Считаете, что он мог быть неприятным человеком? – Она внимательно осмотрела его. – С обыкновением плохо одеваться, немодно стричься, вздыхать и загадочно замолкать, ужиная с женщиной?
Камин отбрасывал уютные желтые блики на полированную поверхность старомодной, но всё ещё крепкой мебели. Кресла, стоявшие друг напротив друга, были старыми друзьями-соперниками, зачастую принимая в себя и тех и других. Ирри смотрел искоса на старика, держащего в руке неизменный стакан с темным, терпко пахнущим содержимым.
– … Так уж ли и всё? Не кажется ли вам, Signore Адвена, что вы пытаетесь подогнать всё под один, подходящий лично вам стандарт? Но абсолютны ли ваши убеждения и подходы, так ли они универсальны? Тем более забавно, что universum – значит Вселенная, то есть – всё сущее. Применимы ли они ко всей Вселенной? Не допускаете ли вы мысли, что даже физические законы, равно как и математические, не везде действуют идентично? Тем паче, философские и общечеловеческие законы, вообще имеющие исключительно антропоцентрическую природу, так как основаны на наших и только на наших ощущениях и выводах об устройстве мироздания. Я уж молчу о науках, относящихся исключительно к человеку. Психология, например, не универсальна даже в отношении homo sapiens, ибо каждый человек – сосуд со сложнейшей смесью составляющих, дополняющихся каждое мгновение. Как мы можем ориентироваться на эту науку в рассуждениях о Вселенной и ином разуме, если до сих пор не разобрались в своём? В каждом из них. Это ли не противоречие? Не насмешка ли это над человеческим самомнением? – Свен спорил основательно, не торопясь, смакуя каждое мгновение, как и каждый глоток. Подобные полуночные беседы с приятными постояльцами, уже давно были одной из составляющих смысла его жизни, и он хотел насладиться ими в полной мере.
– Так много вопросов, Herr Бьёргсен. Но, по сути, лишь только сомнения и ни одного контрдовода. Любое мыслящее существо, в результате развития интеллекта обязано прийти к одним и тем же выводам – гуманному отношению к своему и другим видам, экологическим стандартам позволяющих им существовать средам, энергосбережению и осознанию историчности своей цивилизации и своей индивидуальной миссии во Вселенной. – Ирри закатил глаза, для пущей убедительности.
– «Обязано» – не вы ли его обязали, это гипотетическое существо? Да и, ведь в слове гуманный уже кроется неверное ментальное допущение, в силу того, что human – это человек, лишь малая часть существ разумных, которые, несомненно существуют где-то на просторах Вселенной, не правда ли? – Старик попался я не в меру наблюдательный.
– В данном контексте это слово может быть соотнесено ко всем мыслящим существам, населяющих Вселенную, сколько бы их ни было. Мы можем назвать людьми любые мыслящие на определенном уровне существа, достижение коего и является гарантией качественной направленности этого мышления и, соответствующего ему поведения. Кстати, необходимо учесть и возможность нашей уникальности. Доказательств обратному не существует. А «обязано» - в силу логики развития разума. Это наиболее рациональное поведение общества разумных существ, отвечающее эффективному и результативному решению задач, стоящих перед ним. То есть, формирование моральных ценностей – необходимое условие и самосовершенствующееся следствие эволюции всех мыслящих существ. Любые формы социальных взаимодействий рождают некий этикет общения, а он, в свою очередь, даже самый примитивный, производит моральные ценности, со временем встраивающийся в генетический код цивилизации, её память. В итоге, эта система усложняется, в соответствии с усложнением общественного устройства и мораль достигает высших уровней. Когда цивилизация обретает потенциал освоения галактических просторов, её устройство социума и мораль становится столь совершенной, что она не может навредить иным видам. – Ирри не собирался сдаваться, просто из самолюбия. Хотя старик и заслуживал почётной ничьи. Он был очень симпатичен, вызывая ностальгические, забытые чувства. – Я убеждён, что все разумные существа, вне зависимости от первоначальных условий, приходят к соотносимым логическим и моральным принципам, в силу универсальности законов существования в нашей Вселенной, хоть, по-вашему, это и тавтология. Не такие уж мы и разные, на самом деле…
Старик уже спал, откинувшись в мягком кресле, укрытый клетчатым пледом. Он добился выигрыша в споре по-своему. И снились ему, должно быть, далекие галактики, полные прекрасных обитаемых миров.
Огоньки на тёмном стекле бутылок, потрескивание дров в камине, ночная тишина, разливающееся по телу тепло…
Автомобиль двигался по заснеженному склону, создавая метель за собой, впрочем, через мгновения замирающую в первозданной неподвижности, и только следы протектора шин возвещали о присутствии разума неподалеку. Робер размышлял. В голове всё крутились обрывки разговора с руководством: «изолировать его, как только будет подтверждено…», «в случае невозможности…», «удостовериться…». Он был не в настроении и хмурился больше обычного, тяжесть долга давила на него невыносимым грузом, и, сгорбившись за рулём, низкорослый крепыш, вёл машину не в своей обычной манере лёгкого пренебрежения к законам трения, инерции и гравитации, а нахраписто, повелительно управляя творением рук человеческих, съедая километры заснеженной дороги.
Неожиданно одно из колес подпрыгнуло, издав резкий хлопок, и переднюю часть начало ощутимо заносить в сторону огромных сосновых стволов, стоящих частоколом слева от дороги. Справа же, совсем близко, зиял двадцатиметровый обрыв, с огромными валунами внизу, в брызгах солёных холодных вод тёмного, медленно вздымавшегося и опадавшего в зимнем сне, океана. Резко тормозить было нельзя, Рену старательно выкручивал руль, но ещё один хлопок убедил его в том, что события не случайны, хотя и не мог извлечь ощутимой выгоды из этой мысли немедля, решил, что разберется с этим сразу после остановки. Тут выяснилось, что тормоз перестал подчиняться водителю, и более не желает принимать участия в его судьбе. Машину бросило вправо, раздался пронзительный свист, сильный грохот, всё завертелось – как в калейдоскопе – подумалось вдруг Рену, и это было его последней мыслью, наряду с внезапно возникшим ощущением необыкновенной лёгкости.
Привычка бродить по лесу после обеда очень быстро стала естественной для Ирри, учитывая, что представления о прежних привычках у него не сохранилось, и он легко и с удовольствием обретал новые. Снег под ногами был свежевыпавшим, голубовато-белым и пушистым. Ступать по нему было необъяснимо приятно, видимо, просыпались давно забытые детские ощущения или, того более, память предков. Свернув в сторону столь лелеемого его хозяином соседнего лесного королевства, Ирри зашёл дальше, чем собирался и остановился на краю внезапно возникшего оврага, точнее уже думал, что смог вовремя остановиться и на несколько мгновений казалось, что ему это удалось, но нога проскользнула вперёд и потеряла опору, и он медленно, как в кошмарном сне начал валиться боком вниз, на дно заснеженного обрыва. Падение с такой высоты не сулило ничего приятного, несмотря на снежную подстилку внизу, но неожиданно оно почти прекратилось и он, тот который должен был ахнуться всем своим тощим длинным телом оземь – плавно опустился не испытав ничего, кроме необъяснимой лёгкости и холода снега, прижавшегося к его голой щеке и быстро таявшего на ней, разгорячённой от морозца и интенсивной ходьбы в горку.
Ирри заставил себя подняться на ноги, посмотрев одновременно на кромку обрыва, с которого только что так неуклюже, но без последствий сверзился и огляделся вокруг, думая, как забираться обратно. Его взгляд выхватил из снежного монохромного пейзажа необычную деталь и зацепился за неё – это была ярко блестящая на солнце часть какого-то аппарата, рядом торчало под странным углом нечто, похожее на широкую черную лыжу, а невдалеке – россыпь красных стекол. Какие-то куски машины, подумал Ирри, разбитой падением в овраг. Он подошёл ближе и увидел потёки явно свежей крови вокруг места аварии, но каких-ибо следов, ведущих в строну от раскуроченного механизма обнаружить не смог. Не испарился ли пострадавший? Или он также левитировал как и сам Ирри. Нет, всё же определился он, размыслив, если бы с ним приключилось то же самое, не было бы следов крови. Объяснения тому, что сам он цел, Ирри найти не мог, но предпочёл поискать их позже. Надо было выбираться.
Час спустя смотря на девственно чистый снег в месте, где он нашёл следы аварии, Ирри, приведший всполошившегося, и теперь похожего на сбитого с толку и кое-как одетого гнома, Свена, недоумевал – ну не пригрезилось же ему всё это, тем более что свои следы, как от падения, так и обратного непростого подъёма, он с лёгкостью нашёл. Но кто и, главное, как смог в такое короткое время всё столь безукоризненно подчистить? Не осталось ни малейшего намёка на происшествие с автомобилем. Свен же лишь рассеянно качал головой, гадая, что ему теперь думать обо всём этом и об Ирри, в частности. Видимо, так ничего и не решив, он, неуверенно посмотрев на своего постояльца, сказал:
- Наверное, лучше будет поговорить у камина, налив что-нибудь, соответствующее теме беседы? Пойдёмте, уже смеркается.
Ирри, погрузившийся в мрачную задумчивость, казалось не слышавший его слов, тряхнул головой и поплёлся вслед за Свеном, понимая, что говорить о необъяснимом сверхмягком приземлении теперь просто нельзя – это вызвало уже открытое недоверие хозяина.
Свен задумчиво вертел в руках изящно выточенного из оникса ферзя, раздумывая, куда бы его переместить. Ирри не обращал внимания на соблюдение тонкостей шахматных правил, вроде «тронул – ходи», более того, ему нравилось сосредоточенное сопение и насупленный вид старика, во время принятия им принципиальных решений, сквозь который проглядывал своенравный мальчишка.
– Знаете, Ирри, ферзь традиционно считается самой сильной шахматной фигурой, и это действительно так, если опираться в рассуждениях лишь на стандартную логику, статистику и теорию вероятности – у него больше степеней свободы, он дальнобоен и изначально располагается в более выгодной позиции, нежели, например, ладья, и, следовательно, чаще принимает активное участие в разворачивающихся на доске баталиях. Но, какое дело до всего этого королю неприятеля, если он, вопреки математическому ожиданию и прочим разумным аргументам, очутился в мире иного варианта – воплощения меньшей вероятности, в которой ему ставит мат слон или вообще пешка, ферзём так и не ставшая? – Свен явно не знал что дальше предпринять, но проигрывать не любил, и поэтому, как мог, затягивал время. – Но жизнь – не шахматы и даже не покер. Все события образуют некую пространственно-временную сеть последствий. Чем весомее событие, тем более сильные и отдалённые последствия оно имеет, влияя на реалии так, как камень, брошенный в воду, создаёт, вместе с другими, интерференционную картину, и чем больше этот камень,
