Do widzenia! Или ксёндз и безбожник

Александр Посохов


Do widzenia!
Или ксёндз и безбожник

  Сели в купе на Ленинградском вокзале двое. Поехали. Один и спрашивает другого:
  – Извините, а что это за белый квадратик у вас на воротничке?
  – Я ксёндз, польский священник, – ответил тот, который выглядел явно моложе.
  – А я российский безбожник. Может, выпьем за знакомство?
  – Я не беру в дорогу спиртное.
  – Зато я беру, на всякий случай. Такой, как сейчас, например. Ну, по чуть-чуть, на ночку. И больше не будем.  
  Выпили. Безбожник одним глотком, а ксёндз пригубил только.
  Закусили слегка, убрались на столике и прилегли каждый на своём месте.
  – Скажите-ка мне, религиозный товарищ, – снова бесцеремонно спросил безбожник. – А некрещёному исповедоваться можно?
  – Если душа просит покаяния, то можно, – ответил ксёндз. – Без совершения определённых формальностей, конечно.
  – А я вот могу исповедоваться перед вами?
  – Исповедуются не перед священником, а перед богом.
  – Да чёрт с ним, с богом!
  – Странно как-то у вас, и чёрт и бог в одном предложении, – заметил ксёндз.  
  – Не вижу ничего странного, – в свою очередь заметил безбожник. – Они и по дороге одной ходят, и обнимаются иногда. Так я могу исповедоваться перед вами?
  – Признаться, вы ставите меня в затруднительное положение.
  – Нормальное у вас положение, горизонтальное.
  – А позвольте спросить, почему вы некрещённый и почему именно передо мной?
  – А позвольте спросить, вы действительно настоящий польский священник?
  – Можете не сомневаться.
  – А чего ж вы тогда на вопрос вопросом отвечаете, как некоторые?
  – Как кто?
  – Ладно, не обижайтесь на старика. Отвечаю. Потому, что недокрестили.
  – Как это, впервые слышу?
  – Да бабушка увидела, что в дом напротив поп приехал. Подкараулила его, за рясу и к нам в квартиру. А тот уже был навеселе. Даже воду для обряда в корыто налили, а сами на кухню ушли. Сидят, пьют там, пока вода потеплее станет. И тут мать с работы прибежала, ей кто-то из соседей позвонил. Схватила полено и обоим по хребтам надавала. Утопить ведь меня могли по пьянке.  
  – И только поэтому вы считаете себя безбожником?
  – Нет, конечно. Я ещё в советское время научный коммунизм преподавал.
  – А в несоветское?
  – Разные дисциплины. Но я не ответил на второй ваш вопрос. Перед вами потому, что вы поляк, а я полуполяк, как минимум. А, возможно, и больше. Во всяком случае, я себя всегда считал и считаю поляком. Ну, или почти поляком.
  – А почему возможно?
  – А у меня с предками вообще всё так. Бабушка, которая попа затащила, вовсе и не бабушка мне, а тётка отца, эвакуированная в начале войны из Харькова на Урал. А настоящая бабушка в девятнадцатом родила моего отца и вместе со своим отцом уехала в Польшу. Он тоже священником был.
  – Точно или возможно?
  – Точно только то, что возможно. После революции служителей церкви притеснять стали. А тут ещё дочка в подоле принесла. И он будто условие ей поставил, поедешь со мной, но без ребёнка. Вот она и оставила сына сестре того, от кого родила. Обещала вернуться за ним, но не вернулась. Мать рассказывала, будто она в Польше известной артисткой стала.
  – А как её звали?
  – Не знаю. Осталась у нас с сестрой только фотография, типа открытки, на которой очень элегантная женщина с зонтиком от солнца сидит на парапете в Ялте. Но откуда взялась эта фотография, неизвестно. Помню только, что мать показывала нам её и говорила, вот ваша родная бабушка полька.
  – Погодите, – перебил попутчика ксёндз. – А вы не в Великий Новгород едете?  
  – Туда, – ответил безбожник. – Завтра у сестры день рождения. Она с сорок пятого.  
  – Тогда всё сходится. Дело в том, что я уже слышал похожую историю про фотографию с бабушкой полькой без имени и фамилии. Лет десять назад подходила ко мне там женщина с просьбой помочь отыскать родственников в Польше.
  – Ну, правильно, это моя сестра была. Она мне рассказывала, что специально встречалась с ксёндзом. И он обещал ей помочь. Даже попросил принести эту самую фотографию. Так, значит, это вы были?      
  – Да, но она не пришла больше.
  – Она долго сомневалась, а когда решилась, то ей сообщили, что вы уехали на какое-то время. Потом уже она к этой идее не возвращалась.
  – Получается, что вы вообще ничего про настоящую бабушку не знаете. А у дедушки почему не спросили?
  – А у нас с ним никаких связей не было. Я про него тоже ничего не знаю. Возможно, и он поляком был. Неспроста же они с бабушкой общаться стали. А вообще про этого деда с сестрой у нас в семье такая легенда. Будто их родители, то есть мои прадедушка и прабабушка, были царскими разведчиками в Европе, а дети их под вымышленными фамилиями жили в каком-то специальном пансионате в Харькове.
  – А вот эта ненастоящая бабушка ничего о своей молодости не рассказывала?
  – Рассказывала, что с Лениным в Смольном встречалась, и всё. Выпьет, закурит и причитает, хороший человек был, маленький только. И больше ничего. Боялась, наверное, лишнего сболтнуть.
  – А что она там делала?
  – Какие-то патроны в подвале. С её слов, конечно.
  – Жалко, что вы про польскую бабушку ничего у неё не выведали.
  – Если честно, не интересовался я тогда ничем, что было связано с отцом. Исчез он, и бог с ним. Он на свою мать злился, а я на него.
  – Как это исчез, куда?
  – В небытие.
  – Но он же был?
  – Был, конечно. До шестьдесят первого года. Родная мать за ним не вернулась, отец новую подругу завёл, у тётки своя жизнь. И лет в семь он сбежал от неё, беспризорником стал. Кстати, тётка эта каким-то образом на свою фамилию его записала, по мужу. Который тоже неизвестно кто и куда исчез. До войны ещё. И у меня сейчас эта фамилия. А чья она, бог весть. Хотя в раннем детстве, до школы, у меня другая фамилия была.
  – А почему другая?
  – Так вы слушайте дальше. Про это вам моя сестра не рассказывала. Её просто поиск родных интересовал. А мне бы на закате жизни разок в самой Польше побывать без проблем.
  – Ну почему же разок. Есть карта поляка, репатриация, другие условия и программы. В конце концов, есть особые указы нашего президента.
  – Это всё нереально. Никаких доказательств у меня нет. Вот как доказать, что мой дедушка по матери тоже поляк?
  – И он поляк?  
  – Да сто процентов. Иначе, с чего бы это я знал, что он шляхтич. Даже собственные дети его так называли, а их у него восемь было. Вот вчера, буквально, позвонила мне очень старенькая родственница с Урала, раньше они вместе с мамой в Сибири жили. Повспоминали кое-что. Так она прямо деда поляком назвала, а не просто шляхтичем. Сказала, что он какой-то одинокий был, как былинка, и недомовитый. Никак скотину заводить не хотел. Ещё бы, с такой благородной внешностью и вдруг за свиньями убирает.  
  – А как он в Сибири-то оказался?
  – Из Украины переселили в начале прошлого века. Он с девятьсот второго, а бабушка с девятьсот четвёртого. Бабушка была с украинской фамилией, а дед с польской. И относились к нему плохо. Наверняка потому, что он поляк, и все об этом знали. А поляков тогда недолюбливали. И он при первой же возможности взял и изменил окончание своей фамилии. А я вычитал где-то, что почти все её представители имеют прямое отношение к польской шляхте.
  – И какая эта фамилия?
  – Не буду называть. Тоже боюсь лишнего сболтнуть. У меня язык развязался, а родственники тут при чём.
  – Так, значит, и по нему у вас никаких документов нет?
  – Документов нет, а факты есть. Вот такой, например. Это тоже мне мать рассказывала, честное слово. Все вернулись весной сорок пятого с фронта, а деда моего нет. Октябрь уже, а его нет. И вот идут моя мама с бабушкой по рынку и к бабушке старая цыганка пристаёт, давай погадаю. Ты, говорит, мужа ждёшь, а он в Польше с бабой живёт. Но скоро приедет. Бабушка засмеялась и пошла дальше. А цыганка вслед на весь рынок кричит, падлой буду, через неделю вернётся твой лях. И ровно через неделю он вернулся. Да сам ещё и доложил, что в Польше задержался. Вот как это понимать?
  – Зов крови, наверное, или влюбился. Наши женщины славятся красотой.
  – Ну, это всему миру известно. Помню, в семьдесят первом на кинофестивале в Москве стою рядом с Барбарой Брыльской и глаз отвести не могу. Она в таком комбинезоне была стального цвета, как инопланетянка. Там ещё Даниэль Ольбрыхский был. А я смотрю на них и думаю, так вот вы какие, сородичи мои заграничные. Ну да ладно, это всё лирика. А вот совсем не лирика то, что дед мать мою с маленькой дочкой из дома выгнал. Не понравилось ему, что она без мужа родила. То есть он повёл себя почти так же, как прадед мой польский когда-то в Харькове. И мама уехала на Урал к тётке отца. А вот вы лучше скажите, на каком таком языке дед этот с поляками разговаривал?  
  – На польском, конечно.
  – А откуда он его знал?
  – Я думаю, с детства.
  – А что, всё возможно. Я вот, например, сплю и просыпаюсь иногда от того, что по-польски разговариваю. Ей-богу, не вру. Значения слов не понимаю, а произношу. Причём, что удивительно, не на французском языке разговариваю, который я в аспирантуре изучал, а именно на польском. Не картавлю, а пшекаю. Или смотрю вот кино польское и будто в привычной для себя обстановке нахожусь. Да тот же ваш фильм про знахаря с Анной Дымной и Ежи Бинчицким. Смотрю и будто я там, в галантерейной лавке нитки выбираю или на мельнице посреди мешков сижу. Я даже название городка знаю, где этот фильм снимали.
  – Надо же, вы и фамилии актёров запомнили.
  – Не удивляйтесь, я когда-то в кино работал и память у меня на актёров хорошая. Или вот я в командировке. Захожу к польским рабочим, которые газопровод у нас строили. Вокруг грязь непролазная, холодрыга. А у них чистенько и тепло. Все трезвые, улыбаются, паном инженером меня называют. Бог весть почему, но мне всё время кажется, что, если бы я проехал сейчас всю Европу, то больше всего мне понравилось бы в Польше. Вот что это, тоже зов крови?
  – Возможно.
  – Вот видите, и вы уже сами произносите это слово.
  – Так с кем поведёшься. А в какой аспирантуре вы учились?
  – Я много чему и где учился. А работать с пятнадцати лет начал, стройка, завод и так далее. Потом юридический заочно окончил и сразу в аспирантуру поступил. На кафедру истории КПСС, на другие я уже опоздал. Не надо было мне во ВГИК поступать, время только потерял.
  – А что такое ВГИК?
  – А что такое КПСС вас не интересует?
  – Нисколько.
  – Это государственный институт кинематографии, он у нас один. Меня там оставляли практически без экзаменов. Потому, что я уже имел высшее образование и, главное, членом партии был. Хоть и с выговором. Так прямо и сказали, отучитесь года три, и мы вас в какую-нибудь национальную киностудию на руководящую должность пошлём. Мне это не понравилось. Но больше не понравилось другое. Обстановка там не моя была. Там студенты были, как дети малые, хоть и ровесники мои в общем, а я мужик с восьмилетним рабочим стажем, дядька с улицы. Короче, забрал я документы и отправился сдавать экзамены в аспирантуру.
  – Окончили?
  – Нет, тоже сам ушёл. Я, конечно, безбожник, но не до такой же степени. Заведующий кафедрой дал мне тему для кандидатской диссертации о борьбе большевиков с религией в довоенные годы. Этот раздел нужен был ему для докторской. Не знал он, что я безбожник сам по