Палач по закону

готова умереть во имя служения закону, не понимая, что закон всегда вторичен, а первична воля народа. и если воля народа желает его, Лагота, на престол, то он подчинится ей, даже если это противится  слову закона.
А эта девчонка! Как забавно судит она, как пытается казаться дознавателем, когда все вокруг еще ей незнакомо и собственная душа ее еще дремлет, нетронутая и неразбуженная ничем, нет в ней идеи, есть лишь чье-то воспитание и чье-то влияние.
Надо бы сказать Сковеру, чтобы не зверствовал и пожалел девчонку. Что с нее взять? Хотя, со Сковером попробуй перемолвиться, как же! Похоже, у его сторонников уже идут разногласия, но ничего – скоро он придет и наведет порядок и сделает то, что продиктовано общей волей: принесет мир в королевство! Да, он сделает это, обязательно сделает…
«Во время назначенной мною прогулки по столице, я отметил, что сторонники мои держат до последнего честный и преданный вид, не позволяя почтенному королю Вильгельму хоть как-то заподозрить их в недобросовестности и предательстве, хотя я полагаю, что если бы Вильгельм понял нашу мысль и нашу цель, то отрекся бы от престола добровольно, в мою угоду, зная, что я смогу сделать то, чего не смог свершить он…»
Лагот довольно улыбнулся: последние строки ему нравились. Он уже видел себя спасителем королевства, героем, который сделал совершенно невозможное.
«Вы, мои потомки, можете осуждать меня, говоря, что я совершаю предательское убийство, что я сам ничтожен, так я спешу сообщить вам, что вы, моя кровь и мое имя – ошибаетесь! я несу освобождение, которого давно жаждет эта залитая кровью, занесенная пепельным ветром голода и уничтоженная налогом земля! Я несу настоящую свободу и снимаю оковы неправильного и губительного правления короля Вильгельма!
Уничтожая его, я уничтожаю только загубленную ветвь, что отравляет здоровое дерево своим разложением, я залечиваю язву, что расползается по телу, которое может еще дать жизнь!
И не один закон не может меня винить в этом решении и в этом поступке, потому что человек, допустивший такую разруху, такую погибельную муть в своем королевстве, не сумевший воспользоваться властью, данной ему небом, стоит в стороне от всяческих законов! И я, карающий, яростный огонь, стремлюсь разрубить этого человека, по воле призвавшего меня народа!»
Герцога Лагот даже отложил перо, чтобы перечитать почти законченный свой дневник. Он чувствовал, что писательский дар, которого в нем никогда прежде и не было, проснулся в нем с небывалой ретивостью и сам сплелся с рукою его, подсказывая, как именно выводить на неровном листе буквы.
«Боюсь ли я завтрашнего дня? Нет, друзья мои, подданные мои и потомки мои! Я приветствую всей душою завтрашний день, который принесет начало нового мира королевству, которое давно заслуживает освобождения и заслуживает быть спасенным. Спасенным мною!
Если суждено мне оказаться преданным кем-то из своих сторонников…»
Лагот нахмурился. Ему не нравилось даже допускать мысль о провале, но перед своими потомками он знал, нельзя было быть бесчестным.
«И если суждено мне сгинуть в пучине жестокости, предательства и измены, которую предостеречь я был не в состоянии, если мои боги посмеялись жестоко надо мною, то знайте: ваш предок сделал все, чтобы освободить землю от оков, которые гнули ее, от крови, что текла по ней и от голода, что грыз ее, как падальщик мертвое тело!
Возрождение, да, возрождение – вот что нужно этой земле и я, призванный самим народом, в лице многих достойных представителей его, могу дать это облегчение, могу принести его, и я пожертвую собою, потому что земля этого королевства – моя и мой род, род древнейшей и благородной крови призывает меня в час нужды стать карой врага или сгинуть в борьбе с ним!
День, который уже наступил, пока я выводил эти священные строки, войдет в историю, либо как наша победа, либо как наше поражение и предательская смерть, которая, признаюсь, меня ничуть не страшит!
Потомки мои, я заканчиваю свою запись.
Лагот…»
-Да-а, - промолвил потрясенный собственной работой герцог, - вот это я дал маху!
Хотелось тотчас показать кому-то свое мастерство, горячность своих строк, но он овладел собою и заставил себя убрать дневник, аккуратно сложил его и спрятал за пазуху, полагая, что если через несколько часов смерть его настигнет, все равно на его теле эти записи найдут и тогда… что же, может быть, они оценят его рвение и поймут, кого потеряли!
Герцог расчувствовался от собственных мыслей и попытался унять их, зная, что сон, хотя бы на пару часов ему просто необходим…
Но сон в эту ночь не приходил решительно ни к кому, кроме тех, кто вообще не занимал мысли свои какими-то войнами, стычками, интригами и борьбой.
27
Всё та же ночь, в которой нет покоя и мягкого сна. Есть тревога, кипящая в груди – тревога странная, и не имеющая видимых оснований, рожденная каким-то необъяснимым чутьём.
Но Гилоту не легче от этого. Он идет по коридорам, совершает обход, в котором нет надобности, но сидеть в кабинете Королевскому Дознавателю решительно невозможно. Он идёт по каждому коридору, который встречает на пути, не заговаривает ни с кем, и никто не заговаривает с ним, лишь пожимают плечами: чего не спится этому служителю закона? Кого он надеется поймать?
А те, кто знают, кого надо ловить, и знают, за какое деяние, тревожатся не меньше. Нет в них насмешливости – опасаются они за каждую минуту, которая предшествует исторической странице.
Гилот идет по коридорам, и память бунтует в нем, почему-то возвращая в самые сентиментальные и самые яркие моменты его жизни.
Вот его отца уводят в тюрьму за кражу, к которой, как уверен он был тогда семилетним мальчишкой, отец не имеет никакого отношения. Кажется, но тогда бежал за солдатами, пока мать голосила за его спиной, привлекая зевак. Да, точно, он бежал, а потом один из солдат, устав терпеть такое преследование, развернулся и толкнул мальчишку.
И сейчас иногда болит на непогоду под левой лопаткой, которой он больно ударился о какой-то камень. Но разве это имеет отношение к тому, что тревожит его в эту ночь?
Уже не мальчик, а юноша стоит он перед королем и говорит решительно, что хочет отдать свою жизнь в борьбе за закон и защиту людей. И королю, юному тогда королю Вильгельму, ах, стремительное время, нравится решительность и храбрость его просителя. Вильгельму тогда хотелось быть милостивым ко всему и всем, он только-только взошел на престол и жаждал деятельности и благодетельства, хотел осыпать всех и каждого счастьем.
Но разве имеет это отношение к тому, что на сердце Гилота именно в последние дни нет никакого покоя?
Коридор, коридор… почти как в подземельях, в которые он попал не сразу. Сначала отправлен был помощником судей, а потом случайно выяснил, что один из судей, как сейчас Гилот помнил его имя – Самон, брал взятки. Гилот сумел найти доказательства этому и представил их королю, заявив, что хотел бороться против беззакония, а не потворствовать ему.
-Вот и искорени всякое беззаконие в моих землях! – велел король Вильгельм, уже утрачивающий веру в собственное могущество.
И так Гилот стал Королевским Дознавателем.
Но к сегодняшним коридорам это воспоминание не имеет отношение.
Гилот заметил, как от него отшатнулась какая-то служанка из свиты принцессы Вандеи, отшатнулась с испугом, как от прокаженного и Гилот, несмотря на глубокую задумчивость, не удержался от улыбки – боится!
А ведь он не всегда внушал страх. когда он был молод, то сдружился с начинающим дознавателем – Гракхом. Они были похожи и оба хотели избавить королевство от всякого зла и мечтали о дне, когда закон будет пустым пережитком, а все жители земли будут чтить его…
Гракх был веселее и задорнее вдумчивого и предпочитающего держаться в тени Гилота. Наверное, по этой причине в скором времени Гракх женился на красавице двора, но службы своей не оставил и дружбы тоже. Все было как прежде, кроме того, что Гилот теперь был частым гостем в доме Гракха и мечтал, что и у него будет когда-нибудь так уютно, так тепло и так приятно находиться, что и его кто-то будет ждать после тяжелого трудового дня, полного разоблачения гнусности, исходящей, как и от крестьян, так и от знатных фамилий двора.
Но потом Гилот, прозревший один из заговоров, следуя, как цепной пес по цепочке лиц и событий внезапно встретил на конце ниточки своего друга и его жену. Полагая, что свершена ошибка, отчаянно сопротивляясь рассудку, Гилот не стал поднимать шума и тщательно убедился, прежде чем явился в дом Гракха, его жены и его дочери, что крохой лежала в колыбели, в сопровождении солдат.
Гракх и его жена, связанная с заговором, не стали сопротивляться. Гракх попросил только:
-Наша дочь не при чем. Позаботься о ней в память о нашей дружбе. Расскажи про ее родителей.
А Гилот, не имеющий опыта в обращении с детьми и ощущающий пепел в своей душе, в своем разрушенном мире, стоял над колыбелью крохотной Эды и не знал, на что решиться, и, если бы мог, он умер бы на том месте, где был. Но смерть не нашла его. он хотел бы последовать в тюрьму и на казнь вместе с Гракхом, но знал, что это удел виновных и только…
Гилот же не считал себя преступников ни в чем.
-Я расскажу Эде, что ее родители были преступниками, - тяжело дались ему слова, а осознание ударило еще тяжелее.
И Гракха, кажется, проняло гораздо больше в эту минуту. Он с бешеным криком бросился на Гилота, но солдаты живо усмирили его бунт...
Но к происходящему сейчас в замке и в столице это не имеет никакого отношения. Только к самому Гилоту, который не может найти покоя, который отравлен чем-то, чего сам найти не может.
Он шел, не зная даже, куда и зачем идет.  Вспоминались десятки допросов и последнее шутливое издевательство от Гракха, который отказался отвечать на вопросы всем, кроме Гилота. Так один друг судил другого.
-Почему? – тихо спрашивал Гилот и бесконечный свет, который куда опаснее бархатной тьмы рождался в нем и закипал.
-Так лучше для народа, - равнодушно пожимал плечами Гракх, и в глазах его не было испуга. – Вильгельм не король. Он приведет королевство к пустоте и кто-то однажды сделает, наконец - то, что пытались сделать мы!
-Не смей…- Гилот не мог повысить голос, в горле пересыхало гораздо быстрее, чем он мог справиться с этим.
-Правду говорю, - Гракх не боялся. – Однажды ему придется искать чьего-то союза и все станет лишь хуже.
-Ты дал клятву! Ты присягал ему! – Гилот пытался поверить в то, что есть еще шанс на ошибку, что Гракх только оступился, что он не понимает, в чем его обвиняют. Но эта последняя иллюзия обрушилась, а вместе с нею и мир начал тлеть:
-Я нарушил свою присягу. Тебе не понять, ты не служишь народу. Ты служишь закону. А законы создают и тираны.
Гракх не повышал голоса, но Гилоту казалось, что он кричит, и он невольно отшатнулся, и лицо его исказилось от отвращения и презрения.
-Дочку жаль, - продолжал Гракх как ни в чем не бывало. – Жена-то, допустим, знала, что так может быть, а вот Эда…
И Гилот понял, как может сделать он больно тому, кто разрушил последнюю защиту.
-Эду выращу я. Она будет служить закону и пойдет по моему следу. Она станет дознавателем и примет присягу. Ты совершил ошибку, когда не ушел из дознания. Ее жизнь