БАНКА ДЛЯ УРИНЫ

тебе ещё раз отдельно сказать хочу, когда моя Нина двойню родила, ты же первым пошёл в профком с заявлением о расширении моей жилплощади. Выделили мне тогда двухкомнатную квартиру улучшенной планировки с двумя лоджиями, окна выходили на обе стороны дома. Сколько народу возмущалось, мол, я такой и сякой. Ты один стоял на своём: дети здесь не при чём, нужна дополнительная квадратура. Али забыл?» - «Помню, - отвечаю ему, а сам думаю, куда он клонит. – Разыгрывает из себя добренького благодетеля, а сам барской ручкой на дверь укажет, мол, вали нахрен, на все четыре стороны!» Берёт Толик моё заявление и рвёт. «Яша, я привык за добро платить добром, - говорит он. – Предлагаю тебе остаться. Раньше крутил «баранку» и сейчас тем же заниматься будешь. С небольшим изменением в работе. Слышал о дальнобойщиках? Предлагаю тебе работу водителя-дальнобойщика. Работы невпроворот. Юристы мои подсуетились. Составили договора о перевозке товара. Остаётся только сесть за руль и вперёд, колесить по дорогам нашего отечества. Согласен, Яша? Или пойдёшь на биржу труда? Чем своих девчонок кормить будешь, во что одевать? Тридцать секунд на размышление. Время пошло». Я тут же, говорю ему, дескать, согласен. От добра-де добра не ищут. Ну обрадовался он; по рукам, говорит, верное решение принял. Труд он облагораживает человека и, как говорили отцы основатели коммунизма, из обезьяны сделал человека. Выпили с ним по рюмке коньяку. Он направил меня в кадры и предупредил чтобы с завтрашнего дня без опоздания явился на работу – мой первый дальний рейс. Так я вошёл в дружную капиталистическую семью. Подробности первой поездки и нескольких последующих опущу. Перейду сразу к делу. Вернее, к банке. Банка эта не простая, уже говорил. На ней есть автограф, о чём упоминал тоже.
    Первое время сильно удивлялся, когда помимо командировочных бухгалтер выдавала конверт с «баксами». Когда двести, иногда триста, один раз полштуки, как тогда говорили «полтонны». Каждый раз бухгалтер особо напоминала тратить эти деньги в случае крайней необходимости. Были это проездные деньги «дорожным контролёрам». Просил, ни перед кем не светить полную сумму и никому не рассказывать: меньше знаешь – крепче спишь. Каждый раз, возвращаясь с рейса, возвращал бухгалтеру деньги полной не растраченной суммой. Он удивлялся, мол, как тебе дядя Яша, - уже тогда в бывшем АТП ко мне обращались дядя Яша, - удаётся так прокатиться и ни с кем не повстречаться. На что отвечал, что гадать, везучий. А знал, что моим коллегам не так счастливилось в пути,  шерстили их карманы «дорожные инспектора-рэкетмены», кое-кому рихтовали не только автомобили, лица тоже, руки-ноги ломали монтировками, калечили, как могли, будто не одного христианского роду-племени. Как-то раз Толик вернул мне пару сотен «баксов», поблагодарил за работу. Возвращаю после очередного рейса деньги бухгалтеру, балагурю, мол, везёт, как утопленнику, на что он и говорит, не сглазь, Яша, а то и впрямь повезёт, как тому утопленнику. Кто сглазил, я или он, но началось с того, что отравился я мороженым, детям ничего, меня же неделю так носило в туалет, почти сутками с «белого коня» не слазил. Вызвала моя супруга в итоге «скорую». Приехали они, посетовали, дескать, так можно от обезвоживания умереть. Сделали капельницу, несколько уколов. Оставили таблетки. Разъяснили, как пить. «К утру будете как огурец!» - сказал на прощание фельдшер. Ночь прошла без позывов. Уснул. Утром ранёхонько просыпаюсь, ни боли тебе, ни каких ещё других посторонних побочек. Звоню диспетчеру. Она мне, ой, как здорово, что вы, дядя Яша, выздоровели. Утром надо ехать. Отвечаю бодро так, коли надо, значит – поеду. Немного Толик огорчил, говорит, поедешь один, не как раньше в паре с кем-то, груза не очень много. Обернёшься к вечеру следующего дня. Суёт в карман рубашки «капусту»: «Мало ли чего в дороге случиться может». – «Всё будет тип-топ», - ему в ответ. А он так тихо: «Бери, Яша, пригодятся». Не поверишь, Стёпа, ничего ведь не почувствовал. Выехал из автобазы с лёгкой душой.
    Дядя Яша перевёл дух.
    - Будто заново то время переживаю… Именно тогда по всем дорогам распустили крылья белые кресты в память по погибшим и слова «Спаси и сохрани» были как напутствие любому, кто собрался в путь.
    Он снова замолчал; вытер выступивший бисер влаги на лбу.
    - Это сейчас, когда смотришь на прошлое через призму прожитых лет, всё смотрится иначе. Несколько не таким уж и трагичным, как казалось, даже можно сказать – комичным. Сколько мне тогда было? За сорок? Да! за сорок! Самый разгар жизни. Солнце постоянно над головой. Ни одной тучи неприятностей. Дочки подросли. Старшая в институт поступила, невестилась. Готовились к свадьбе…   
    Слушая соседа, Степан незаметно начал клевать носом, и лишь посторонний звук, то ли смех, то ли дребезжание, вернули его в действительность: он открыл глаза и впрямь, дядя Яша тихонько смеялся в кулак.
    Он поймал взгляд Степана и сказал:
    - Ты не думай, что я словил «ку-ку». Повторюсь, ситуация с банкой вышла как в пословице: не было бы счастья, да несчастье помогло.
    Маршрут мой пролегал в объезд Смоленска. В дороге вспомнил, что там живёт мой сослуживец Егор Ершов, хотя друзьями большими не были, но изредка переписывались. Вспомнил, накручивая на колёса километры асфальта, как с ним бегали в самоход, как однажды застукал их, уже выпивших, замполит и вставил по самое не балуй. В голове всплыл и адрес. Думаю, небольшой крюк дам, не во вред работе. Наверстаю потом потраченное на общение с сослуживцем время. Встретила жена и сообщила, мол, Егор в больнице. Ничего сложного, сорвал спину. Прошу жену передать привет от меня. Ведь почти двадцать лет после не виделись и в дорогу. Выехал на объездную трассу и притопил на всю мощь движка. Гудят шины, ветерок задувает в кабину, солнышко светит – красота! Кстати или нет, по пути придорожное кафе с вкусным названием «Добро поешь». Захожу. Пусто. Два столика занято небольшими компаниями. На стоянке стояли два автомобиля. Поел вкусно. Не буду утверждать, что великий гурман, но еда понравилась. Подхожу рассчитаться к буфетчице. Слово за слово, разговорились. Оказалось, она хозяйка кафе. Похвалил её; она раскраснелась, мол, приятно услышать от человека доброе слово за её стряпню, говорит. Спрашивает, как работа. Ну, я и раскрыл душу, дескать, так и так, всегда в пути, дома редко бываю. Хозяйка тоже заявляет, вот так совпадение. Мой муж тоже дальнобойщик, сейчас уехал на Украину. Переживаю, как там у него дела, это же раньше одно государство было, сейчас – заграница, смешно подумать. Ведь, наслышана, что в пути происходит, и дальше жалуется, что места себе не находит, пока  не постучится в дверь муж живой да здоровый. Тут я на часы бросаю взгляд, говорю, мол, хозяюшка спасибо. Да пора мне в дорогу. Она предлагает выпить кваску домашнего в дорогу. Выпил стакан, она наливает другой. Улыбается, пей, мол, авось и моему кто запросто так даст кваску жажду удалить. Поблагодарил за квас. Она доброго пути пожелала, как обычно, без гвоздя и жезла, перекрестила и сказала: «Храни вас бог!»
    Еду и удивляюсь, почему трасса пустая. Ни одной машины попутной и встречной нет; вокруг запущенные поля. Одинокие персты труб выглядывают закопчёнными столбами из провалившихся крыш. И солнце. Висит оно, над головой и клониться к закату не хочет. За всеми размышлениями чую, что мой пузырь даёт знать: пора облегчиться. Можно было остановиться и как многие делают, помочиться на колёса, чтобы дорога была удачной. Но мне захотелось ещё и в тени отдохнуть. И тут как по щучьему велению впереди по курсу, справа, приличный лесок. Подъезжаю. Выпрыгиваю из кабины. Бегом под дерево, на ходу ширинку расстёгиваю. Остановился, лью, глаза закрыл от удовольствия, счастье распирает от копчика до макушки. Только последняя капля слетела, как слышу шорох за спиной и противный скрипящий голос: «С облегчением, дядя!» Ноги враз ватными стали. Не мои, чувствую, чужие; не повинуются мне, не слушаются. От того места. Откуда волна удовольствия по телу растеклась, холод пошёл до макушки. Нашёл силы, развернулся. Стоят четыре лба метра по два ростом. Плечи шире ковша погрузчика, мышцы рельефом через маечки облегающие говорят о недюжинной силе. Во всём виде парнишек сквозит далеко не сочувствие к окружающим. Сердце так и ушло в пятки. «Приплыл, - думаю, - сглазил, вот теперь и получу за все мои два года везения по самые помидоры!» Один из них спрашивает морда у него прыщавая, круглая, глазки так и сверлят, и кого-то он мне напоминает, вспомнить не могу, но и не до этого было: «Что молчишь, язык проглотил от вежливого обращения, дядя?» Икаю и отвечаю: «Спасибо, ребята!» Они как загогочут, будто кони при виде кобылицы. Прыщавый смеётся громче всех: «Одним спасибо, дядя, не отделаешься!» Сердце замирает, но я нахожу силы спросить: «Это отчего». Прыщавый говорит, а от его слов по спине мурашки слоновьими ледяными ногами тропки прокладывают: «А от того!» - и снова гогочет. Смелости мне не занимать, но в тот момент сыграл труса, голос треснул, спрашиваю: «Вы, ребята, собственно, кем будете?» Прыщавый с друзьями просто от смеха пополам складываются: «Развеселил ты нас, дядя, до колик в животе. Вот спасибо!» Отвечаю им: «Всегда, пожалуйста!» Внезапно прыщавый говорит: «Мы, дядя, из лесоохраны». Ничего не понимаю, но говорю: «Юннаты, что ли?» Прыщавый улыбнулся. Сверкнул золотой коронкой и из неё ударил мне в глаза лучик. «Они самые, только повзрослевшие. Охраняем природу родного края». Что мне в его словах ёрническое послышалось, да снова захотелось траву водой смочить, аж в затылке вода заплескалась. Держусь, хотя и терпения мало. «Вот этот лес, дядя, от таких вандалов, как ты, и прочих любителей испытать природу на прочность. А лес этот охраняется государством». Слушаю этого молодца и вижу, как жизнь мою позёмка смерти заметает: «Реликтовый он что ли»; а прыщавый продолжает: «Не знаю, реликтовый или нет, однако дубу, под который  ты выссался, почти триста лет. Может именно его могучий вид вдохновил Александра Сергеича…» Тут я его робко и несмело перебиваю: «Пушкина?» Прыщавый смотрит на меня, как на идиота: «Ты много знаешь Александров Сергеичей «Руслана и Людмилу» написавших? То-то! где гарантия, что именно под этим дубом написаны знаменитые строки: - У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том, и днём и ночью кот учёный… Сейчас не заметно, но если на рассвете или на закате присмотреться, на коре можно рассмотреть следы цепи и когтей кота». Тут я не стерпел: «Пушкин начал писать поэму в лицее, не в Смоленске!» прыщавый усмехается: «Лично мне по барабану, где и что он написал. Мне как потомку великого русского поэта, обидно, что все подряд становятся под этот дуб, ссут под корни. Губят дерево. Как думаешь, дядя, красиво ты поступил? С памятью народной о великом поэте и с дубом?» Ничего не успеваю ответить. Терпеть мочи нет. Отворачиваюсь и давай траву проливать. «Ведёшь с тобой, дядя, пропагандистские беседы, вразумляешь, а ты всё норовишь по-своему делать. Нельзя так. Но я добрый. Скажу как можно». Привожу себя в порядок.  «Сколько?» - спрашиваю и думаю, куда сунул тонну «баксов». «Нравятся мне сообразительные, -