиру полка стать простым горнорабочим. А другой, подходящей для беспартийного фронтовика работы осторожный директор рудника не нашел. Вот и загулял орел...
Теперь-то от бравого гвардейского подполковника остались лишь воспоминания, цветастый японский передник, да черноглазая дочь Наташка. Сам-то он вот уж какой месяц подевался куда-то…
В этом году внучка Васильевны пойдет в первый класс. Женька обучает ее чтению по старенькому, еще довоенному букварю. Правда, учитель-то из него, честно сказать, не ахти какой, но Тартышиха всячески поощряет труд юного наставника, одаривая его то сметанкой, то парным молочком.
Конечно, тайком от бабки Лукерьи Женька и сам не прочь полакомиться тамаркиными дарами. Но это бо-о-о-льшой секрет! Стоит Тартышихе потерять на какое-то время бдительность…
… «Вот и сейчас настал такой момент.» - смекает дозорный. «Пока Тамарка со своей хозяйкой кружными путями прибудет на место, можно напрямки рвануть к бабкиному молочному хранилищу».
... Прохлада сеней действует на разгоряченную голову успокаивающе. Вот и ситцевая занавеска, за которой начинается молочный рай! В пузатых стекляных банках покоятся варенец, сливки, сметана, кислое молоко.
Это до поры до времени. Потом, снесет бабка Васильевна все это богатство на рынок. А оттуда, взамен принесет в беленькой наволочке десяток коробков спичек, соли, дрожжей, да пару буханок черно-причерного хлеба, пахнущего пекарней, складом и «ржавой» селедкой прошлогоднего засола.
Женька осознает нахальность своего поступка, но совладать с собою - выше его сил. Он