какую-то из призрачных теней в полутьме, я тут же понял, что услышан, ибо издала эта ненамеренно задетая тень, предательски мелодичный высокий металлический звон, взяв пределом возмущения самую верхнюю октаву. Это пряжка моего портфеля нашла, и на мгновение упруго провзаимодействовала с чем-то однородным, видимо, всей своей эмпатичной кристаллической решёткой, учуяв эту близкородственную связь, восторженно и пронзительно приветствуя сиблинга. Испуганно замерев в древнем рефлексе боязни совершения лишних движений на скалах, я всё же был немедленно запеленгован и опознан. Я, конечно, в свою очередь, опасался, что человек у жёлтой лампы тоже издаст звук самой верхней октавы, испугавшись меня, стоящего неподвижно в темноте (интересно, должно же быть у этой октавы какое-то специальное название в музыке?).
Побаивался я и того, что сейчас случится неудобный разговор, из области взаимонепонимания. О том, как мы друг друга застигли: одна – плакала, другой – подслушал, и объясняй теперь, что только лишь из воспитанности, а не наоборот, попытался с честью и человеколюбием, а не постыдно и малодушно, ретироваться. Не люблю объясняться, да ещё за то, чего делать не намеревался, но, по всем признакам, сделал. По крайней мере, до того как сам себе всё не объясню.
- Александр? – Вопреки ожиданиям, без особых следов заплаканности, но припухшее местами, лицо Лили, бухгалтерши, мгновенно идентифицированной мною по голосу, было не испугано, а скорее, на нём читалось недоумение и выражение лёгкого смущения от неловкости и неожиданной интимности ситуации. Моё же недоумение об опознании ею меня, практически безо всяких входящих данных, таковым и осталось. – Вы так рано сегодня. – Ммм… лёгкая досада? Облегчение от вмешательства достаточно авторитетного постороннего отвлекающего фактора?
- Что-то случилось? – Я был вынужден задать этот вопрос, так как делать вид, что ничего не заметил, было бы глупо и даже бестактно. Она с видимым трудом покинула своё гнёздышко и уменьшила разделяющую нас дистанцию до пары всё ещё вполне комфортных метров.
- Нет, это не важно. – Оставаясь в жёстких тисках социальных условностей, ответила она. – Нахлынуло что-то, бывает…
Лиля вдруг посмотрела мне прямо в глаза. Её глаз я не видел, она стояла спиной к освещённому лампой кабинетику, и мог рассмотреть только изящный абрис худого лица и туманные контрасты его черт, но взгляд ощущался, давил. Отдельные, выбившиеся из причёски волосы, увенчивали яркими протуберанцами окаймлённую светом голову. Полное затмение всегда скоротечно. Помолчав, она спросила почти шёпотом:
- А отчего вы никогда не были женаты? – И что-то в её позе изменилось, стало детским, угловатым, неловким.
- Э..э, да как бы вам сказать, - вопрос застал меня врасплох, я с трудом собрался с мыслями, – не повезло, наверное. Тем, кто не вышел за меня.
Судорожно усмехнувшись своей попытке неуклюже отшутиться, я понял, что намеренно разрываю доверительный контакт, случайно и совершенно не к месту, возникший посреди офиса, полного мрака и призраков предметов. Она, судя по изменению контура щёк и перемещению затемнений, принуждённо улыбнулась и медленно повернувшись, направилась обратно, в свой освещённый кабинетик, явив напоследок все еле различимые фазы левой стороны худого, на грани измождённости, и всё же приятного, лица. Я, постояв в нерешительности и неловкости, уныло побрёл к себе, решив немедленно включить у себя яркий верхний свет нормального мира, который отберёт меня у этого хмурого жутковатого утра, изгонит хмарь из души и окружающего пространства. Что мне было до всего этого? Лишнее, пустое. Беспокоящее…
… В офисе уже ощущалась жизнь, люминесцентный свет мучил глаза, пахло кофе и чем-то приторным, незнакомым. Женщины, усевшись втроем вокруг кофейного столика, с завидным задором обсуждали какие-то одним им ведомые происшествия, видимо, приканчивая тему вчерашнего дня, пока она была ещё достаточно свежа, но уже с душком. Я, кивнув им по дороге, зашёл в свой кабинет и закрыл дверь. Очередной сумасшедший день, дух необходимых и срочных дел захватил меня, заглушив внутренний монолог, к работе отношения не имеющий. Как всегда незаметно, подкралось время обеда и я, держа наперевес кружку с оттиском великоимперского герба, отважился совершить назревший и более неотложный набег на кофемашину, намереваясь повелительным давлением кнопки выжать с неё дань за четыре часа изнурительной деятельности, снизившей уровень кофеина в организме почти до нуля.
Суматошный смурной день незаметно промелькнул за окнами, махнув напоследок сухими, но по странному стечению обстоятельств, не унесёнными холодным ветром листьями, небольших, неведомо откуда завезённых и кем посаженных деревьев, никому неизвестного вида и названия, но вызывавших много летних споров у курящих рядом с ними людей. Никто не помнил, как они появились, но все сходились во мнении, что возникли все они одномоментно, в короткую тёплую ночь, и были уже довольно большими. Кем было исполнено это, умопомрачительное в своей лихости, предприятие, никто не знал, но множество выстроенных теорий могли удовлетворить любой, даже самый взыскательный вкус. Люди со смаком выстраивали и озвучивали новые, всё более невероятные. Вместе с деревьями в центре небольшого скверика обнаружился неотёсанный кусок гранита, на котором присутствовала табличка с загадочной надписью: «Здесь будет воздвигнут» без окончания, предоставлявший плодородную почву для версий того, что именно предполагается здесь воздвигнуть, и будет ли это загадочное нечто всё-таки возвигнуто. Но, воздвигатели не торопились, храня интригу. Может, выбирали из озвученных вариантов?
Наступил вечер. Цепочки зажегшихся в парке напротив огней наполняли душу уютом и предвкушением отдыха, ощущением долгожданной свободы.
Лиля, собиравшаяся домой, перехватила мой взгляд и попыталась улыбнуться, что ей удалось, но лишь одной стороной лица – той самой, левой, утренней. Я подошел к ней и, наклонившись поближе, негромко произнес, так, чтобы услышала только она:
- Я думаю, вы не будете с ним счастливы, он никогда не уйдёт от жены. Все его обещания – пыль. Нельзя мучить и разрушать себя, вы сможете встретить своего человека, если будете свободны и готовы. – Можно было бы добавить, что, такие как он, считают, что их встречи с женщинами просто терпкое романтическое увлечение, весёлое разнообразие – лишь скользнуть по краю чувств и – до встречи в следующей инкарнации. Но это было бы уже за гранью.
Она задохнулась, будто получила удар под ложечку, глаза расширились от боли и неожиданности. Пытаясь что-то сказать, Лиля схватила меня за предплечье, одновременно удерживая возле себя и обретая потерянное равновесие, физическое и эмоциональное. Она тоже говорила тихо, но интонация была дьявольской, слова с шипением проникали сквозь сжатые зубы.
- Откуда?.. Никто не знает. Я никому не говорила, никогда... – Из её глаз брызнули слёзы – нервное напряжение всё же нашло выход. Вечерние слёзы были горячее утренних, но менее обильны.
- Скажем, я догадался, но это не важно. Главное, что вам нужна помощь, чтобы с этим справиться. – Я вытащил свободной рукой из кармана визитку с золотым тиснением – мой друг был охоч до внешних эффектов и несколько тщеславен. – Он прекрасный специалист именно по таким вопросам. Несколько своеобразный, но крайне эффективный.
Лиля тупо рассматривала визитку и хлопала ресницами, думая совсем о другом. Она была основательно сбита с толка. Аккуратно высвободив руку, и поймав при этом её рассеянный взгляд, я улыбнулся:
- Он поможет, я знаю. – Как можно весомее заявил я и, помахав на прощание, отправился к выходу. Уже в фойе ощутил сожаление от своего наглого вторжения в чужие жизни, пусть даже из благих намерений, но с ощущением неизбежного курса во владения Аида. Мне стало зябко, и мерзкое чувство вины овладело мной, выкручивая душу. Наступила расплата, так бывало всегда – я знал, что так будет, но всё же повторил снова. Хорошо было бы подумать о тщетности зароков, о разумном эгоизме, и о прагматичной мудрости Гельвеция, но думать хотелось только о горячем душе, мягком халате и вечернем чае с молоком.
Предстояла мне дорога домой, которую я решил заполнить гением Моцарта, и ни о чём больше не думать, изгнав навязчивые мысли в ссылку безвременья. Приятно было сознавать власть над самим собой. Да, и ещё, достаточно с меня общественного транспорта, нужно купить машину.
Автобус снова был полон. Слушать Моцарта стоя было странно, вряд ли многие оказывали такую честь композитору, учитывая происхождение его слушателей, наблюдавших его воочию. Но моё происхождение позволяло.
Те, кто нашёл себе и своей пятой точке временный приют на сиденьях, что-то читали в смартфонах, но более увлекательное, чем правила перевозки пассажиров и схемы движения. Пристально разглядываю каменное, изборожденное необычными морщинами, лицо сидящего передо мной нахохлившегося смурного дядьки – с возрастом суть человека все больше проявляется в его чертах и читать их столь же любопытно, как историческую книгу, хотя, порой, столь же неприлично и шокирующе. Отведя взгляд и склонив голову, невольно схватываю заголовки статей новостного топа на экране, зажатого в его могучей ладони: «Шесть пилотов «Формулы-1» не стали преклонять колено в знак солидарности борьбы с расизмом, в их числе наш соотечественник», «Известную писательницу затравили в соцсетях за трансфобные твиты». Так ознаменовался жалкий Армагеддон западной культуры. «Декадентские общества, в точках бифуркации, плодят химеры», с абсолютной чуткостью, подметил Фурсов. Странно, почему мы должны испытывать вменяемое всем, без разбора, неисторическое чувство вины? У наших автобусов никогда не было второго этажа, подумалось мне. А ещё подумалось, что не и помешал бы – пространство увеличилось бы вдвое. Непонятно мне, кстати, почему молчит вся христианская церковь Запада, которая всегда кичилась набожностью и благочестием своих прихожан – основу их общества? Всё, что творится там, против веры, христианских ценностей и противоречит Библии. Власть мирская довлеет над церковной, теперь пришла её очередь превращать историю в миф. Стремление к «господству менял», заменила им веру в Господа, поскольку истинный капитализм перестал существовать, ибо «те, кто владеет – не управляет, а те, кто управляет – не владеют», вторит Побиску Питирим.
Что-то, конечно, нужно противопоставить этой экспансии чуждости, этой духовной дезинтеграции, этой борющейся за эвтаназию цивилизации заката. Не хотелось бы стать Карфагеном новейшей истории, на умерщвленной плоти которого, будет продлевать свои дни плесень, трансформирующая в своё подобие всё вокруг – агент Смит, как квинтэссенция западного modus operandi и концепции отношения к инаковости цивилизаций.
Я огляделся. Ну что, вокруг люди как люди, только портит их теперь ещё и транспортный вопрос. Они – тело цивилизации, соль земли, клубень, дающий ростки. Избыток соли
