Палач по закону

встречать его в комнате единственного близкого себе человека в ночной час. К тому же, Гилот находился в смутном чувстве тревоги, в воспоминаниях и неприятии чего-то, что вот-вот должно было ударить, он шел поделиться с Эдой этим чувством, не замечая времени суток и только сейчас, встретив в ее покоях Мэтта, осознал, что за окном ночь…
-Гилот… - Эда обернулась на Мэтта, ожидая, что, может быть, он скажет что-то, что разрядит обстановку, но Мэтт смущен не был. Напротив, он был даже как-то раздражающе спокоен!
-Я прошу прощения, - Гилот очнулся быстрее и, не успела Эда броситься за ним, как он уже выскользнул в коридор и исчез из поля зрения, свернув куда-то в колонны.
-Чёрт! – Эда замерла на пороге, провожая взглядом пустоту, - боюсь представить, что он подумал.
-Да какая разница, - пожал плечами Мэтт.
«Всё равно меньше, чем через двенадцать часов всем будет плевать!»
Эда не была согласна с пренебрежением Мэтта, обернувшись к нему, она сухо сказала:
-Тебе лучше уйти.
Идти ему было действительно пора. Его ожидали, и уже, наверняка, пеняли ему между собой за опоздание Кенот и Сковер, но вышло как-то все так нелепо и некрасиво, что уходить было глупо.
-Иди! – прикрикнула Эда, стараясь не глядеть на него.
Мэтт покорился, принимая свое поражение, свершенное, в общем-то, без битвы.
29.

Ночь – беспощадная в своей красоте, бессмысленная в горестном бдении, бесконечная в том провале темных улиц… ночь!
Тот, кто может спать – счастливец, а счастливых можно пересчитать легко, особенно в эту ночь.
Ронан в их число не входил. Он имел слишком романтичную душу для того, чтобы уподобиться расчету и уснуть, как следовало бы то сделать, чтобы привести самого себя в бодрое состояние уже так скоро. Но как можно спать, когда завтра судьба королевства может развернуться так, как не разворачивалась раньше?
Еще полгода назад он и подумать за собою не мог, что ввяжется в заговор, суть которого заключалась: шутка ли! – в убийстве короля и передаче престола более сильному, более ловкому герцогу Лаготу, который мог вывести земли из пепельной нищеты.
А еще меньше, чем неделю назад Ронан и подумать не мог о том, что его соратники, не все, конечно, но, как оказалось, достаточно многие, рекут не только смерть королю Вильгельму, но и вообще всему трону, что видят они дальше и мыслят так, как сам Ронан не мог даже предположить!
Ронан не узнавал себя в зеркалах с того рокового разговора, свершившегося между ним и Альбером, ему казалось, что там, в холодной поверхности отражается кто-то совсем другой, кто как раз и был бы способен на разработку будущей системы королевства…
Или, вернее сказать, свободной земли, где нет королей вообще?
Тот, кого Ронан видел в отражении, пылал изнутри силой, которую прежде и не знал, открывал в себе горящий взгляд, жил, жил по-настоящему и впервые!
Но Ронан не узнавал себя в отражении. Ему нравилось быть тем, из зеркала, нравилось негромко вещать среди сторонников нового мира, которые внимали ему так, как не внимали прежде, называя с презрением «романтиком» и «уличным поэтом».
А теперь все они замирали, когда он заговаривал. Теперь внимали его мыслям.
И это тоже было особенно приятно! Ронан не отрицал этого.
Сейчас, стоя на балконе среди ночной прохлады и тревожной тишины, Ронан смотрел вперед, представляя под ногами город, который видел столько раз, который желал воспеть в новой поэме в честь победы…
-Завтрашней победы! – прошептал он, вглядываясь в темноту так, словно мог в ней что-то разглядеть.
Завтрашней! – и что-то сладко стянуло его грудь внутри, пропороло томительным ожиданием, свойственное только поэтам и влюбленным юношам.
Осталось немного. Осталось чуть-чуть, самые последние часы, а там…как он же сам писал еще недавно?
-А там хоть дождь, хоть снег, хоть мрак! Остался шаг, последний шаг! – прошептал Ронан, не тревожась, что кто-то его услышит. Все было глухо.
Но он знал, прекрасно знал, что тишина и глухота – обманчивы! Сейчас, в эту самую минуту через три дома отсюда, в подвале, последний раз прочитывается карта координации, куда вести толпу так, чтобы солдаты не успели противостоять ей. а через несколько проулков, в Пепельных рядах, где еще недавно зверствовали дознаватели и солдаты, есть один трактирчик… там какая-то девица из дознавателей недавно распорядилась вылить контрабандное вино на мостовую, отказавшись взять себе, так вот, именно там, как знал точно Ронан, сейчас перебирают нехитрое оружие, доступное горожанам: топоры, вилы, факелы…
Все для устрашения. Всё для войны, про которую мало кто еще знает в городе.
Завтра, уже завтра! Подумать только, что уже завтра, через несколько часов история начнет новую главу и новые имена зазвучат громовым раскатом!
Луал и девять рыцарей его! когда же наступит это завтра, ведь ждать более невыносимо!
Конечно, есть риск провала – он всегда есть. Короля не смогут убить. Заговорщиков и толпу погонят солдаты.
Но плевать. Ронану не страшна смерть, ведь в нем живет в эту минуту что-то более сильное, чем жизнь – в нем мечта. Мечта – сладкий образ того, что он причастен к новому миру.
И пусть тревожится Альбер, что-то угадывая. Пусть говорит ему:
-Ронан, тебе нужно затаиться назавтра! И вообще…не лезь на рожон.
-Я неплохой фехтовальщик, - напоминает с обидой Ронан, не желая оставаться при сломе мира где-то на задворках, но желая быть в первых рядах. Вызывать восхищение, бороться, находить упоение в мятеже.
-Фехтовальщиков будет мало, - возражает Альбер. – Будет сила. Будут пушки. Не хотелось бы, чтобы ты, наш мыслитель, пал бесчестно и бесславно.
Ронан не отвечает. Смотрит на Альбера с плохо скрытой усмешкой.
-Всё равно пойдешь же! – Альбер не спрашивает, он прекрасно знает своего друга, прекрасно изучил его за все время.
Ронан молчит. Ответ – это оскорбление. Может быть, его не было тогда, когда заговор формировался и набирал силу, но разве значит это, что он совсем не пригоден для того, чтобы бороться за то, что кружит его душу и пьянит? За то, наконец, ради чего ему жизнь кажется осмысленной?
-Ладно, - сдается Альбер,  понимая, что, как бы ему не хотелось убрать Ронана подальше от опасности, это все равно невозможно. Характер у этого романтика не тот, чтобы отсиживаться в стороне. Для него даже грудь, разорванная пушечным осколком – это более предпочтительно, чем трусливые прятки за стеной. Недаром, еще в дни первых знакомств, Ронан как-то прочел оскорбительный и очень язвительных стих о трусости, где говорилось о рыцаре, что умер, испугавшись собственной тени…
-Ладно! – в конце концов, Ронан тоже имеет право на присутствие в истории, и право это большое и значительное! – Тогда…держись поближе ко мне, не будь идиотом!
Ронан усмехается. Ронан обещает.
С тем, чтобы потом стоять на балконе и представлять, что будет через несколько часов, в течение которых он желает обратиться к народу сам и заявить то, что недавно зачитывал еще сторонникам Альбера.
О конце трона. О конце королевства. И начале нового мира.
О том, что Альбер ничего об этом не знает и наверняка будет, мягко говоря, не в самом мягком впечатлении, Ронан старается не думать – он считает, что война не должна затихнуть, а должна сразу же обрушиться со всей своей силой на землю, чтобы снести неожиданным напором всякую старую опору, из которой встанет нечто новое…
Прекрасная ночь, последняя тихая ночь на ближайшие несколько месяцев уж точно, а вернее, скорее всего, даже на год. Что будет через несколько часов? Займется рассвет, затем…затем город начнет оживать. Застучат двери кузниц и булочных, заработают портнихи и пойдет бойкая торговля.
А в это время, королевский дворец будет ожидать последние минут ы перед тем, как официально герцог Лагот назовет принцессу Вандею своей невестой и король Вильгельм благословит свою дочь к этому браку в присутствии Высшего Жреца Луала и девяти рыцарей его.
А дальше…пир. И пока будет пиршество, пока будут вноситься блюда, а музыканты станут только подбирать ноты своих струн, где-то в городе уже все будет готово.
Потом король Вильгельм умрет. И город запылает. Заплачет, завоет, зашагает в направлении к замку, выкрикивая имя своего нового короля – герцога Лагота, а в это время Ронан заговорит с городом и спросит – а зачем король? Зачем? Не знак ли это Луала и девяти рыцарей его, к свободе, в которой есть место непреложному закону, а не настроению правителя…
-И город последует, - шепчет Ронан, представляя себе в деталях события через несколько жалких часов, которые тянутся, тянутся – издевается над ним время, испытывает его.
Но оно не в силах изменить всего. И тогда – тогда начало нового мира, тогда приход силы, которой не было в этой земле прежде, и потрясающее чувство собственной победы.
И, может быть, зеркало тогда узнает его? может быть, он узнает себя в том, горящей странной и даже безумной человеке, что отражается в холодном зеркале?
Уходит, уходит ночь! изгнанная, напуганная мечтами и общей бессонницей, обиженная ненужностью своей, скрывается, сереет, обнажая очертания сонного пока еще города, который не представляет даже, что его ждет так скоро.
Просыпаются горожане, не зная, что скоро придется им взяться за топоры и вилы, зажечь факелы, чтобы идти и отстаивать нового короля, который единственный! – сможет противопоставить  что-то угрожающей нищете и разрухе.
Но большая часть обитателей столицы выдыхает с облегчением. Время идет, благо, нет нужды прикидываться и прятаться от ночи.
Эда понимает, что должна поговорить с Гилотом и объяснить ему все. Мэтт, Кенот и Сковер скрываются в разных частях замка, делая вид, что каждый из них идет по обычному пути своему.
Принцесса Вандея – прекрасная и нетронутая сном скрывает свою бледность с помощью двух служанок и румян.
Король чувствует, что сегодня его дом опустеет и мрачнеет от одной мысли об этом.
А что до герцога Лагота, тот заканчивает свои записи и прячет их на теле, после чего спешно облачается в роскошные одежды, готовый идти на совет, во время которого он сделает последний свой шаг к заслуженному престолу и первый – к спасению народа.
Жаль только, что часть народа, ведущая его часть, та самая, что умеет вести за собой других, уже поняла, что единственное решение от разрухи и тронного страха – избавиться от трона вообще. Но кто же скажет об этом герцогу Лаготу?
Утро набирает силу.

30.
-Высшею властью Луала и девяти рыцарей его, благословением отца и короля Вильгельма, сердце принцессы Вандеи принадлежит герцогу Лаготу…
Слова просты, а вот напряжение в воздухе давит. Еще бы! Нет, народ, конечно, догадывается, что визит герцога изначально был связан с принцессой и брачным союзом, но пока это объявлено только на совете, среди членов которого сам король, жрец Кенот, герцог, министры, принцесса и несколько дознавателей.
На принцессу страшно и жутко смотреть. Она бледна, ее трясет от страха и от смущения она готова провалиться, кажется, под землю. Но вот только даже ее отец – король Вильгельм, в этот час больше король, и он не может пощадить ее чувств, даже если ее хочет. Чего же говорить о женихе, герцоге Лаготе, которого больше занимает то, что произойдет после вечерней Божественной клятвы? Ему плевать на принцессу, как на