один год знаю. Надёжный товарищ. За него ручаюсь, как за самого себя… чертовщина какая-то. А может быть в других строчках его песни был намёк,
откуда у него такие сведения?
– Да нет, Дима, в ней вообще ни на что никаких намёков не было. А всё прямо, прямы текстом, мол: победим гада и добьём его потом, как в сорок пятом, в его же логове. А потом над Белым домом наш флаг Победы развернём. В общем такая боевая, красивая, патриотическая песня… Мне она очень понравилась. Вот только меня этот момент смущает: откуда ему про эти наши планы известно?
– Леонид Ильич, а может быть вам послышалось?.. Вдруг вас эта песня так очаровала, что это… привиделось. Вот когда я цыган слушаю, когда они мне поют, когда я их к себе вызываю: Скатерть белая залита вином / все цыгане спят непробудным сном /лишь один…
– Дима, к чёрту твоих цыган! Я тебя не за этим позвал, – несколько раздражённо произнёс Брежнев, – может быть ты ещё и на кофейной гуще погадаешь: откуда у него эти секретные сведения или на картах?.. Так ты что, их к себе, прямо в Министерство обороны приглашаешь? – вдруг изумлённо спросил Брежнев уставившись на Устинова?
– Нет, нет, что вы, Леонид Ильич, только к себе на дачу… Жена очень любит цыган послушать. Посмотрит на меня своим нежным взглядом да и скажет своим бархатным, вкрадчивым голосом, мол: «Страсть как хочу, Димочка, цыган послушать. А если не вызовешь… вот сейчас возьму твой пистолет, антикварный, из которого Алилуева застрелилась, и тоже себя грохну. Прям туда же, в висок», – ну, что ты будешь делать с этими бабами? Любого человека могут в бараний рог скрутить.
– А откуда у тебя этот пистолет, Дима? – по Брежневу было видно, что у него сегодня день сюрпризов и открытий.
– Да Щёлоков подарил… на шестидесятилетие. А что, не надо было принимать такой подарок? Я ещё тогда сам подумал: « Вот вместо того чтобы ковёр какой подарить, или такую же хрустальную люстру, какая у него в туалете висит, которые, он у воров в законе постоянно отжимает, он мне, сука, этот пистолет сунул. Да ещё и без кобуры». Очень я тогда на него разозлился, в душе. Но виду не показал. Подумал: «Дарёному коню в зубы не смотрят»… А я ему тогда, на его день рождения, подарил полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина. Видели бы вы его лицо в тот момент. Морда покраснела, желваки на челюстях ходуном заходили, зубами заскрежетал. Но виду не показал… во всю харю свою улыбается. И благодарить меня взялся, руку мне долго тряс.
– Н да, чудны дела твои Господи… Ты вот что, Дима, ты это пистолет ему верни. И скажи ему так, знаешь ли, с большевикским взглядом, глядя ему прямо в глаза, что Леонид Ильич приказал вернуть вещдок на прежнее место. И все другие вещдоки, которые он разбазарил, пусть соберёт и вернёт на прежнее место… ну туда, где им и положено находится. – По Брежневу было видно, что эта новость его шокировала. И в это время ему подумалось, что его друзья по жизни и товарищи по партии стали зажыраться. А потом: – Нет, я ему сам скажу, а то он тебя не послушает… Теперь, Дима, давай всё-таки закончим с вопросом по Окуджаве. Как думаешь: Андропова подключать к этому вопросу или нет?
Устинов задумавшись помедлил с ответом, а потом убеждённо произнёс:
– Нет, Леонид Ильич, я думаю, что не стоит. Как у нас говорят: «Что знают двое – то знает и свинья». А про наши планы и так уже три человека знают… а тут ещё и Андропов будет знать… нет думаю, что не стоит его в это дело посвящать.
– И что же нам теперь делать в этой ситуации? Я, всё-таки думаю, что эту тему нужно прояснить до конца.
Устинов опять задумался на какое-то время, а потом собравшись с мыслями заговорил:
– Я вот, как вижу это дело, Леонид Ильич. Я вам хочу кое-что рассказать из своего опыта. Вы же знаете, что я иногда, время от времени, пишу стихи. Вам, вот, их читал не раз. А стихи это что? Порой это стихия. Как начнут строчки в голову лезть пряма не знаю откуда. Лезут и лезут. Пряма какая-то пурга из строчек и слов в это время в голове. А ты, то есть я, только и успеваю, что их записывать. Запишу, а потом когда начинаю читать, то сам себе удивляюсь: откуда у меня такие мысли? Как такие строчки мне могли придти в голову? Вот и поэтесса Анна Ахматова высказалась, в одном из своих стихотворений, по этому поводу: «Когда б вызнали, из какого сора растут стихи»… Так что, Леонид Ильич, я думаю, что всё это плод его фантазий. Или плод его больного воображения. Иначе всё произошедшее я объяснить не могу.
– Дима, он совершенно здоров. За это я могу поручиться. Я же с ним разговаривал. Речь его правильная, учтивая… заикался несколько раз, видать понимал, с кем разговаривает, – потом задумался, взял очередную сигарету из пачки. Неспешно прикурил её. Выпустил струи ароматного дыма, из своих ноздрей. И погрузился в свои думы.
Устинов всё это время наблюдавший за Брежневым понимал, что у него сейчас в голове рождаются какие-то сложные конструкции, посредством которых, как это было уже не раз и не два, можно будет разрешить самую сложнейшую ситуацию. Наконец Брежнев заговорил:
– Вот что я думаю, Дима: давай твоё объяснение, в сложившейся ситуации, примем за рабочую версию: что это всё плод его больного воображения. И, пока, понаблюдаем за ситуацией. А Андропова я всё-таки подключу, попрошу его установить, не вводя его полностью в курс дела: какие Окуджава и с кем имеет контакты. Особенно из среды военных. И ещё этих самых… как их… вспомнил: диссидентов. Сам понимаешь, в непростое время мы живём. Так что о всём, что связанно с нашими стратегическими планами, этим и другими… наши потенциальные противники должны быть в полнейшем неведении. Я думаю, что ты не хуже меня это понимаешь. А то какие же это стратегические планы?!
Х
Потом Брежнев посмотрел на висящие на стене часы.
– Как время летит. Ты успел пообедать?
– Да только вот начал, Леонид Ильич, а ту за мной ваш Сергей пришёл.
– Ну, это ничего, давай вместе пообедаем. Ты крикни Сергея.
Устинов живо приподнялся с кресла, подошёл к двери и открыл её.
Звать пресс-секретаря ему не пришлось, потому что пресс-секретарь сидел
за ней на стуле. Услышав открывающуюся дверь он встал лицом к ней, в метре от неё. И когда Устинов повернувшись к нему спиной пошёл к своему креслу, Пежков последовал за ним, и вошёл в комнату.
Войдя в комнату пресс-секретарь остановился в полуторах метрах от Брежнева, ожидая дальнейших распоряжений.
– Сергей, что у нас там сегодня на обед?
– Леонид Ильич, это всё зависит от того какую кухню вы сегодня выберете: итальянскую, французскую или японскую… или может быть ещё какую, или что-то ещё… особенное.
– Пожалуй французской сегодня отобедаем, – немного поразмыслив
сказал Брежнев, – ножки лягушачьи уж очень вкусные у нашего Эмануэля получаются. Мягкие, как раз по моим зубам. Пусть супчик, какой-нибудь наваристый подадут. Bisque например. Ну и сырка пусть нарежут, Roquefort(a) . А то какой же французский обед без сыра? Это просто стыд какой-то получается, а не обед. Да и без икорочки не обойтись. Пусть ту и эту подадут. Да, чуть про Foie Gras не забыл. На десерт мороженное Berthеllion клубничное. Ты как, Дима, не против французской кухни? – Устинов, с полным ртом слюны, тут же кивнул головой. – Ну вот и отлично. Да, и графинчик с беленькой пусть не забудут. А то какой же это обед без беленькой? Хотя нет… пусть бутылочку Camus подадут. И выпьем мы, с тобой, Дима, так сказать, за строителей БАМа. Чтоб у них там всё было хорошо… Да и вообще за всех наших советских людей выпьем. Чтобы они поскорее нам построили, своими мозолистыми руками и своими горячими сердцами, светлое будущее. Сергей, записал?
– Да, Леонид Ильич, а вот устрицы, улитки… будете?
– Нет, я это всё сырое не люблю. Если хочешь себе заказывай. Дима, а ты улитки будешь? – Поинтересовался Брежнев у Устинова.
– Я?.. Я, Леонид Ильич, вообще никогда этой гадости в рот не брал и не возьму. Я вообще не понимаю как люди, французы, это есть могут. Вроде бы интеллигентная нация, которая дала миру столько прекрасных, великих: поэтов, художников, философов, учёных… и вдруг эту мерзость едят… улиток. Я бы ещё мог понять их бедных людей, их пролетариат, так сказать, которые у них там с голоду помирают… в их капиталистическом обществе. С голоду чего только не съешь. Но чтобы нормальные люди это ели… Зачем?
– Это ты у Сергея спроси: «Зачем?» – Пежков тут же отреагировал.
– Дмитрий Фёдорович, так у них там это деликатес. Там простые люди это не едят. Им это по деньгам недоступно.
– Всё равно гадость. Ты, Сергей, распорядись чтобы их на стол не
ставили. А то меня стошнить может.
– А Jamon, Дима, будешь? – спросил Брежнев Устинова, – правда это уже из испанской кухни.
– А что это, Леонид Ильич? Змея наверное какая-нибудь?
– Нет, Дима, это не змея. Хамон, это сыровяленый свиной окорок, – пояснил Брежнев Устинову, – испанская штука.
– Это я с удовольствием. Леонид Ильич. Только вот под окорок коньяк не подойдёт. Здесь беленькая в самый раз будет и солёные огурчики.
– Сергей, запиши: графинчик водочки для дорогого Министра обороны. – Устинов понял шутку Леонида Ильича и довольно заулыбался.
– Понял вас, Леонид Ильич, – после этого Пежков подошёл к прибору селекторной связи и связался с администрацией кухни, а потом передал, кому следует, заказ Леонида Ильича. Потом Пежков сменил тему, – Леонид Ильич, всё записал, ваши пожелания переданы на кухню. А ваше последнее изречение, обращённое к строителям БАМа, сегодня же добавлю в уже подготовленную статью и отправлю в газеты.
– Какое моё «последнее изречение?» – несколько удивлённо спросил Брежнев.
– Ну, что это… что у строителей БАМа во время работы, на строительстве магистрали века, должны быть холодные головы, горячие сердца и чистые руки. Я так понял ваши последние слова, Леонид Ильич.
Брежнев на секунду задумался, а потом сказал Пежкову:
– Молодец, Сергей, ты меня понимаешь, как никто другой. Даже жена моя, после стольких лет брака, не понимает меня так, как ты. И ещё добавь, Сергей, что работать мы должны не за пайки и не за награды. А потому что
Вот только для сайта текст длинноват.
Предложил бы текст песни убрать (много места занимает), описав о чем там идет речь.
Рад был познакомиться С Вашим творчеством.
На тему Леонида Ильча, приглашаю прочитать мою юмореску "Дорогому и любимому".