Чердак

умерли в один день и были похоронены рядом друг с другом». Но чаще любовь проходит задолго до смерти, будто торопясь освободить место новой любви в нашей короткой жизни. Быстротечность и обречённость любви – вот что доставляет нам наибольшие страдания, однако представьте, что мы будем жить бесконечно долго, не старея, оставаясь вечно молодыми и доступными всем сторонам любви. Тогда мы станем относиться к ней как к одному из проявлений жизни, которое может быть коротким или длинным, но вновь и вновь повторяющимся, подобно смене времён года. Мы радуемся весне, грустим осенью, но знаем, что впереди нас ждёт новая весна.
Так же спокойно мы будем воспринимать любовь, и уж, конечно, не будем связаны при этом какими-либо материальными обстоятельствами! При бесконечно долгой жизни, когда род человеческий будет существовать не за счёт беспрерывного размножения, и, как следствие, пренебрежительного отношения к существующим его представителям, но  бережно сохраняя каждого живущего на земле человека, – при такой жизни вопрос материального обеспечения уйдёт в прошлое, потому что человек, проживший пятьсот и тысячу, и больше лет будет достаточно обеспечен всем необходимым. Ничто не станет обременять любовь, никакие земные заботы, и она предстанет перед нами в своём истинном лучезарном виде.
– Ха-ха-ха! – язвительно произнёс Сигурд. – Люди всегда остаются людьми, а значит, останется и вся грязь в людских душах. Твои вечно живущие люди будут нисколько не лучше нас, грешных. Вспомни Свифта, когда Гулливер попал в страну, где жили глубокие старики: они были просто отвратительны, – и в физическом, и в духовном смысле.
– Да, потому что они старики, хотя и не все старики отвратительны: Свифт здесь преувеличил в своём неприятии человечества, – возразил я. – Но если люди будут вечно молоды, если они вырастут в иных условиях, чем нынешние, человечество вообще изменится.
– Тогда надо истребить всех нынешних, или, по крайней мере, не давать им эликсир бессмертия – пусть вымрут сами, – усмехнулся Сигурд. – Человеческую породу нельзя изменить, её можно лишь заменить на новую.
– Даёшь Апокалипсис! – воскликнула Аглая. – Вот будет весело!..
Переждав смех, я сказал:
– Что ни говорите, смерть – главная проблема человека. Это извержение небытия. Я уже сказал, что небытие до нашего рождения было огромным, но не бесконечным; небытие после нашей смерти – бесконечное, поэтому так важно наше краткое бытие, называемое жизнью, и задача состоит в том, чтобы сделать его бесконечным. Для этого нам дан разум: в сущности, со времени появления разумных существ в мире идёт гонка между разумом и стихией. Разум уже достиг больших успехов в этой гонке, но стихия ещё опережает его: победит он или она, сумеет ли разум стать сильнее стихии, то есть покорить себе все силы, какие есть  на свете, или они уничтожат его, – вот в чём основная драма существования.
– «Быть или не быть?». Я думал, ты скажешь что-то новенькое, –  возразил Сигурд.
***
– Но любовь и сейчас выше смерти, – неожиданно сказал Веня, сняв очки. – Недавно я услышал историю Жана Паризо де ла Валетта, великого магистра Мальтийского ордена…
– Ого, куда тебя занесло! – перебил его Сигурд. – Очень современно.
– Дайте ему сказать, вам же не мешали, – вмешалась Аглая. – Говори, Веня, мы слушаем.
– Прогуливаясь однажды по морскому побережью, – стал рассказывать Веня, – ла Валетт увидел, как к берегу пришвартовался корабль с беженцами, спасшимися от турок. С него сошла девушка, поразившая ла Валетта своей красотой, – девушку звали Катариной, она была из знатного греческого рода.
Как позже говорил ла Валетт, будто что-то озарило его: он понял, что Катарина предназначена ему судьбой  Как и все рыцари ордена, он был монахом, принявшим обет безбрачия, но устоять не смог; в свою очередь, Катарина тоже поняла, что он – её судьба. Несмотря на то, что ла Валетт был в два раза старше Катарины, она с первого взгляда полюбила его, и их любовь становилась всё крепче и крепче.
Катарина родила ла Валетту сына Бартоломью и красавицу дочку Изабеллу, а он построил для Катарины великолепный дворец, скромный со стороны улицы, но поражающий внутренним убранством и прекрасным садом.
Они были счастливы, однако Мальта постоянно подвергалась нападениям турецких кораблей: турки похищали её жителей, чтобы обратить их в рабов, особенно охотясь за красивыми женщинами. Ла Валетт просил Катарину не покидать дворца, и, тем более, не выходить на берег моря, но она часто нарушала этот запрет. Всё окончилось тем, что однажды во время прогулки её похитил турецкий полководец Мустафа Паша. Как только ла Валетт узнал о похищении, он бросился в погоню; видя, что корабль с рыцарями скоро настигнет турецкую галеру, Мустафа Паша заколол Катарину и выбросил тело за борт.
Ла Валетт был в отчаянии, глубокое горе охватило его, – спасением и утешением стали лишь дети. Он был любящим заботливым отцом и вырастил их достойными людьми; когда они повзрослели, сын был отправлен на службу к французскому королю, но расстаться с дочерью ла Валетт не мог, ведь она была похожа на мать, как две капли воды.
Беда пришла, откуда не ждали: выросшей Изабелле было скучно сидеть одной во дворце, и по вечерам она выходила в город, чтобы прогуляться. В одну из таких  прогулок Изабелла познакомилась с прекрасным юношей по имени Стефано; между ними вспыхнула любовь. Когда Изабелла привела юношу для знакомства с отцом, Стефано попросил руки его дочери; ла Валетт благословил этот брак и сам соединил руки влюблённых. Но семейная идиллия длилась недолго: на красавицу Изабеллу  заглядывались мужчины, что вызывало ярость у Стефано;  он стал подозревать, что жена ему неверна. Между ними происходили бурные объяснения: Изабелла пыталась убедить его в своей невиновности, но он не верил ей. Как-то в приступе бешеной ревности он убил Изабеллу кинжалом в сердце, после чего сбежал  с Мальты.
Смерть дочери чуть не свела ла Валетта с ума, второй раз он переживал такую трагедию. После гибели дочери он сильно сдал и вскоре ушёл в мир иной к любимым Катарине и Изабелле.
Жители Мальты утверждают, что с тех пор раз в год, двадцать первого августа, когда умер ла Валетт, ночью появляется дама в белом плаще. Некоторые считают, что  это призрак Катарины, разыскивающей любимого, другие же полагают, что это душа Изабеллы ищет защиты у своего отца.
– Красивая история, – вздохнула Ида.
– Ты молодец, – шепнула Аглая, тайком поцеловав Веню в щёку.
– Да уж, я тебя недооценивал, – протянул Сигурд, глядя на него.
– Что же, допьём вино? Тут по капельке осталось, – преддожил я.
– Допивайте, а мне хватит, – отказалась Ида, и Варя вслед за ней: – И мне тоже.
– А мы пойдём, нам пора, – Аглая решительно взяла Веню под руку. – Спасибо за всё.
– Ну-ну, заходите ещё, – ответил Сигурд, хотя это должны были быть мои слова как хозяина.
*** 
– Что же, пошли и мы, – сказал он, обращаясь к Иде, когда Аглая с Веней ушли. – Вино выпито, закуски съедены, что ещё делать?
– Вечно тебе хочется казаться хуже, чем ты есть, – возразила она, впервые за весь вечер без улыбки. – Те, кто тебя знают, не попадутся на эту удочку, но кто не знает, могут  поверить… Помочь вам посуду помыть, навести порядок? – спросила она меня, вновь  улыбаясь. – И народу-то было немного, но будто полк квартировал.
– Я помогу, – внезапно вызвалась Варя. – Мне некуда спешить.
Моё сердце ёкнуло, как давеча, когда я её увидел. «Она остаётся? Из-за меня? А мне показалось…» – подумалось мне.
– Вот и отлично, дорогу – молодёжи! – воскликнул Сигурд. – Я вызову такси, – он взялся за телефон. – Как раз рядом одно крутится, через три минуты будет… Выходим, – сказал  он Иде. – Не забудь ничего, чтобы не пришлось возвращаться.
– У меня только сумочка, – улыбнулась она и попрощалась со мной: – До свиданья, до новых встреч.
– В следующий раз надо будет вина побольше принести, – буркнул Сигурд, сунув мне руку для пожатия.
Они направились к двери, и тут я уловил взгляд Вари: она смотрела на Сигурда с таким обожанием и такой тоской, что у меня внутри всё оборвалось. То, о чём я подозревал весь вечер и чего боялся, было на самом деле – она любила Сигурда. Любила этого почти старика, циника, распутника, познавшего многих женщин, но так и не научившегося уважать их! Она, чистая, светлая, возвышенная! – или это я создал её такую в своём воображении?
Нехорошее чувство шевельнулось во мне – захотелось сказать ей что-то злое  и гадкое. Отвернувшись от нёё, я просипел:
– Не надо мне помогать, я сам управлюсь.
– Можно я ещё немного посижу? – спросила она, и голос её дрогнул.
Взглянув на Варю, я увидел, что она смотрит куда-то вдаль, и на глазах её появились слёзы. Мне стало стыдно за свои дурные мысли.
– Я управлюсь, – повторил я уже мягче. – Отдыхайте.
Она молча кивнула…
На кухне я долго мыл посуду, потом тщательно расставлял её по полкам.
– Я пойду? – услышал я голос за спиной.
Варя была отрешённой, но успокоившейся; глаза её были красными – наверное, она плакала, пока я занимался хозяйственными делами.
– Вас проводить до дома? – спросил я.
– Нет, я сама доберусь, – отказалась она. – Спасибо вам за всё.
– Не за что, – ответил я, сам поражаясь банальности нашего прощания.
Она ушла. Вот и закончилась последняя любовь в моей жизни, – закончилась, так и не успев начаться, впрочем, разве она могла начаться?.. 
Я вышел на веранду: наступила ночь, и ясное небо было всё в звёздах. «Открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне дна». Миллиарды звёзд в бесконечном пространстве – какая сила, какое великолепие! Что наша земная жизнь перед этой мощной красотой, какими ничтожными кажутся наши страхи и заботы! Они важны только для нас, но не имеют ни малейшего значения для Вселенной – они даже не видны ей.
Вот я здесь один, на своём чердаке, и никому нет дела до меня. Если завтра я умру, никто, кроме погребальной службы, не заметит этого; если завтра сгинет человечество, вообще никто этого не заметит. Займёт ли оно когда-нибудь достойное место в мироздании или погибнет от своих страстей? Кто знает…
Я этого уже не увижу; мои страсти и желания позади, я спокоен и одинок. Моё одиночество прекрасно – я остаюсь один.