не любишь?
Т а н а б а й . Не знаю. Думается мне, пустой он человек, пустой и злой.
Ч о р о . Ну знаешь, на тебя трудно угодить. Меня ты упрекал всю жизнь за мягкотелость, этого тоже, оказывается, не любишь... Не знаю. Вышел я на работу не так давно. Пока не разобрался.
Т а н а б а й . (после недолгого молчания). Очень хорошо, что машину дали. Значит, и в колхозы теперь пойдут машины. Надо, надо. Пора. Помнишь, перед войной получили мы первую полуторку. Митинг целый собрался. Как же—своя машина в колхозе. Ты еще выступал, стоя в кузове: "Вот, товарищи, плоды социализма!" А потом и ее забрали на фронт... (Наступает тишина.)
Ч о р о . Я по глазам вижу, что ты хочешь его увидеть. Ну иди, иди! Он там в конюшне (Т а н а б а й уходит, Ч о р о ему вдогонку.) Не забудь, завтра чуть рассвет трогаемся! (Свет на сцене постепенно гаснет.)
Т а н а б а й один у конюшни.
Т а н а б а й (обращаясь в кулисы, где якобы стоит Г у л ь с а р ы .) Здравствуй, Гульсары, здравствуй! Ну, как ты тут? (Слышно фырканье и цокот копыт лошади.) А ты, Гульсары, выглядишь ничего. Смотри, раздался в груди. Бегаешь, стало быть, много. Плохо тебе было тогда? Знаю... Ну ладно еще, в хорошие руки попал. Веди себя смирно, и все будет в порядке. (Вытаскивает из кармана сахар и подает воображаемой лошади.) На, этот сахар отложили тебе мои дочки, они тебе привет передают. Мне, брат, предлагают в чабаны. Не знаю, справлюсь ли с новой работой, ведь я всю жизнь был табунщиком. Ничего не поделаешь, если народ просит. Ну, я пойду, мы еще увидимся, пока. (Уходит. Свет на сцене постепенно гаснет.)
Районный центр. У здания дома культуры люди ожидают начала совещания. У входа в клуб на стене прибиты полотнища красного цвета с надписями: "Коммунисты—вперед!", "Комсомол—авангард советской молодежи!" Т а н а б а й , Ч о р о , председатель колхоза Д ж о р о к у л А л д а н о в.
А л д а н о в (обращаясь Т а н а б а ю). Танабай, пойдем в сторонку. Мы тебя уже
отметили, вот твой блокнот. Ты должен выступить. Ты партийный, лучший табунщик у нас.
Т а н а б а й . А, о чем же мне говорить?
А л д а н о в . Скажи, что ты, как коммунист, решил идти на отстающий участок.
Чабаном маточной отары.
Т а н а б а й . И все?
А л д а н о в . Ну как все! Скажешь свои обязательства. Обязуюсь, мол, перед партией
и народом получить и сохранить по сто десять ягнят от каждых ста маток и настричь по три килограмма шерсти с головы.
Т а н а б а й . Как же я скажу, если я в глаза не видел отару?
Ч о р о (успокаивая). Ну вот еще, подумаешь! Отару получишь Выберешь себе овец, какие приглянутся. Не беспокойся. Да, и еще скажи, что берешь под шефство двух молодых чабанов-комсомольцев.
Т а н а б а й . Кого?
Ч о р о (рассматривая список). Болотбекова Эшима и Зарлыкова Бектая.
Т а н а б а й . Так ведь я с ними не говорил, как они посмотрят на это?
Ч о р о . Опять ты свое! Странный ты человек. Обязательно тебе говорить с ними? Не все ли равно? Никуда они не денутся, мы их наметили к тебе, дело решенное.
Т а н а б а й . Ну, если решенное, зачем со мной разговор вести? (Направляется ко входу зала заседаний.)
Ч о р о . Выступи коротко, только о своих обязательствах. Ничего другого не говори. Не советую (Т а н а б а й пытается ускользнуть. Удерживая Т а н а б а я за рукав). Постой, Ты все запомнил?
Т а н а б а й (раздраженно, на ходу). Да запомнил, запомнил. (Заходит в зал заседаний.)
Ч о р о (вслед за Т а н а б а е м ). Эх, Танабай, Танабай! Простак ты, ничему-то тебя жизнь не научила. Ничего-то ты не знаешь и не замечаешь. Каким был в молодости, таким и остался. Все бы тебе рубить сплеча. А времена-то уже не те. Теперь важнее всего—как сказать, при ком сказать и чтобы слово в духе времени звучало, как у всех, не выделяясь, не спотыкаясь, а гладкое, как писаное было. Тогда все будет на месте. А пусти тебя, Танабай, как душе твоей угодно, наломал бы дров, потом отвечать еще пришлось бы за тебя. (Свет на сцене постепенно гаснет.)
Степь. Поздняя осень. Т а н а б а й с палкой чабана в руке.
Т а н а б а й . Что ж, половина жизни человека проходит в мечтах, потому, быть может, и сладка она так, жизнь. Быть может, потому и дорога она, что не все, не все сбывается, о чем мечтаешь. (Смотрит на горы и в небо.) Вряд ли все люди могут быть в одинаковой мере счастливы. У каждого своя судьба. А в ней свои радости, свои горести, как свет и тень на одной и той же горе в одно и то же время. Тем и полна жизнь... Стареет человек, а душа не желает сдаваться, нет-нет да и встрепенется, подаст свой голос. С овцами спокойнее, конечно, чем с табунами. То ли дело лошади! Но потеряло, говорят, коневодство свое значение. Машины пошли. Лошади, выходит, уже не прибыльны. Теперь главное—овцеводство, шерсть, мясо, овчина. Тьфу… Сам виноват—послушался Чоро. Насулил. С трибуны выступал. Я, мол, такой-сякой, передовой, перед партией и Родиной слово даю. Хоть бы уж этого не говорил! Да и при чем тут партия и Родина! Обыкновенное хозяйское дело. Так нет... Положено! И чего мы на каждом шагу, надо не надо, бросаемся этими словами?.. Ну что ж, сам и виноват. Не обдумал. По чужим подсказкам стал жить. Им-то что—отбрешутся, вот только Чоро жалко ( Появляется Д ж а й д а р .) Джайдар, я отгоню овец, вернусь, пока вы с сакманщицами* устанавливайте юрту и палатки. ( Д ж а й д а р уходит, молча кивнув головой.)
Поздняя осень, снег присыпает. Юрта Т а н а б а я и брезентовая палатка. Т а н а б а й , Д ж а й д а р , сакманщицы . Слышны блеяние овец и редкий лай овчарок.
Т а н а б а й . Животы овец все больше тяжелеют. У некоторых, крупный плод или двойня—по обвисшим животам видно. Суягные матки шагают с трудом, осторожно. Послезавтра нам предстоит перекочевать на окотную базу, в долину Пять деревьев. Как бы там с кошарой и зимним кормом было все в порядке. Зима уже на носу.
П е р в а я сакманшица. В отаре пали две матки от истощения, а у подшефных тоже несколько овец.
Т а н а б а й . Ну, не без этого. Десяток маток потерять за зиму—дело обычное. Главное впереди, на подходе к весне, тогда у нас появятся много хлопот. Если овцы раньше времени оягняться, значит, недогляд был при случке. Через неделю-другую посыплются ягнята, как груши. Успевай только принимать. (Свет на сцене постепенно гаснет.)
Долина Пяти деревьев. Окотная база. Зима, мороз, везде сугробы снега. Кошары провалившейся камышовой крышей, с дырами в стенах, без окон. Руины каменного загона. Кучи разбросанной соломы. В углу несколько фонарей с разбитыми стеклами, ржавый бидон с керосином, две лопаты и обломанные вилы. Т а н а б а й обходит кошары.
Т а н а б а й (возбужденно ходит вперед-назад, временами возмущенно размахивая руками). Бездельники! Да как же так ?.. Да как же так ?.. Да как же так ?.. Да, тут никогда не чистили от навоза, по-слойно, по-годам утрамбованный лежит. Да еще намокший от снега, мерзлый как лед. Без теплого пола, без крыш, без окон. Куда приютить ягнят?... Где запас сена? Да, они все подохнут вместе с овцами в таких ужасных условиях. Облить бы все это керосином и жжечь… И уйти к чертям собачьим… Не-е-ет! Сначала вы, все ответите за разгильдяйство и халатность! Сейчас поеду в аил, посреди ночи всех, возьму за шиворот Ибраима, подниму на ноги Алданова и Чоро и приведу их сюда, пусть увидят своими глазами. (Берет упряжу и седло направляется к лошади. За ним бежит Д ж а й д а р держит за рукав Т а н а б а я и останавливает его.)
Д ж а й д а р . А ну постой! Куда ты? Не смей. Остановись, послушай меня! (Схватывается за седло.)
Т а н а б а й (вырывая седло из рук Д ж а й д а р а , орет). Отпусти! Отпусти! Отпусти, говорю! Я убью их! Я убью!
Д ж а й д а р . Не пущу! Тебе надо кого-нибудь убить? Убей меня. (Прибегают сакманщицы тоже начинают уговаривать Т а н а б а я .)
Т а н а б а й . Разве ты не видишь, что тут творится? Разве ты не видишь—вон матки с ягнятами. Куда мы их завтра денем, где крыша? Где корм? Передохнут все. Кто будет отвечать? Отпусти! Не держи меня.
Д ж а й д а р . Да постой ты, постой. Ну хорошо, ну поедешь ты, накричишь, наскандалишь. А что из того? Если они до сих пор ничего не сделали, значит, нет у них сил на это. Было бы из чего, разве колхоз не построил бы новую кошару?
Т а н а б а й . Но крышу-то можно было перебрать? А где двери? Где окна? Все кругом развалено, в кошаре снег, навоз не вывозили лет десять! А смотри, на сколько хватит этого гнилого сена? Разве же ягнятам такое сено? А подстилку откуда возьмем? Пусть в грязи дохнут ягнята, да? Так, по-твоему? Уйди!
Д ж а й д а р . Хватит, Танабай, уймись. Ты что, лучше всех? Как все, так и мы. И тебя еще мужчиной считают! Подумай лучше, что сделать, пока не поздно. Плюнь ты на них. Нам отвечать, и нам делать. Я вон приметила по пути к ложбинке шиповник густой, колючий,
правда, —нарубим, позатыкаем крышу, сверху навоза набросаем. А на подстилку придется накосить курая *. Как-нибудь да и перебьемся, если погода не подведет...
С а к м а н щ и ц ы (поочередно, перебивая друг-друга). Никто нам не поможет, нам самим придется все делать, видимо это судьба. Будем работать днем и ночью, не покладая рук, Танаке. (С отчаянием Т а н а б а й опускается на землю, сидит понурив голову. С а к м а н щ и ц ы начинают таскать камни. Т а н а б а й и Джайдар тоже идут к ним— все вместе приступают к воссстанавлению разрушенного загона. Свет на сцене постепенно гаснет.)
Долина Пяти деревьев. Окотная база. Зима, мороз, везде сугробы снега. Кошары провалившейся камышовой крышей, с дырами в стенах, без окон. Т а н а б а й лопатой разгребает навоз и накладывает на носилки Д ж а й д а р и одна С а к м а н щ и ц таскают носилки. Слышны блеяние овец.
Д ж а й д а р . Так мало начистили.
В т о р а я с а к м а н щ и ц а. Да, туда поместятся двадцать-двадцать пять ягнят, не больше. (Снег начинает мелкими хлопями идти.)
Т а н а б а й (женщинам). Оставте пока носилки, крышу будем заделывать. (Обращаясь к С а к м а н щ и ц е.) А ты иди замени напарницу на пастбище, она замерзла наверное до костей. Как согреется, сразу к нам—на подмогу. ( С а к м а н щ и ц а уходит. Т а н а б а й взбирается на крышу кошара, сбрасывает веревку и кричит жене сверху.) Привяжи ветки шиповников, побольше.
Д ж а й д а р (привязывая на конец веревки кучу веток). Тяни! (Сверху с грохотом падает стропила и ударяет в спину Д ж а й д а р а , она падает.) Ох… Танабай, помоги. (К ней подбегает В т о р а я сакманщица.)
Т а н а б а й (спускается вниз, поднимает стропилу плечом и поднимет ее рывком.) Джайдар! (Она выползает из под стропила и охает.) Что с тобой? Что?
Д ж а й д а р . Ой, поясница! Поясница!
Т а н а б а й (обшаривает под фуфайкой Д ж а й д а р а поясницу. Снимает с себя плащ,стелет рядом с женой, укладывает ее.) Ничего страшного, здорово ушибло.
Д ж а й д а р (плачет). Как же теперь? В такое-то время, а я? Как же теперь вам!
Т а н а б а й . О боже! Да провались эта работа ко всем чертям! Бедняжка моя… (Гладить
