Это паршивое лето
Мое последнее пребывание в Мургии было отмечено меланхолией. Точнее, некой смесью неосознанной ностальгии и усталости, никоим образом не связанных с условиями жизни, идеальными для такого независимого существа как я.
Больше двух месяцев я был вольным как ветер, но не знал, что делать со столь желанной свободой. Я скучал, устав от суеты и вечной беготни по дому, оглушенный криками и топотом; прекраснейшее лето, подаренное небесами в этом году Мургии, – с предрассветными туманами, о которых бабуля говорит: "поутру туман, а к обеду вёдро", и с ночными грозами – реально меня умотало. Пусть никто не прислушивается ко мне и не воспринимает мои слова всерьез, я все равно скажу, что скучал по этому совершенно дикому для меня Мадриду, хоть и не выбирался там никуда дальше ветеринарного пыточного кабинета по соседству с нами. И тем не менее, несвойственная мне и непонятная тоска не раз набрасывалась на меня во время сна.
Если бы я смог понять возможные причины моей безграничной тоски и скуки, то, вероятно, перестал бы винить в этом нескончаемые вереницы приезжающих и уезжающих гостей, совершенно мне незнакомых.
Я имею в виду не только родственников, совладельцев дома в долине Зуя, и августовские недели с их бесконечными именинами и днями рождения, даты которых совпали таким удивительным образом, будто кто-то свыше нарочно подстроил это, чтобы легче было сообща устраивать торжества с конца июля и до начала сентября. Словом, в первых числах лета, едва закончились школьные экзамены и младшие ребятишки отправились в Англию, Бегония-мать приехала в Мургию, – она всегда приезжает первой – и буквально следом за ней потянулись друзья-приятели детей: кто-то по пути проездом, а кто-то отдохнуть несколько дней после долгой учебы. Все это время в мургийском доме постоянно толкалось пятнадцать-двадцать человек. Во время обеда за кухонным столом все не умещались, и приходилось накрывать огромный стол в гостиной, что бабуля на дух не переносит, словно это комната какая-то запретная. Две стиральных машины неделями не выключались. Та, что на кухне, работала порой и по ночам, с присущими ей неожиданными подскоками. Со злобным видом машина начинала подпрыгивать и пыхтеть, будто ее подталкивали на линию старта к двери, и ей предстояло куда-то бежать.
А еще меня озадачивали неожиданные ласки незнакомых рук, до этого не прикасавшихся к моей спине.
К счастью, никто не обижался на меня за то, что я старался уклониться от этих телячьих нежностей. Все, даже те, кто прожил со мной много лет, считают, что коты – довольно опасливый и не слишком доверчивый народец; наше дерзкое нахальство – и мое в том числе – является черным наветом, но на руку нам, если мы хотим избавиться от приставучих надоед. Словом, добрую часть времени в Зуе я провел, спасаясь от сюсюканья приезжавших и вскоре бесследно исчезавших людей, которые, тем не менее, считали себя обязанными посылать мне ласковые взгляды и тискать, думается, потому, что у них нет своих детей.
К апатии примешивалась и неразбериха, если принимать во внимание кошмарный распорядок семейной жизни в Мургии, поистине безумный, вынуждающий меня метаться из стороны в сторону бОльшую часть дня. Я не имею в виду Бегонию-дочь, которая главным образом обретается в Витории, а в Мургии, к слову говоря, только дрыхнет с рассвета и почти что до обеда. Она – королева виторианской, или как теперь говорят гастейской, ночи. Ребята вместе с приятелями тоже уходят после ужина и возвращаются около трех-четырех-пяти утра – откуда мне знать точно? – и до смерти меня пугают. И откуда только их черт приносит?
Впрочем, какая разница откуда! Всегда одно и то же, идет ли речь о простой вечеринке или о Вербене из ближнего поселка или аж из самого Бильбао, отмечающего в середине августа собственный праздник – Большую Неделю, по-баскски Асте Нагусия, как теперь часто называют его в Мургии, или о похожем виторианском праздненстве Дева Бланка в первых числах августа, или же о ресторанчике "Арлоби", надежном прибежище в спокойные будничные вечера или когда просто маловато денег. "Арлоби" как материнские колени в случае, когда ты одинок. [прим: Вербена – праздник Сан Хуана с 23 на 24 июня, аналогичный нашему празднику Ивана Купала; Великая Неделя – главный праздник Бильбао, ежегодно проводящийся в течении 9 дней, начиная с субботы после 15 августа в праздник Успения Пресвятой Богородицы; Дева Бланка – праздник в честь святой Девы Бланка, проводящиеся ежегодно в Витории с 4 по 9 августа]
Дело в том, что по ночам, в обычное для сна время, – таков мой режим, установленный, само собой разумеется, взрослыми и привычной жизнью в Мадриде, – кровати пусты и чудесно прибраны, если только кто-нибудь – что, несмотря на крики Бегонии-матери, случается довольно часто – не оставил свою кровать разбросанной, подобно разрушительному смерчу Эндрю, прошедшему по Флориде в августе прошлого года. В подобных обстоятельствах, я выжидал, сидя в просторном, стратегически важном коридорчике верхнего этажа, откуда хорошо видна лестница, и если заправилы не было, – кстати, в этом году он редко переступал порог мургийского дома – я грациозно, с изяществом мультяшной розовой пантеры пробирался в супружескую опочивальню и сворачивался клубочком в ногах Бегонии-матери, которая, несмотря на свои вопли, мне потакала. Надо сказать, меня постоянно тревожат. Где-то в районе двух ночи, раздаются шаги, я слышу, как кто-то идет по дощатому полированному полу, как скрипит и тихо хлопает дверь, в саду фыркает, а потом умолкает мотор. Этот дом просто резонатор какой-то.
Первым обычно приходит Луис Игнасио; я узнаю его по прихрамывающей походке. Весь июль он вместе с тремя друзьями колесил по Европе, вероятно, для того, чтобы доказать себе, что здоров как бык. Чего еще желать бедняге! Его движения до сих пор неуверенные, и, порой споткнувшись, он злится сам на себя. К тому же, я знаю, что каждый вечер он уходит из дома не потому, что ему это нравится, а потому, что он хочет жить нормальной жизнью. Бывают дни, когда он выглядит измученным, особенно с появлением утренних туманов, которые проникая в кости, делают его почти таким же вялым, каким чувствовал себя я тем мургийским летом.
Позже, делая все возможное, чтобы не засекли время их прихода, заявляются младшенькие Хайме и Уксия вместе с кем-то из кузенов. Эта парочка провела июль в Ланкастере, на севере Англии, и вернулась домой с явным желанием побыстрее забыть в лоне семьи суровую английскую жизнь. Хайме даже провел несколько дней на средиземноморском побережье, в летнем домике приятеля, который гостил в Мургии в начале августа. Уксия, напротив, весь месяц почти не выходила из дома, поскольку у нее имелись хвосты на сентябрь, и ей приходилось уделять несколько часов учебе, повинуясь суровому материнскому приказу. Хотя, честно говоря, она из кожи вон лезла, чтобы увильнуть от скучной учебы и сбежать к чудесной компашке по случаю дня рождения подружки, просьбе друзей или по телефонному, весьма уместному, звонку, а то и просто выскакивала из-за стола и шла развлекаться в клуб или к кому-то из соседей. С утра увиливать от занятий было не в пример труднее и оставалось лишь признать очевидное – уроки математики на лето, поскольку один мадридский приятель занимался с ней весь август, по меньшей мере, по полтора часа перед тем как идти в бассейн. И тем не менее, со всех этих дней рождения, дружеских соседских вечеринок, клубных тусовок и ночных домашних посиделок бог знает у кого она не раз возвращалась на рассвете, внося свой вклад в мои ночные страхи, распугивающие сон.
Бегония-дочь, похоже, часов вообще не наблюдает и часто приходит домой, когда солнце стоит уже высоко над горами, теми самыми, что мешают нам увидеть аэропорт "Форонда". Кстати, она улетала оттуда в Париж погулять и пробыла во Франции дней восемь, а потом, конечно, восхищалась Евро-Диснейлендом, или как он там называется.
Таким образом, я не мог толком спать и уверен, что постоянные ночные потрясения напрямую связаны с моей вялостью, – словно я был совсем без костей – которую я испытывал тем летом. Вечные приезды и отъезды, уйма новых людей, нарушение сна, почти непрерывный вселенский кавардак в доме, боюсь, этого было предостаточно, чтобы расшатать мою нервную систему до такой степени, что, положа руку на сердце, скажу вам прямо: спокойно я вздохнул только в Мадриде, относительно спокойно, конечно, зато полной грудью.
За те два месяца, проведенных в Мургии, я часто слышал, что меня без тени сомнения называли старичком, но это не так. Как бы то ни было, но причиной моей легкой нервозности – хотя это как еще посмотреть – были отнюдь не прожитые годы, и не их вина в том, что лето я прожил паршиво. Я часто встречался с кошечкой Элизой и с большим удовольствием носился за ней, совершенно не чувствуя себя обессилевшим после пробежки. Кстати, должен уточнить, что, гоняясь за ней, я никогда не сбивал ее с ног. Не из соображений безопасности, а просто потому, что ни разу не смог ее догнать и схватить, поскольку она гораздо моложе меня, и ей привычней бегать по траве. А что, посмотрел бы я, как она носилась бы по кухонным плиткам мадридского дома или по деревянному паркету в коридоре, на которых нет ковра… Она наверняка шмякнулась бы на первом же повороте или ударилась о дверь ребячьей ванной.
Словом, этим летом, которое, кстати, уже на излете, Мургия не была не для меня желанным долгожданным бальзамом, вольной вольницей, какой была прежде. К тому же, там, в непосредственной близости от места трагедии, воздух еще хранит гнетущую атмосферу, почти такую же как в больничной палате интенсивной терапии. Я понимаю, что все это чистой воды отголоски переживаний, но и год спустя после несчастного случая, я увидел, как Бегония-мать, испугавшись во сне, вскочила с кровати – когда заправила вернулся в Мадрид, я свернулся калачиком у нее в ногах, – и бросилась к комнате ребят, боясь, что кто-то из них никогда не вернется. Я до сих пор вижу ее застывшее от ужаса лицо в мягкой полутьме, колышущейся на ветру, залетевшем в комнату из сада через слегка приоткрытые жалюзи.
Я огорчаюсь из-за детей. Они знают, что мать сильно за них переживает, но, несмотря на это, развлекаются, шляясь где-то по ночам, и не торопятся домой, чтобы ее успокоить. Наоборот, этим летом они задерживались по ночам дольше обычного, начиная с празднования Девы Бланка в начале августа – когда они вернулись из Витории на автобусе аж в девять утра – и заканчивая праздником Сан Мигеля в конце сентября. Ну должна же у них быть хоть капля жалости…
В общем, как я уже сказал, лето было не особенно спокойным ни для Бегонии-матери, ни для меня. Также я говорил, что мне тоже приходилось терпеть эти неустанные уходы-приходы ребят, но я страдал не только из-за вышеупомянутых ночных страхов, я также разделял вместе с матерью ее переживания, хоть она этого и не замечала, и я ничуть не стесняюсь говорить об этом. Ее страхи были и моими страхами тоже.
А посему еще раз повторю, что возвращение в Мадрид было благом, снова вернувшим нам тишину и покой. Сейчас, на закате
