Виновник торжества

месту казни самостоятельно. Опоздание приравнивается к побегу. По прибытии к месту казни приговорённый обязан проследовать к эшафоту и зарегистрироваться у распорядителя казни. На месте казни присутствуют представители городской администрации, местных органов госбезопасности, команда исполнителей и священник...
  - Ах ты, изверг! – загрохотал вдруг отец Викентий, явно обращаясь к Сатосову. – Отродье сатанинское! И не совестно ли тебе было на свет божий смотреть?! Продался... и кому? Империалистам заморским, врагам рода человеческого! Тьфу на тебя!
  - Напрасно стараетесь, отец Викентий, - молвил Гарольд Никитич, разглядывая полированные ногти. – Гонорар вам только с завтрашнего дня начислять будут. А сегодня вы у нас на общественной работе, стало быть – даром.
  Слово «даром» чекист протянул с явным наслаждением.
  Священник тут же осёкся, замолчал и вновь заулыбался приветливо.
  - Окончание казни запланировано на тринадцать ноль-ноль, - как ни в чём ни бывало продолжила Коноплёва. – Все, остающиеся у приговорённых документы и ценности изымаются на месте казни...
  - Коронки снимать будете? – уточнил Сатосов. – У меня – фарфоровые...
  - О, идея! – и чекист хлопнул себя по лбу.
  - Пока не предусмотрено протоколом, - помявшись, ответила девица.
  Помолчав секунд пять, сказала неуверенно:
  - У меня всё.
  - И у нас – всё! – бодро резюмировал Гарольд Никитич.
  И, обратившись к приговорённому, уточнил:
  - А у вас – всё?
  Сатосов кивнул в ответ.
  - Так я пойду?
  - Ступайте, - милостиво разрешил чекист. – Только отсюда – и до отеля. По городу лучше не гулять.
  - Запрещено? – спросил ко всему готовый Сатосов.
  - Ни-ни! 
  И чекист замахал руками.
  - Вы до самой экзекуции свободны, как и каждый гражданин нашей великой страны. Но гулять всё же не рекомендовал бы...
  - Почему? – упорствовал экстремист первой категории.
  - Побьют, - просто и незатейливо пояснил Гарольд Никитич. – Ваша фотка уже опубликована в газетах и на новостном сайте администрации. Троих завтра казнить будут: вас, даму эту печальную и ещё одного... пацифист, кажется. Всех троих на сайте и того... опубликовали. Так что ежели кто из горожан опознает – побить могут. Народ у нас...
  - Глубинный им врагов не любит, - докончил за него Сатосов. – Слышал уже, приходилось. Что, я пошёл!
  Никто ему не ответил.
  Отец Викентий смотрел в потолок, обращаясь за помощью и советом то ли к высшими силам, то ли к укреплённой на потолке видеокамере.
  Девица копалась в бумагах, низко опустив голову.
  Председатель и глава администрации задремал, опустив голову на грудь.
  А Звонарёв всё полировал и полировал ногти, нежно водя ими по гладкой ткани летнего пиджака.

                                                                          ***

  Сатосов издали увидел её.
  Она сидела на парковой скамейке, в само дальнем конце аллеи.
  Лёгкий ветер гладил её светло-русые волосы и время от времени пытался украсить их ранне-жёлтыми листья грустных берёз.
  Листья и впрямь смотрелись тихими украшениями на светлом потоке, но только не удержались на русых струях и, вновь подхваченные ветром, взлетали к поглаживающим тёплое небо берёзовым ветвям и, проскочив сквозь их тёмные пальцы, летели дальше и дальше – в бесконечный простор, теперь навеки закрытый и для Сатосова и для сидевшей на скамейке женщины.
  - Здравствуйте, - сказал Сатосов.
  Женщина не ответила.
  Но и не стала отворачиваться в досаде на незваного спутника.
  Она просто посмотрела на него: без любопытства и без опаски.
  Она была совсем молода: никак не более тридцати.
  Сатосову с его пятым десятком показалась почти девочкой.
  Простое, открытое, миловидное лицо.
  Глаза светло-серые, с голубыми искорками.
  Искорками, которые даже грусть не смогла погасить.
  - А я, знаете ли, тоже оттуда, - как мог, представился Сатосов.
  И, повернувшись на миг вполоборота, показал на оставшееся за спиной здание администрации.
  - Враг народа? – уточнила женщина.
  - Он самый! – охотно подтвердил Сатосов.
  И с поразившей его самого развязностью ловеласа (которым он вовсе не был) смело присел на скамейку рядом с дамой.
  «А обычно с незнакомками я не так уж и смел... всё-таки близость смерти меняет характер».
  - Валерий, - представился экстремист.
  Называть себя с первых минут знакомства «Валерьяном» ему показалось неуместным.
  Уж слишком выспренне и церемонно прозвучало бы сейчас его имя.
  - Надежда, - ответила незнакомка, перестав после этого быть незнакомкой.
  - Надежда, - повторил за спутницей Сатосов.
  И невольно вырвалось:
  - Это как раз то, чего у нас нет...
  «Эк я брякнул неудачно!» мысленно отчитал сам себя Сатосов.
  - Но я-то есть, - возразила женщина.
  И тут Сатосов отметил, что нотки грусти в её голосе исчезли, говорила спокойно и ровно.
  - Есть, - согласился Сатосов.
  И добавил:
  - Это хорошо, что вы есть. Хорошо, что надежда всё-таки... есть.
  «Грустный каламбур».
  - А за что вас? – спросила Надежда.
  Сатосов пожал плечами.
  - Вот отвечу честно и как на духу: до сих пор толком не понимаю. Думал, что ни за что, а оказалось... В общем, я журналист, в основном – сетевой. Хотя и в офлайне публиковался... В общем, парочка публикаций в сети, да пара десятков постов в переписке. Знаете, как обычно это у нас бывает...
  - Догадываюсь, - ответила спутница.
  Прилетевшая невесть откуда ворона присела рядом с ними, походила вокруг да около и, осмелев, подошла вплотную к скамейке.
  - Примеривается? – спросила Надежда.
  - Рановато, - и Сатосов похлопал себя по карманам пиджака.
  - Нету меня ничего, серая. Нечем тебя угостить.
  Ворона глянула на него понимаю и, хлопнув крыльями, тяжело поднялась в воздух.
  «Да, рановато пожаловала... Может, просто присмотреться хотела?»
  - Вороны и вороны в древности считались проводниками душ в иной мир, - задумчиво произнёс Сатосов, глядя вслед птице. – А могли и помочь душе ненадолго вернуться в этот мир, если у неё остались недоделанные дела. Потому что они знали дорогу... туда и обратно.
  - У меня бывший муж остался, который со мной развёлся сразу после ареста, - Надежда встряхнула головой и русый поток упал на плечи.
  - А вот детей нет, так что сирот после себя я не оставлю...
  - у меня один останется, - заметил Сатосов. – Только он уже взрослый, самостоятельный и, хвала небесам, давно уже живёт не в России. А жена... Ну, жён после меня целых две останется, но обе бывшие. И развелись они со мной задолго до всей этой истории. Я уже три года живу один... Точнее, жил.
  И тут Сатосов неожиданно рассмеялся и хлопнул себя ладонью по лбу.
  - А ведь, честно говоря, донос на меня написал один из читателей, и всего-то из-за фразы «наша страна рассорилась со всем миром и в последние два года втянулась в войны по всему периметру границ...» Ну, или что-то вроде этого, сейчас уж точно не помню... Так ведь из-за слов «войны» и «по всему периметру» дело и возбудили. И вот, пожалуйста – экстремист первой категории.
  - Надо же! – восхищённо промолвила Надежда. – Первой! У меня третья – и то приговор без права на обжалование...
  Она призадумалась на секунду.
  - Так это вы у нас главный виновник торжества!
  - Не понял, - искренне удивился Сатосов. – Отчего же я? Нет, мне, конечно, лестно слышать и всё такое прочее... Но почему?
  Женщина рассмеялась.
  Впервые за всё короткое время знакомства.
  «И от меня ещё польза есть» подумал Сатосов.
  - Надо же, экстремист первой категории, а такой неосведомлённый!
  - Ничего удивительного, - возразил экстремист. – Чем выше категория преступления, тем меньше власти склонны информацией с преступником.
  И, помедлив, спросил:
  - А вам рассказали что-то?
  - Нет, не они...
  И женщина махнула пренебрежительно в сторону здания администрации.
  - Индюки надутые, ничего не скажут. Я ведь тут, на скамейке, давно сижу. Не хочу в эту душную гостиницу! Там всё противно, казённо...
  «И прослушка наверняка стоит» мысленно добавил Сатосов.
  - Ну, интерьерчик ничего, для провинции – даже шикарно, - попытался он заступиться за последнюю обитель.
  - Казённо и противно! – разошлась дама. – Здесь воздух, птицы летают... Нет, не только вороны! Эта, кстати, первая прилетела. А до этого – две коноплянки и дрозд... Вот на той сосне!
  И она показала куда-то в дальний угол парка.
  - Я с одной женщиной разговорилась, она здесь техником-смотрителем работает. Ей велели сфотографировать...
  Она вскочила и потянула за собой несколько опешившего от такого неожиданного напора экстремиста.
  - Пойдёмте, я покажу!
  Сквозь ряды давно отцветшей сирени они прошли к небольшой поляне в центральной части парка.
  Поляна было необыкновенно большой для городского парка, показавшегося Сатосову поначалу компактным и со всех сторон охваченным городской постройкой.
  И только здесь, на этом месте он понял, что парк этот – остаток какого-то старого, быть может, реликтового леса, древний природный уголок, чудом сохранившийся в центре провинциального города.
  И уголок этот вовсе не так уж мал: поляна неровно-округлой формы была в радиусе примерно метров сто, не меньше.
  И если со стороны здания администрации окаймляли её декоративные кусты и редкие ряды берёз, то с дальнего края начинались густые, почти лесные заросли густой травы и высоких, крепких, вековых деревьев.
  И видно было, что та, дальняя часть парка тянется на километры, быть может – до самых окраинных районов города.
  С лесной стороны пахнуло сыростью и Сатосов поёжился.
  - Куда это мы пришли?
  - Здесь всё будет, - ответила Надежда и потянула Сатосова на середину поляны.
  - Это самое? – уточнил экстремист, осторожно ступая на усеянной сосновыми шишками траве.
  - Оно самое, - подтвердила спутница.
  Сатосов остановился и оглянулся с изумлением.
  - Но ведь нет же ничего! Ни трибун, ни знамён, ни портретов... Эшафота – и того нет! Какой же на Руси праздник без эшафота?
  - Будет, - уверенно произнесла Надежда.
  - И табличек нет, указателей! – упорствовал в неверии экстремист. – Мне же инструкции давали: идти по указателям. А тут их нет...
  - Тропинка есть, и не одна, - пояснила Надежда. – Но я решила, что через сирень как-то... романтичней. А трибуны, эшафот ваш праздничный – всё сегодня сделают, вечером. И указатели расставят и развесят. И портреты будут, как полагается. Мне всё это женщина объяснила, техник... Её сюда сегодня и направили, чтобы она поляну со всех сторон сфотографировала. Для отчёта перед этим... как его...
  - Звонарёв? – уточнил Сатосов.
  - Не-ет! – задорно возразила Надежда. – Она другому подчиняется... Такой сонный, скучный, в противном старомодном пиджаке.
  - Семёнов, - догадался диссидент.
  - Точно! – восхитилась его памяти спутница. – И как вы их по именам запомнили? Такие гадкие, моя память их не пропускает!
  - Журналистская привычка, - пояснил Сатосов. – Всех бюрократов запоминаю. В лицо и по именам.
  Он прошёлся по поляне, приминая траву подошвами.
  - Здесь, стало быть...
  На секунду раскинув руки, глянул в небо.
  - А что, место неплохое. Всегда мечтал умереть на природе. Наедине с невинными созданиями. Зверями, птицами... Они ведь доносов не пишут. Вот так, под ветвями или просто под небом.  Даже шальная мысль иногда в голову приходила: выйти на такую вот поляну, упасть