ещё сопоставляя факты. А они говорили, что не всё так однозначно. – Считай, что он тебе приснился, – не удержался от пафоса, чтобы заглушить в себе сомнения, потому что получалось, что Ирочка Самохвалова каким-то образом связана с Лёхой Бирсаном? Нет, не может быть – сама мысль покоробила его. Самохвалова брезгливая до отвращения. Не будет она связываться с похотливым Бирсаном, который сбился со счёта ещё в школе, разве что не добрался до географички, которая была похожа на Мэрилин Монро как две капли воды. А аппетитных блондинок, между прочим, Бирсан обожал, так что Ирочка была в его вкусе.
Гектор Орлов внимательно посмотрел на него, взгляд у него был абсолютно трезвым и потому глуповатым:
– Слава богу. Есть в мире справедливость! – подумав, сказал он. – Есть! – И потянулся за бокалом.
Когда наконец Гектор Орлов влил в себя последний бокал, Цветаев так устал от его пьяных излияний, что с превеликим удовольствием вытащил из «Українського собака» на свежий воздух и поволок домой. Гектор Орлов оказался тяжеленным, как штанга чемпиона мира, сказалось всё пиво, которое он выпил.
На улице было темно, но бульвар имени Бандеры был ярко освещён. Гектор Орлов, громко икая, пытался поведать что-то многозначительное, но не смог. – Ты знаешь, сколько я пива употребил! – сообщил он наконец, норовя расстегнуть ширинку и помочиться вначале на бульваре, потом – в лифте. – Мне всё можно!
Пришлось крепко держать его за руки, и они даже немного поборолись, потом Гектор хихикал, потом возомнил себя Лучано Паваротти и, страшно фальшивя, спел первый куплет из песни «Скажите девушки подружке вашей», потом огорчился до невозможности и сказал:
– Дай взаймы.
– Зачем?
– Ну дай!
– Зачем?
– Выпить хочу.
– У Пророка займёшь.
– А кто это?
– Антоха! Ты совсем упился?!
Гектор Орлов с третьей попытки произнёс, страшно шепелявя:
– Скажи мне, кто такой Антоха, и я тебе всё прощу. Даже то, что ты меня оскорблял весь день!
– Сейчас сам увидишь, – многозначительно пообещал ему Цветаев, выталкивая из кабины. – Стой! – и поставил перед дверью.
– Я ты куда?.. – покачнулся Гектор Орлов.
– А я – домой. Ты же не хочешь, чтобы Пророк убил меня?
– Не хочу, – повилял Гектор Орлов всем телом. – А по последней?..
– По последней выпьешь с ним.
– Дай поцелую!
– Всё! – Цветаев услышал за дверью шаги Пророка и отступил к лифту.
Гектор Орлов оглянулся, потерял равновесия и, когда дверь открылась, упал внутрь. Но Цветаев этого уже не видел, ибо спускался в лифте и считал, что легко отделался, потому что пьяный Гектор Орлов за весь вечер не выдал ни единой умной мысли, которая помогла бы в расследовании, а само расследование, похоже, зашло в тупик. Ещё он безутешно плакался о «первой любви». Если не Гектор Орлов, то кто? Кто предатель? Кто мог всех по очереди заложить? Сашка Жаглин отпадает само собой, Пророк не может быть по определению, а Лёху Бирсана Цветаев никак не мог связать с Самохваловой, потому что ещё в школе они ненавидели друг друга. На дальнейшие рассуждения у Цветаев просто не хватило сил. Он сел в машину и покатил к магазин Татьяны Воронцовой, чтобы прийти в себя и разгадать этот ребус. Город был тих и скромен, и хотя реклама и витрины светились, как прежде, он явно изменился, и редкие прохожие норовили спрятаться по домам.
Потом он вспомнил весьма незначительный инцидент, затерявшийся в закоулках памяти: Лёха Бирсан и непорочная Ирина Самохвалова однажды ездили на пару в Азовскую Ялту. Кто и когда упомянул об этом, Цветаев уже не помнил, да и упомянул ли вообще, но произошло это как раз в тот момент, когда Ирина развелась с Гектором Орловым и была безутешна. Если её в тот момент подвернулся, чтобы утешить, любвеобильный Лёха Бирсан, то всё становилось на свои места. Хотя, конечно, надо было уточнить этот момент, ибо память могло подвести, да и Цветаев не верил самому себе: а вдруг ошибся.
***
Дождь всё же пошёл – лёгкий, летний, почти что незаметный. Он тут же испарялся, упав на перегретый город, и возносился вновь, чтобы пролиться ещё раз.
В двадцать два тридцать на Владимирской Цветаев обнаружил, что за ним увязался «хвост». Белая «тойота» никак не хотела отцепляться, даже когда он три раза подряд свернул в переулки, рискуя безнадёжно застрять среди припаркованных машин. Но бог в тот вечер был на его стороне, хотя ему и удалось оторваться только в тупичке Белинского, запутать «хвост» до такой степени, что можно было позволить себе перескочить через пару газонов и пешеходные дорожек, дабы попасть на Богдана Хмельницкого и сделать дяде ручкой, а «бмв» бросить у кафе «Дракон», на Воровского, предварительно сняв с него фальшивые номера. В этом районе у него был отработанный вариант подземного хода. Этот ход он нашёл совершенно случайно ещё в июне, когда точно так же спасался от бандерлогов, тогда в отчаянии он нырнул в первый же попавшийся колодец и не прогадал.
Он сунул номера в бездонную яму, на дне которой шумела вода, и вышел рядом с обувным магазином «Бумеранг» на Житомирской. Тускло горели редкие фонари, и витрины на первых этажах были забиты фанерой. Над головой в распахнутое окно истерически орал дебилятор: «Ми не припустимо перемир'я! Ми блокуємо урядовий квартал і змусимо їх воювати! Ми не здригнемося і дамо відповідь жорстко!»
Несколько раз ему казалось, что за ним следят, он проверялся, но это уже были нервы. Редкие прохожие мелькали в жёлтом свете рекламы и мокрых тротуаров; трудно было себя убедить, что не произошло ничего из ряда вон выходящего и что «хвост» – случайность, которая не бывает случайной. Значит, протекло, решил он, где и как, гадать бессмысленно, ясно только одно – машина засвечена.
Однако квартал за кварталом ничего не происходило. На Прорезной Цветаев настолько осмелел, что, не проверяясь, вошёл в тёмный подъезд, предварительно, правда, сняв предохранитель на автомате, хотя в узком пространстве железяка мало чем могла помочь. Лестница поворачивала влево, потом следовал мостик через пролёт между первым и вторым этажами, и снова – длинный коридор, в конце которого полная луна освещала сквозь окно железную дверь. В тот момент, когда он открывал её, ему ткнули в бок пистолетом, и очень знакомый голос предупредил:
– Только без глупостей.
– Антон, – на всякий случай сказал он, – я давно тебя заметил.
На самом деле, бездарно прозевал, это было плохо, очень плохо, и автомат не помог бы. Устал я, понял он, и шестое чувство подвело, укатали Сивку горки. Хотя могу, конечно, развернуться, но если Пророк держит палец на курке, то, разумеется, не стоит.
– Давай поговорим, – усмехнулся Пророк и убрал пистолет.
Они вошли в первую комнату, и у него ещё раз мелькнула мысли положить его здесь – просто так, из озорства, чтобы Пророк не корчил из себя Рембо.
– Как ты нашёл меня? – спросил он, машинально открывая следующую дверь.
– Можно подумать, ты один такой умный, – насмешливо уточнил Пророк, делая шаг за ним.
Цветаев включил свет, и Пророк огляделся на ящики, забитые товаром, на полупустые полки, содержимое которых не уместилось в тару:
– Действительно, Клондайк. Знал я, что ты сюда ходишь.
Жаглин! – сообразил Цветаев. Только ему я проболтался о Клондайке. Идиот!
– Так это ты за мной следил?!
С души упал камень.
– Хотел убедиться, что ты не наделаешь глупостей, – как бычок, наклонил свою лобастую голову Пророк.
Теперь он выглядел угрюмо, и Цветаев посчитал это плохим знаком; резкая смена настроения – признак душевной болезни.
– Убедился? – спросил он, с досады бросая ключи на стол у окна, туда, где валялись высохшие кусочки сыра, колбасы, стояли полупустые банки с заморскими соусами и закуской. – Я чуть богу душу не отдал от страха!
Казалось, Пророк рассмеялся через силу, в нарушение принципов Пророка: нельзя привлекать к себе внимание. А гонять по центру города можно! Что это такое, как не нарушение треклятых принципов? Ну да ладно, решил Цветаев, отольются тебе крокодиловы слёзы.
В магазине было душно, как в парилке, и Цветаев открыл окно и включил вентилятор. Но это мало помогло – город был раскалён, как старая духовка; и некоторое время они помолчали в надежде на свежее дуновение.
– Доставай, что у тебя есть? – велел Пророк, валясь на промятый диван, словно кегля. – Если ты думаешь, что слежка мне доставила удовольствие, то ошибаешься.
– А зачем тогда следить?
Пророк, поморщившись, махнул рукой, мол, проехали, не это важно.
– Твой любимы арманьяк, – предложил Цветаев, заглядывая на полки, где стояли пыльные бутылки, не поместившиеся в ящики.
Он поставил автомат в угол, сбросил куртку и снял портупею. Хочет показать, кто из нас старший, подумал он о Пророке и почему-то разозлился, однако, Пророк ничего не почувствовал, толстокожим он был на этот счёт или ему было наплевать на чувства других.
– Крепкого не хочу, – снова поморщился Пророк. – Напьёмся, драться начнём. А нам надо поговорить по душам. Давай что-нибудь послабее.
Хотел Цветаев ехидно спросить у него, когда это они по душам разговаривали, да передумал. Последние полгода – никогда! А если и разговаривали, то давным-давно, в прошлом, в таком далёком, что оно быльём поросло, потому и забыли, как это делается. А вспомнить не можем, подумал он. Злость ушла, злость была вредна по определения – в кои веки к тебе приходит друг поговорить по душам, а ты скотина, выпендриваешься. Цветаев достал из холодильника итальянскую кислятину, колбасу в белой плесени и с любопытством уселся за стол, у окна, напротив Пророка. Ему не терпелось прощупать его на предмет того, чего он знает о Ирине Самохваловой и Орлове. Пикантная ситуация: расспросить мужа о его жене, но так, чтобы он не заподозрил подвоха. В памяти так и крутился Лёха Бирсан. Однако надо было соблюдать осторожность, один глупый намёк – и начнётся термоядерная реакция со всеми вытекающими последствиями.
– Я ведь Сашку-то проверил, – простодушно сказал Пророк, загоняя штопор в пробку и силясь вытащить её одним рывком.
Цветаев подождал, пока он не справится:
– И что?.. – спросил осторожно, боясь сглазить удачу, хотя что-то ему подсказывало, что Пророк пришёл не сориться, а мириться, но по старой привычке делал это неуклюже, как слон в посудной лавке.
– Ничего, – коротко ответил Пророк, наливая вино в стаканы. – Жаглин не предатель!
Но глаза почему-то опустил и смотрел в пол. Наверное, не верит самому себе, решил Цветаев.
– Слава богу! – воскликнул он, чтобы исчезло тягостное ощущение всеобщего вранья. – Расскажи, – лицемерно попросил он, испытывая чувство превосходства, потому что знал подноготную всех тех обстоятельств, которые волновали Пророка; при этом он покромсал колбасу и бросил её на тарелку не первой свежести.
– Действительно, положил троих, – словно только сейчас удивился Пророк. – Как, ума не приложу. Я бы не смог, а он положил. И как, подлец, сделал!
– Как? – полюбопытствовал Цветаев, снимая с колбасного кружочка белую оболочку.
Колбаса была твёрдая, как подмётка, однако с остро-пряным вкусом и хорошо подходила к кислому вину.
– На наглости – колотушкой для рыбы! – с неожиданным смешком добавил Пророк.
И Цветаев представил, как Сашка Жаглин выхватил эту самую колотушку у Зинки, разумеется, и
