Возмездие

вздыхает – нужно и ему смириться. Опять смириться так, как прежде он смирялся на других заседаниях, где речь шла не о войне, то есть – почти на всех.
-Могу отслужить по убитым мессу, - предлагает Амос с готовностью, но Адела возражает:
-Без шума. Умерли и точка. Народных волнений нам не надо.
-Согласен, - Клод кивает. – А что касается Гедеона…мы же все понимаем, что он не смирится?
И снова молчание. Обдумывание. Зловещее, ядовитое. Они все знают Гедеона, знают, как он жесток и как беспощаден к врагам. Конечно, он не успокоится, он не поймёт их поступка, хотя сам ещё полгода назад заминал примерно такое же дело. И сам же предложил знатных пострадавших заставить молчать навсегда.
А это мысль!
-Нам нужно заставить его замолчать, - медленно решает Адела и обводит взглядом совет.
-Убийство? – цепенеет Рудольф. Это слишком даже для него.
-Ликвидация, - ловко поправляет Министр Градостроительства. – Конечно, заслуги графа Гедеона крайне значимы и велики, но мы все должны понимать то затруднительное положение, в котором оказались и…
-Тюрьма, - тихо заканчивает Клод, уставший от реверансов Министра Градостроительства. – Тюрьма!
Королю хочется плакать. Он сам готов пасть на колени перед советом. Ему жаль Гедеона. Но он не делает ничего, ведь себя ему жаль больше, а люди, что собрались здесь, не потерпят его слабости и попытки к мятежу.
***
Граф Гедеон бросается навстречу к королю. В глазах просителя яростный огонёк – наконец-то, да, без сомнения! Без сомнения, ему скажут, что его сын будет отомщён, что справедливое возмездие нагонит убийц и грабителей, ведь так? Так?
Граф Гедеон заглядывает в лицо своему королю и не встречает ничего, кроме усталого смирения. Он отступает, ещё не веря…
То, что не может произнести король, легко произносит вышедший следом Клод. Он делает знак страже и возвещает:
-Граф Гедеон, князь Торгового Пути, вы арестованы.
Стража ещё не соображает. Она выполняет приказ, но ещё не понимает всего происходящего. Не понимает и граф. Растерянно сопротивляется, но куда ему – сдавшему и согбенному от горя?
Лишь слабый хрип срывается с губ просителя, когда его скручивают:
-За что…за что?
-За растрату, - отвечает безжалостный ради народного блага Клод. – Растрату семи мешком белой пшеницы, трёх мешков солёного мяса, тысячи золотых монет, полтысячи серебряных и медяков на две или три сотни – дознание установит. А также за гибель девяти людей.
«А самое главное – за наивную дерзость!» - мысленно добавляет Клод, но наученный молчанию, только разводит руками, пока просителя тащат прочь по коридору, попутно затыкая ему рот: нечего голосить и клеветать.
Клод смотрит вслед долго. пока не выходит из зала принцесса Адела – медлительная на всякий выход, и не выводит его из раздумий:
-Всё верно, - говорит она, - всё так и надо. Для народа. Тракт нужен народу. Мы не должны позволить разрушить этой связи.
Она слегка склоняет голову, улыбается. А Клод вдруг замечает, какая она худая и угловатая, как уродливо коротка её шея, какие некрасивые у неё, словно соломенные волосы…безжизенные! И как весь лик её сер и неказист, как неровны её зубы, как тонки губы и сама она как безжизненная, бездушная.
Клод смотрит на неё, будто бы видит впервые и удивляется, что мог столько о ней страдать. Но Адела иначе воспринимает его молчание и кокетливо дёргает плечом:
-Полно, друг мой! Всё давно уже остыло.
И в эту минуту она права как никогда. Всё остыло. И сердце Клода, и сердце короля, и несчастный юноша – сын Гедеона…