Бездонный кладезь
Непросто, ох как непросто измерить чувства. Даже не по мере их роста – в первую очередь детских – сообразно той нежности, что они получали и сообразно той близости, что крепла между нами с течением времени. Я, само собой, приглядывался – особенно после несчастного случая с Луисом Игнасио – к реакции всех и каждого из них в отдельности. Я мог бы рассказать о грустных моментах в жизни ребят, потому что, как говорил ранее, при мне им не нужно скрывать своих слез. Это были недели, месяцы – без малого год – переживаний, всегда заканчивавшихся лаской, которую я получал и, в свою очередь, возвращал по мере возможности. Получаемая ласка была своего рода спасительной тропинкой, расслаблением после напряжения сродни тому как машинально поддают ногой мелкий камешек, оказавшийся на пути... Но вот в чьем сердце покоится наибольшая печаль, определить точно я не сумел.
Бегония-дочь, самая старшая из братьев и сестер, пролила много слез. Были недели, когда она горько рыдала прямо до икоты – к которой весьма склонна – и до огромных как у совы синяков под глазами. Были месяцы беспокойного, тревожного сна, когда она испуганно подскакивала в кровати от приснившегося кошмара, который, к несчастью, оказывался правдивей иной реальности.
Иногда я видел, как она вся в слезах упрямо качала головой, бормоча срывающимся голосом: “Не может быть, не может быть”... Но такова была, надо думать, суровая реальность.
Нелепая оплошность водителя вдребезги разбила семейное счастье, разрушила бьющую ключом жизнерадостность пятерых ребят, которые до этой минуты и понятия не имели о другой, более суровой, стороне жизни; родители не в счет – им эта сторона уже известна, у них, само собой, имеются проблемы, и, благодаря своим опасениям, они всегда начеку.
О Бегонии-дочери я не слишком-то много могу сказать, разве что повторю еще раз, что она очень своеобразная. Что это означает? Хорошо это, или плохо? Точно не знаю. Она упорна, предприимчива, прилежно учится, – ни одного хвоста за все время, и сейчас она блестяще закончила школу – уверена в себе гораздо сильнее, чем кажется, и без проблем совершенствуется в любой области, – свободно говорит по-английски и по-немецки, немного знает французский – а также она в меру заботлива, мила, красива и ранима. Ее достоинствами, как мне кажется, порождаются и черты характера, которые можно было бы назвать отрицательными: она излишне независима, любит посоперничать, слегка эгоцентрична, ясно представляет свои обязанности, а еще лучше – свои права, она сдержанна – порой даже замкнута – и всегда знает куда держать путь, не слишком заботясь о том, что будет и что останется в прошлом...
И тем не менее, порой она бывает весьма противоречивой: неожиданно самоуверенность сменяется беззащитностью, сила оборачивается слезами, а уверенность в правильности выбранного пути – клубком сомнений. Возможно, это следствие последнего положительного качества, о котором я упоминал, ее ранимости.
Полагаю, что из-за несчастного случая с Луисом Игнасио мы все стали гораздо добрее и человечнее. И Бегония-дочь тоже. Неожиданно я заметил, что теперь она воспринимает ближе к сердцу проблемы остальных, стала ласковее и заботливее, чем раньше, и не такой самоуверенной и себялюбивой.
Бездонный кладезь тайн под названием Луис Игнасио находится в его же собственной душе. Он всегда был моей слабостью в минуты размышлений, а теперь и подавно: со времени аварии я ни на секунду глаз с него не спускаю, пока он дома, а когда на улице – увы. Я-то ведь на улице не бываю, разве что когда меня волокут в клетке к проклятущему кошачье-собачьему эскулапу.
Так вот, душа Луиса Игнасио всегда казалась мне бездонным колодцем. Рассудительный, молчаливый, вечно замкнутый в себе, но вот уже три года как склонный к рассуждениям и диалогу. Именно три года назад он поступил в универ и за это время сильно повзрослел; перед ним открылся необозримый горизонт всевозможных идей, но, тем не менее, он как обычно сомневался, борясь с диаметрально противоположными соображениями и не поддаваясь эмоциональным влияниям, прикрываясь от них щитом глубочайшего рационализма. Возможно, я нагородил уйму слов, но так и не сумел хотя бы приблизительно описать вам моральный облик этого парнишки. А посему мне хотелось бы вернуться к данному вопросу и попытаться охарактеризовать Луиса Игнасио простыми словами: добрый и отзывчивый, он готов прощать и даже оправдывать поступки и поведение, которые могут удивить обычных людей, – иными словами говоря, у него свои собственные суждения на общепринятые ценности – излишне требовательный к себе, скептик и рационалист до мозга костей он ничего не примет на веру за просто так или с чьих-то слов, но в то же время готов положить на операционный стол – какое страшное слово – своей рациональности собственные убеждения, проще говоря, пересмотреть свои взгляды. В силу своей доброты, душевной открытости и миролюбия он не может причинить кому бы то ни было боль, даже если злится. Впрочем, в последнее время мне кажется, что Луис Игнасио стал более вспыльчивым, хотя, надо заметить, его злость улетучивается мгновенно.
Кстати, я бы сказал, что его чувство справедливости почти что... семейное предание. Оно проснулось в нем едва ли не с пеленок. Давным-давно заправила, то бишь отец, любя, прозвал его в шутку "воитель", должно быть, припомнив как в детстве читал недопустимые комиксы и повести, главные герои которых в рамках имперской политики стали рьяными вояками, начиная с Роберто Алькасара и Педрина а также Хорхе и Фернандо – практически фалангистов – и заканчивая Эль Койотом Хосе Мальорки и Герреро дель Антифасом, который жил в Сантьяго и с показной отвагой освобождал из когтей сарацинов красоток-христианок. [прим: Роберто Алькасар и Педрин, Хорхе и Фернандо, Герреро дель Антифас – герои испанских комиксов, Эль Койот – герой романов Хосе Мальорки, фалангист – член или сторонник фашистской партии Испании]
Несмотря на обостренное чувство справедливости, Луис Игнасио с пониманием относится к тем, у кого оно отсутствует, если они искренни; он ненавидит все, что используется дабы возвыситься над другими и помыкать ими: спекуляцию, лицемерие, вранье, насмешки над законом, предусмотренным развитой демократией. По-моему, со времени аварии он повзрослел и стал душевнее. Он кажется более открытым, а его сердечность порой граничит с удивляющим меня ребяческим простодушием.
В моем описании Луиса Игнасио есть один существенный пробел; я имею в виду его духовное общение с Богом, в чьем существовании он нисколько не сомневается, и я частенько слышал, как он говорил об этом родителям. Мне думается, что вера – это конечная остановка на разрушительном пути к полному переосмыслению всех вещей его особенного дара, аналитической чуйки, давно решившей просеять все через сито разума.
Бегония-мать надеялась на то, что чудо подтолкнет душу сына в любящие объятия Бога, которого он знал с детства. Где-то в альбоме еще хранятся фотографии с его первого причастия. В церкви, едва получив просфору, Луис Игнасио упал в обморок; от переизбытка чувств у него закружилась голова, и по совету врача, чтобы прийти в себя, он долгое время лежал в саду на травке.
Надежды матери не оправдались. Конечно, мы не знаем, что творится в его душе, но внешне он остался прежним Луисом Игнасио, с зачатками духовности, который все почитает, но почти не перед чем не благоговеет.
Мне хотелось бы задержаться и рассказать подробней о тяжелом времени абсолютной неизвестности, наступившем после аварии. По лицу Луиса Игнасио нельзя было понять, что ему больно, хотя врачи уверяли, что боль от грузов с песком, подвешенных по обе стороны его лба, была ужасной. Он был примерным больным: никогда не жаловался и не стонал, но всегда извинялся и благодарил. Луис Игнасио не смирился с диагнозом и не сдавался до конца.
- Совсем скоро ты встанешь на ноги, – поддерживали его приятели по палате, и он слабо улыбался в ответ.
Однажды психолог, тоже инвалид, вместе с еще одним парнишкой начали вещать ему о выгодах жизни в инвалидном кресле. Луис Игнасио выслушал их, не перебивая, а затем рубанул: "Я не останусь в этом кресле". И случилось чудо, истинность и сила которого таятся в его душе.