Мышление строится по образу и подобию материи. Ведь ее питательной средой является память. В памяти, как мы знаем, объекивируется то, чего уже нет, то есть, по сути «ничто». И это естественно, поскольку само мышление без разума есть «ничто», также как и материя без энергии. Это объясняет, почему мышление склонно развиваться по законам диалектики, подобно материи. И подобно тому, как на материю влияет энергия, так и разум взаимодействует с мышлением.
Разум связан с мышлением согласно «креативному принципу дополнительности». То есть, мышление призвано расширять свободы творчества разума. Но фактор небытия мышления определяет его стремление отрицать разум. Это, как будто соответствует идеи о борьбе противоположностей в диалектике. Но эта борьба ведется только со стороны мышления. Отношение же разума к мышлению, скорее похоже на отношение дерева к своему плоду.
Чем более ошибочны знания, выведенные посредством мышления, тем разрушительней влияние «ничто» на наш микрокосм. Заметим кстати, что сама ошибка, будучи порождением «ничто», представляет собой «ничто», как просчет в математике.
Из этого следует, что мышление, не ограниченное «творческими принципами красоты», порождает «черные дыры» в нашем микрокосме. Свобода заблуждений ничего не имеет общего с истинной свободой, как не имеет ничего общего какофония случайных звуков с симфонией.
Таким образом, Бердяев совершенно прав, когда говорит:
«Подлинная свобода есть выражение космического состояния вселенной, ее иерархической гармонии, внутренней соединенности всех ее частей».
«Подлинная свобода есть выражение космического состояния вселенной, ее иерархической гармонии, внутренней соединенности всех ее частей».
8.
Таким образом, Бердяев напрасно отрекается от эволюции и ищет для творчества свободу, лишенную всякой необходимости. Такая свобода возможна только в фантастических грезах, да еще в нездоровом уме. Впрочем, давайте не будем уподобляться диалектике «ничто» и выдвигать гению антитезу нашего греховного мышления. Разве не ясно, что Бердяев под эволюцией разумеет диктат диалектики мышления, а его истинная свобода находится в сфере разума, где он призывает находить новые аккорды гармонии. Доказательством тому служат его слова о предпочтении классицизма романизму. Как вы понимаете, романтизм – это создание новых миров, подобных мирам Александра Грина, Шатобриана, Гюго… В контексте его концепции свободы это кажется странным. Но, как известно, романтизм был сопряжен с богоборчеством, что возводило творчество романтизма в ранг греховной свободы.
9
Если быть последовательным, то стоит задуматься над тем, что, кроме ошибок, является причиной нарушения гармонии нашего микрокосма. Иначе нет никаких гарантий новых его расстройств. Вот как на это отвечает Бердяев:
«Скованность и порабощенность мировой иерархии существ подчиняет человека низшим, омертвевшим ступеням бытия, принуждает человека своим материальным отяжелением. Эта скованность, это отяжеление низших иерархий закрывает от нас творческую тайну бытия. Мир представляется нам в аспекте необходимости, омертвевшей и окаменевшей материальности».
Это еще, как говорится мягко сказано. Не только материальный мир, но и современное общество с его иерархией ценностей «сковывает и порабощает» наш внутренний мир. Для этого у общества есть достаточно эффективных инструментов, в числе которых прессинг информации, диктатура законов, навязывание стандартов и стереотипов, общественное мнение, образцы поведения, уничтожение природы, и пр.
«Свобода от реакций на «мир» и от оппортунистических приспособлений к «миру» есть великое завоевание духа… Освобождение от «мира» и есть освобождение от греха, искупление вины, восхождение падшего духа» — говорит Бердяев.
Но как возможно и возможно ли такое освобождение «от мира»? И Бердяев подсказывает нам один из таких путей:
«Иногда под индивидуализмом понимают освобождение индивидуальности от внешнего гнета, природного, социального, гнета установленной морали и установленной общественности. При таком понимании нужно признать положительную ценность индивидуализма».
Однако соблазн стать на путь индивидуализма Бердяев самым беспощадным образом разбивает в пух и прах:
«Всякая отъединенность, отчужденность от мира ведет к рабству у мира, ибо все чуждое и далекое нам есть для нас принудительная необходимость. Для индивидуалиста мир есть всегда насилие над ним… Индивидуализм есть опустошение индивидуальности, обеднение ее, умаление ее мирового содержания, т. е. уклон к небытию… Обладал ли свободой Пер Гюнт? Он судорожно утверждал свою индивидуальность и был лишен ее, он не был самим собой, личностью, был рабом необходимости».
Действительно, если, отстаивая свою индивидуальность, постоянно реагировать на все вызовы внешней среды, то недолго стать рабом обстоятельств. Хотя, если честно, то и на этом пути есть много возможностей для творчества. Во всяком случае, индивидуалист может выбирать, что ему следует принимать из внешнего мира, а что отвергнуть. И если верить философской формуле, что «подобное познается подобным», то имея гармонию в своем микрокосме, индивидуалист может рассчитывать на познание гармонии во внешнем мире. Сам Бердяев об этом говорит так:
«Внутреннее родство субъекта познания и объекта познания — обязательное условие истинного познания. Только свободный познает свободу, только творящий познает творчество, только дух познает духовное, только микрокосм познает макрокосм. Познавать что-нибудь в мире значит иметь это в себе».
Как видите, индивидуализм не так уж беспросветен. Другое дело коллективист. Психологическое состояние коллективиста гораздо более зависит от обстановки и процессов в коллективе. И здесь уже выбирать, что принять, а что отвергнуть, далеко не всегда есть возможность. Для кого-то сохранить суверенитет вообще проблематично, и индивид становится еще более «рабом необходимости», чем Пер Гюнт.
К чести Бердяева, он учитывает и этот путь, говоря о сектанстве:
«В психологии сектантства есть сверхличная магия, от которой нелегко освободиться. Вино сектантства пьянит, создает иллюзию экстатического повышения бытия».
Так что, выходит, будто индивидуализм в плане свободы в чем-то даже предпочтительнее коллективизма. Однако у индивидуализма с разрешением вопроса «независимость от чего?» остро стоит вопрос «для чего?». Если это будет свобода творчества только «для себя любимого», то для полноценного творчества здесь явно чего-то не хватает. С точки зрения «креативной философии» в таком творчестве не работает «принцип дополнительности, любви». Любовь к себе не в счет. «Принцип дополнительности» подразумевает дополнение личности чем-то несоизмеримым с ней. Лучше всего, чем-то надличностным.
«Бесконечно беден и бессодержателен человек, если нет ничего выше его, нет Бога, и бесконечно богат и содержателен человек, если есть высшее, чем он, есть Бог», — поясняет Бердяев.
Вот тут-то и самое время оценить третий путь свободы, который предлагает философ:
«Всякий творческий акт имеет универсальное, космическое значение. Творческий акт личности входит в космическую иерархию, освобождает от мертвенной власти низших, материализированных иерархий, расковывает бытие. В своей свободе и своем творчестве личность не может быть оторвана и отъединена от космоса, от вселенского бытия».
Проще говоря, Бердяев выбирает творческий путь личности, то есть универсализм. Напомним, «Универсализм — этическое миросозерцание, противоположное индивидуализму; форма мышления, рассматривающая универсум как целое. В ряде религий под универсализмом понимается убеждение в возможности спасения всех людей».
«Индивидуальность и ее свобода утверждаются лишь в универсализме, — говорит Бердяев. — Зрелая и свободная воля направляет свой акт хотения, свое действие на космическую, божественную жизнь, на богатое содержание жизни, а не на пустоту».
Конечно, Бердяев не был бы Бердяевым, если бы не ставил перед личностью сверхзадачи, такие, как например, следовать путем Христа, говоря:
«Без Христа-Освободителя сама свобода должна казаться результатом необходимости. Свобода без Христа-Освободителя есть свобода старого Адама, свобода без любви, свобода семидневного творения».
Но в целом, если отбросить пафос и поэтические метафоры Бердяева, то понятно, что усилия свободной творческой личности должны быть направлены на созидание красоты и любви в этом мире. С этим, пожалуй, согласны большинство мудрецов, в том числе и наша «креативная философия». И хоть большого открытия мы здесь не усматриваем, нас это вполне устраивает, поскольку «космизм» и «персонализм» Бердяева это еще одно свидетельство в пользу истинности «кретивной философии», ее этики, а также целей и задач.
10.
Говоря же о целях и задачах «креативной философии», мы вновь должны прибегнуть к помощи Бердяева. Дело в том, что в наш рациональный и в то же время сумасбродный век созидание красоты и любви, задача весьма непростая. Ведь известно, где есть действие, там есть и противодействие.
«Всякое дерзновение, всякий творческий почин дают чувство одиночества, непризнанности, перерастают всякую данную общность», – свидетельствует Бердяев.
Между тем, как мы уже говорили, средства угнетения, порабощения и даже уничтожения у современного общества настолько мощные, что оно способно вывернуть наизнанку, завязать в морской узел, да и просто испепелить всякого подвижника, не говоря о том, что он может оказаться непонятым, непринятым, невостребованным. И в этом случае, даже если творческая личность не будет порабощена обществом, она рискует остаться в одиночестве. Но вот, что об этом думает Бердяев:
«Одиночество не есть отчужденность от космоса — оно может быть лишь симптомом того, что личность переросла данные состояния других и ее универсальное содержание не признается еще другими. Высшее одиночество — божественно. Сам Бог знает великое и страдальческое одиночество, переживает покинутость миром и людьми. Христос был одинок и не понят в своем пути».
[justify] И все же, несмотря на то, что одиночество может быть «божественно», «покинутость миром» вовсе не является благом для «творческой личности». Ведь, как ни крути, творчество нуждается в аудитории, вожделеет быть востребованным, понятым, признанным, вознагражденным. Так вот, цели и задачи «креативной философии» как раз и состоят в том,
