Частица той Руси (По реальным событиям)

– покачал головою Стрельников. – Отдыхали мы с женой на Черном море, а в Казань улететь не можем. В Одессе во все концы билетов на месяц вперёд нет. Стоим мы всю ночь у кассы с паспортами в руках. Кассиршу упросили, и она билеты нам в базе ловит. Светать уже стало, когда на один из рейсов, и как раз на Казань, два пассажира не явились. Кассир суёт нам билеты, мы благодарим её, и с рюкзаками и сумками бежим в посадочный терминал.
        Вот так мы попали на рейс Ту¬-124 Одесса-Киев-Казань, 28 августа 1979 года.
        Идём мы по переходам, что-то говорим, смеёмся и не верим своему счастью. Но как только я услышал гул нашего самолёта, то радость моя сразу пропала. Звук от турбин шёл странный! В самолёте, на полу – ковровых дорожек нет?! Стюардесса нас торопит. Проходим на свои места, пристегиваемся. Я продолжаю слушать гул двигателей.
        Сижу и с обречённым видом жду, что вот-вот выйдет кокетка-стюардесса и скажет: «Уважаемые пассажиры! Наш вылет по техническим причинам откладывается! Приносим свои извинения…» Но турбины ревут всё громче. Это ведь лётчики их на рабочих режимах испытывают! И как будто шелест от них пошёл! Ну, какое на них лететь, да их в утиль сдать надо!! Или уж, по крайней бедности нашей, на капитальный ремонт… Так мы ещё и с места тронулись, скорость набираем, на рулёжку едем?! «Куда, куда»!! – кричу сам себе и не знаю что делать… И вот на этих аварийных турбинах мы взлетаем!
        Турбины ревут всё надсаднее: мы набираем высоту. Корпус весь дрожит и вибрирует. Бесконечное ожидание неминуемой катастрофы. Душа моя не то что бы в пятках, а на земле, где-то там осталась… Вот турбины стали звучать ровнее, и фюзеляж самолёта занял горизонтальное положение. Набор высоты, значит, закончен, и мы заняли свой эшелон… Но что это был за рейс! Я всё время, весь полёт, непрерывно Николаю Угоднику молился! Жене, беременной нашим первенцем, я виду не подавал.
        Потом я заметил другую вещь. Раз в пять минут пилоты наши странные манёвры выполняют. То на несколько сотен метров идёт спуск, то подъём, направо поворот, налево поворот. Пилотируют они, значит, вручную. И вот так мы до Казани и летели. Система управления у них дала сбой! И тут турбина вдруг левая завыла. Весь корпус в жуткой тряске и вибрациях сотрясается: грохот невообразимый в салоне стоит. Сижу и молюсь, молюсь только, чтобы турбина эта в режим вошла, и корпус самолёта тряску выдержал. Потом турбина левая успокоилась, зато позже – правая вразнос пошла.
        А по салону стюардесса с подносом ходит, с улыбкой натянутой, и кофе с булочками пассажирам раздаёт. Сама она как смерть бледная и в глаза никому не смотрит. Подходит к нам. И я спокойно ей так говорю:
        – Спасибо за адреналин, девушка. А нельзя ли нас минералочкой остудить?
        Стюардесса спокойно уходит и вскоре подаёт мне литровочку минералки с двумя одноразовыми стаканчиками. Я благодарю её и минералку беру…
        Потом из кабины пилот вышел, весь с иголочки, в костюме синем, и возле меня встал. Я сначала думал, что он из-за стюардессы пришёл, и хочет мне что-то сказать. Но нет, меня он даже не замечает. Глаза у него холодным блеском светятся. И он ими водит всё время: направо – налево, направо – налево. Потом понял я уже, что это он через иллюминаторы то на одно крыло, то на другое смотрит – как закрылки на них работают. А самолёт при этом,делает: направо завал – налево завал, направо завал – налево завал…
        И я ему, тоже так спокойно говорю:
        – Ну что, командир, летать вот так вам не страшно?
        А он, не глядя на меня, негромко отвечает:
        – У пожарников страха нет! Потеряли они этот страх…
        Потом он опустил глаза, голубые-голубые, как небо, похлопал меня по плечу и говорит:
        – Эх, хорошо летим!
        Знаю я этикет у лётного состава. Вот так вот взять и похлопать пассажира по плечу лётчик никак не может. Для пилота сделать так – это истерика. Так он поглумился сам над собой!
        Пилот ушёл, и от двух турбин сразу пошла жуткая вибрация, которая то сходится, то расходится в резонансе. «Вот они – предсмертные судороги», – подумал я. И жена ещё спрашивает:
        – Стёпа, ты ведь про самолёты всё знаешь. Всё ли у нас в порядке?
        – В воздушный поток мы вошли, – совершенно невозмутимо сказал я и, нисколько не сомневаясь, добавил: – Скоро всё это кончится.
        Вскоре возле меня появился второй лётчик, по-видимому, бортинженер. Он люк на полу крючком поднял, встал на колени, и там что-то стал плоскогубцами подкручивать. А люк этот на линии крыльев располагался. И значит, через него доступ к двигателям был.
          «Ну что же это такое?! Ну не в троллейбусе же мы едем, чтобы вот так, на ходу, двигатели ремонтировать»! – чуть было не сказал я ему.
        И как только я мысленно перекрестился, то вибрация эта кончилась, и турбины загудели ровно. Так вот мы до Казани и долетели, и приземлились, будто бы по ухабистой горке ехали. Сообщает нам в микрофон об удачной посадке пилот. Всё у них чин по чину. И трап сразу к самолёту аэродромные службы подали. Пассажиры все встают и идут гурьбой к выходу. А я идти не могу, ноги меня не держат. Жена сидит рядом и иногда на меня смотрит. Остались мы так с ней в салоне одни.
        И вот вижу, лётчики с борттехниками из кабины к трапу идут. По обычаю на пассажирских линиях лётный экипаж первым по трапу на землю сходит. А этот выходил последним. И кто-то из них такую вещь сказал:
        – А ещё габаритные огни не горят!
        Ну, лётчики лётчиками, но я-то точно знал, что это только сам Николай Угодник нас всех спас. Я только вещи дома оставил и сразу прямо в Собор Никольский пешком пошёл. Службы в нём не было. Больших свечей накупил, Христу и Богородице по три свечи поставил, и на коленях перед большой иконой Николая Угодника стоял. Но всего этого было мало: на сердце своём я по-прежнему ощущал долг. И только через год я смог его отдать. Для этого мне пришлось поехать на отдых в Турцию, в город Демре, в те места, где некогда служил и нашёл упокоение Николай Угодник. Там я ещё раз поблагодарил его за спасение и попросил святого дать сил делать добро людям…
        Чисто по-человечески понять-то тех лётчиков было можно. Лет за десять до развала Советского Союза в армии были большие сокращения. Многие военные лётчики прошли курсы повышения квалификации и искали работу в гражданской авиации. Срок эксплуатации многих пассажирских самолётов в те годы как раз завершался, а денег на замену всего авиапарка у государства не было. Тогда отправлять на капитальный ремонт нужно было почти всё. Если какой-то пилот начинал артачиться и лететь на аварийном самолёте отказывался, то его тут же увольняли, а в кресло его садился другой.
        На другой день самолёт тот Ту-124 обратным рейсом Казань-Киев-Одесса полетел вновь, и что удивительно, в Одессе он приземлился благополучно. Но на обратном пути в районе Саратова его в воздухе разорвало, и обломки на 20 км разбросало… Фотографии того лётчика, что на закрылки смотрел, и стюардессы, что минералку принесла – по первому каналу показывали. Лётчик тот взял на борт в Одессе всю свою семью, что до этого на Черном море отдыхала…
        После той катастрофы все самолёты типа Ту-124 с пассажирских линий сняли…
        Отец мой был классным инженером-авиатором. И потому лет семьдесят назад послали его работать в очень необычную лабораторию, в город Киев. В лаборатории той была единственная в Советском Союзе сверхзвуковая аэродинамическая туба. Дали нам в Киеве однокомнатную квартиру на самом краю рощи Бабий Яр. Был я школьные годы спортсменом, по окончании школы получил хороший аттестат и окончил Киевский государственный университет. В армии, на срочной службе, служил борттехником в реактивной авиации. После демобилизации стал работать в секретной лаборатории у отца.
        И когда я женился, то оказалось, что жить нам негде. На службе жилья нам не давали. Но в 1979 году квартиры стали давать атомщикам, в очень красивом и чистом месте – в Чернобыле. И я решил стать атомщиком. Турбины у них почти те же. Пришёл я в отдел кадров к атомщикам и подаю пожилому инспектору стопочкой мои документы. Он их пролистал, убрал в сейф, и велел мне через неделю прийти.
        А через неделю тот же инспектор мне говорит:
        – По бумагам вы нам подходите. Но почему вы всё-таки решили прийти к нам?
        Видя его ко мне доброе расположение и седину, я ему, как отцу родному, сказал:
        – Ребёнка мы с женой ждём, а жить нам негде… У меня ведь всего два варианта есть. Либо я становлюсь атомщиком и еду жить в Чернобыль, либо перебираюсь в Москву или в Казань, где есть авиастроительные предприятия и родственники.
        Инспектор тогда на спинке откинулся, глаза опустил и призадумался. А потом он собрал мои документы, подаёт их мне, и по-отечески так говорит:
        – Иди-ка ты, Стёпа, работать по линии авиапрома. Будет тебе там квартира!
        И я ему поверил, и документы взял.
        А ровно через год в Чернобыле произошла ядерная катастрофа!!
        В то время мы с женой и маленьким сыном жили в Москве, у моего дяди. А через два года мне предложили интересную работу и квартиру в Казани, на авиапредприятии. 
        В Москве со мною произошла вот какая история.
        Жили мы тогда в большом девятиподъездном доме. С торцов к нему примыкали, как башни, ещё две высотки.
        В сентябре 1999 г. террористы взорвали в Москве два многоквартирных дома. Погибли сотни людей. И вот через год у дверей всех магазинов и подъездов вновь висели листовки, призывающие людей к бдительности. Летом 2000 г. прогремел взрыв в метро на Пушкинской площади. Новый теракт в Москве ждали через месяц.
        И вот примерно через месяц собрались мы с семьёй за город, на первом нашем «жигуле». Ранним утром вышел я во двор, осмотрел машину и подъехал к подъезду. Сижу за рулём, жду.
        Во всём большом дворе нашего дома ни одного человека нет. И вот смотрю, идут по тенистому скверу двое в мою сторону. Люди, видно, приезжие, так как у каждого по большой клетчатой сумке в руке. Сумки они у скамейки, у восьмого подъезда оставили, а сами в разные стороны разошлись. И так они стали ходить вдоль всего дома взад и вперёд. То один из них к какому подъезду и домофону подойдёт, то другой.
        Ну, думаю, ни дать ни взять, два персонажа из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» у нас появились. И так параллель эта меня увлекла и развеселила, что ни о какой опасности я не думал. Один из тех двоих был длинным, тощим и ходил, согнувшись, как вопросительный знак. Нос у него был больший и острый, как клюв у орла. Второй был ещё чуднее. Вся правая рука у него была в гипсе, на перевязи: согнута под прямым углом в локтевом суставе. Из-под марлевых бинтов торчали у него только два пальца, будто пистолет. Смотрю на них, смеюсь про себя и жду, что будет.
        Потом уже совсем бесшабашное настроение на меня нашло. Вышел я из машины и дверцей слегка хлопнул. Тот, что с гипсом, от меня недалеко был, и сразу обернулся. А я взглядом его взгляд поймал, и стал с ним в гляделки играть. Сначала он застыл как манекен, а потом осмотрелся вокруг и стал меня внимательно рассматривать. Минуты две мы с ним вот