Архистратиг Габриэль лениво проглядывал бумаги, которые за время его отсутствия успел услужливо разложить крылатый вестник. Архистратига не было всего с четверть людского часа, а бумаг накопилось так, будто его не было два дня, не меньше!
–И чего все так любят писать? – задумчиво вопрошал у пустоты Габриэль, проглядывая наскоро бумаги. Рутина, конечно, но и ею надлежит заниматься, чтобы не допустить хаоса. Служебные записки о просьбе реставрации крыльев и доспехов, прошения об отпусках (а работать кто будет?), стандартные доклады о прошедших дежурствах – изо дня в день всё одинаково. Иногда Габриэль даже скучал по временам, когда его посылали в бои и на миссии – сейчас это было редкостью, а вот разные отчёты, доклады, совещания – суровой обыденностью. Большая часть дел просто не требовала вмешательства такого сильного существа как архистратиг, обходились малыми силами, и Габриэль порою не удерживался от ворчливого замечания:
–Раньше было лучше!
Раньше кипел океан, легионы тьмы шли по пустыням, кровь лилась реками и заливала всю землю, повсюду бушевало едкое пламя…
В те дни Габриэль мечтал о покое, о, хотя бы одном дне без боя, без меча в руках. Теперь же ему отчаянно не хватало драки. Настоящей, а не дипломатической.
Но реальность разочаровывала. И деться от этого было нельзя. Вот и оставалось архистратигу, покорному воле своего Владыки, сидеть и разгребать раз за разом рутину. Впрочем, отчёт молодого ангела из числа дежурных его даже позабавил: ангел писал, что видел демона, шедшего в булочную.
Писал с ужасом. После слов «демон» и «булочная» ставил по три восклицательных знака. Впечатлился, бедняга. Хотя все знают, по опыту уже знают, что демоны в большинстве своём – сладкоежки, да и вообще большие любители хорошо поесть и выпить в людском мире, если представляется такая возможность, и писать про них подобные заметки уже просто неприлично. Это равнозначно тому, что демоны в своих отчётах будут указывать про ангелов, которые направляются в лавки с обувью при первой возможности – ведь всем хорошо известно, что ангелы очень любят ботинки и туфли.
Нет, вообще-то их сотворили босыми. И долго они шли босыми, пока Адам и Ева, изгнанные из Эдема, не ввели моду на сандалии. Ангелы посмотрели и подхватили. В сандалиях было в бою удобно, но чего-то не хватало. Потом уже пошли в историческом ходу разные новшества, и в итоге сейчас для ангелов представал удивительный мир обуви, когда правый и левый ботинок стали шиться по разным лекалам! А некоторые обувных дел мастера и вовсе тачали свою обувь по разной ширине стоп!
–Ноги как в облаке! – хвастался недавно архангел Рафаэль, демонстрируя собратьям лаковую пару мягких туфель…
Рутина рутин с малым проблеском света.
Впрочем, сонливость вдруг сняло как рукой. Он увидел среди оставшихся бумаг письмо, адресованное коротко и ясно: «Габриэлю». Без титула, без приставки «Светлейший», коротко и информативно. Это было интересно.
Габриэль развернул письмо и прочёл несколько строк, написанных неуверенной дрожащей рукой:
«Заступник людского мира, защитник Царства Небесного, навести меня в моём горе или вразуми меня в моём несчастье.
Мария».
Настроение лучше не стало. Всякое любопытство прошло. Ну вот, и до него добралась Пречистая Дева Мария! Как сама надежду потеряла, как перестала искать заступничества у людей бывших, а ныне апостолов да святых, так и на него перешла. Хорошо знал её горе и несчастье Габриэль. Без всякого визита к ней знал.
Она хотела видеть сына. Того самого сына, который не был её, по общему счёту. Да, она выносила его во чреве своём, да, она его воспитала до первых лет осознанности, но это не был её сын – это был сын Владыки для всего человечества. А она хотела, чтобы это было не так, и он был её мальчиком, её ребёнком.
Ей дали после смерти титул в Небесном Царстве, дали почёт и уважение, но она всё искала одной с ним встречи, и не находила. И не радовали её ни радуги, ни арфы, ни чудесные облака. Ничего не радовало. И никто.
Габриэль не навещал раньше Марии Пречистой. Да и сына её видел лишь раз или два по службе. Габриэль вообще старался держаться подальше от всех людских миссий – он был их древнее, и помнил старый порядок мира.
Порядок, который ныне канул в небытие, и который превратил ангелов и архангелов в обыкновенную обслугу людского мира.
Строго говоря, Габриэль мог не идти – он ничем не был обязан Марии. Мог собрать совещание и затянуть бюрократизм до упора так, чтобы все про это письмо позабыли. Но он слишком много времени провёл в людском мире, служа людям, и разучился терпеть их слёзы. Милосердие подняло в нём голову, и Габриэль направился на эту встречу.
***
Между прочим, не так много осталось ангелов и архангелов, что помнили, как выбрали именно Марию. А вот Габриэль обладал прекрасной памятью.
В тот день рассматривали множество кандидатур, замужних женщин и юных дев из выбранного Владыкой города.
–Зачем деву-то? – не понимал тогда (и, если честно, сейчас) Габриэль. – Хватает ведь и добродетельных замужних женщин!
–Надо, чтобы все поняли, что она чиста и это чудо! – сурово обрывал архистратиг тех лет, глядя на Габриэля как на идиота.
–Понимаю, вопросов нет, – соглашался Габриэль, – но неужели это такая большая разница? Иной и в деву не поверит! Не будет же она всем и каждому доказывать? Да и дела грядущего, дела её ребёнка важнее…разве нет? Вспомните Моисея! Он родился в обычной семье, и никто не жаловался!
Но тогда Габриэль был ещё молод душой. Его голос не приняли, и решением архистратига тех лет вычеркнули из списков всех замужних женщин.
Затем начался отбор. Убирали ленивых, сварливых, изнеженных, капризных – чему такие могут служить в благом деле? Здесь Габриэль не возражал. В конце концов, осталось две кандидатуры: Мария и Елисавета – две непорочные девушки, славные и известные добродетелью и трудом.
–Голосуем! – объявил архистратиг.
Габриэль посмотрел на Марию, посмотрел на Елисавету и выбрал вторую. Он считал, что у будущей матери сына Небесного должен быть нрав строгий и дисциплинированный. В глазах Елисаветы и стояли та самая строгость и…печаль. Серьёзный взгляд понравился Габриэлю, и он голосовал за неё, оправдав себя тем, что Мария веселее и вообще готовится к браку.
Голосов оказалось поровну. Архистратиг тогда помрачнел и велел поднять данные о предках той и другой кандидатки. Тут-то и был сделан выбор: оказалось, что мать Марии – некая Анна, долгое время страдала бесплодием. Однажды она обратилась в мольбе к небу и обещала, что посвятит своего ребёнка служению Владыке, только пусть Владыка его ей дарует.
Так и был сделан выбор. Габриэль принял его как и все. Так Мария стала Пречистой Девой, Матерью Небесного Сына и прочее, и тому подобное…
***
–Светлейший, мне бы только увидеть его! – она была скромна по своей сути, но Габриэль уже давно заметил за людьми интересное: если сделать человека избранным, выбрать для него какой-то путь, он быстро уверяется в своей исключительности и жаждет привилегий.
Конечно, Мария не была похожа, например, на Авраама, который требовал на каждом шагу к себе особенного отношения и всех утомил рассказом о своём геройстве.
–Я сына мог любимого в жертву принести! И его не пожалел. А ты?! – была его любимая присказка в последние годы перед смертью.
В посмертии лучше не стало. Он утомил всех и был сослан в дальний угол Небесного Царства. Мария не была требовательна к себе как он, не жаждала внимания и почти всегда прятала лицо, и до сих пор молилась, но тоже невольно уверовала в то, что если она избрана – ей можно и просить, и требовать.
Хотя Габриэль знал другой закон, более действенный: если ты для чего-то избран и кем-то выбран, кем-то, кто сильнее тебя, то и нельзя тебе больше, чем другим, ибо будешь ты примером.
–Не положено, – ответил Габриэль холодно. – Воля небес.
–Он мой сын!
–Он не твой сын. И никогда твоим не был. Он сын Владыки, посланный людям. Он сын Неба для всех людей.
–Разве я не человек? – губы Марии дрожали, она крепилась, хотя слёзы готовы были брызнуть у неё из глаз снова.
–Уже нет, – ответил Габриэль. – Ты – святая. Я же говорил о живых обыкновенных людях. Сын неба для них.
–Он мой сын…– Мария помотала головой, не желая примиряться с жестокостью его слов. – Разве многого я прошу? Я видела его всё его детство, и затем…немного. А в последний раз я видела его на горе. Он воскрес, и лицо его было без следа побоев и крови.
–Да, это была ваша последняя встреча,– Габриэль смягчился. В конце концов, она не виновата. Она была очень молода, когда услышала вестника, сообщившего ей, что явит она сына небесного и умрёт тот вскоре для спасения людского рода. С этим нельзя смириться. Особенно нельзя, если видишь, как взрослеет тот, кому суждено умереть, у тебя на глазах.
Мария обратила на него взгляд. Сколько ещё может она рыдать? сколько ещё в ней скрыто слёз? Габриэль не знал, но знал, что люди по-прежнему продолжают его удивлять.
–Последняя встреча, – сказал Габриэль, – увы! Его не могут видеть в Небесном Царстве те, кто рождён человеческим племенем. Спроси, Пречистая, у апостолов, пророков и святых, что знали твоего сына на земле, что встречали его…спроси их, чтобы убедиться, что я не лгу – видели ли они его здесь?
Мария молчала.
–Не видели, – ответил архистратиг за всех. – Но ты можешь мне не верить. Можешь спросить, да. Но я тебе пытаюсь объяснить, а ты попробуй понять. Он был явлен в людской мир и для людей. Ты видела его, пока была человеком. Теперь нет. Ты не ангел, и не можешь видеть всех, кто…
Габриэль осёкся. По-хорошему, даже ушедшим людям нельзя называть и слова об этой стороне посмертия. Нельзя им знать, что есть множество мученических существ и вообще существ, которых люди никогда не видят, нос которыми живут бок о бок. Некоторые, особенно чувствительные, могут замечать неожиданное касание…лёгкое, почти незначащее. Иные же могут даже видеть шевеление краем глаза или неожиданное помутнение, вплоть до силуэта в зеркале.
Но людей такого рода мало. Да и не верят они тому, что видят и чувствуют. В этом их благо. Не умей они оправдать всё это «показалось» и «усталость взяла своё», пришли бы в ужас, узнав и увидев, кто их окружает.
Но Мария не прислушалась, и не уловила, на счастье Габриэля, опасного кусочка фразы.
–Я просто хочу его видеть, – упрямо повторила она. – Почему Господь не отвечает мне? Почему столько жестокости ко мне?
–Осторожнее, – укорил Габриэль, – не стоит Пречистой Деве, вознесённой в Пантеон Света жаловаться на жестокость. Это пробуждает гордыню и нехорошие слухи. А за это и слететь можно с небес.
–На землю? – глаза Марии полыхнули нехорошим огоньком.
–Ага, размечталась, Пречистая! – Габриэль решил грубо на корню перерубить всякую подобную инициативу. – Про Чистилище слыхала?
Мария вздрогнула. Уже хорошо. Слыхала и боится!
–Но туда же…Светлейший, – она растерянно взглянула на архистратига, – там же души, что умерли в мире с Господом, но нуждаются в…
–Это раньше, – усмехнулся Габриэль, – а потом уплотнение, уравниловка…словом, сейчас это что-то вроде места, куда мы и не только мы отправляем особенно буйных и яростных. Ну там тех, кто не желает мириться со
