для всех кроме него известный человек.
– А он всего лишь меня одного толкнул локтем в бок, чтобы оказаться быть ближе ко всем этим людям, – вдруг рассудил Публий вот так, глядя на сложившуюся вокруг ситуацию, – тогда как все эти люди вокруг, не обладая достаточным терпением, готовы друг друга на месте давить, чтобы быть к нему ближе. И он можно сказать поступил гуманно, пожертвовав только одним мной, ради встречи стольких людей с собой. А я это сразу и не понял. – Укорил себя до стыда Публий, решив больше так не спешить с такими преждевременными выводами, и сейчас всё же надо послушать и узнать, что это за такой великий муж и человек.
И Публию долго не пришлось оставаться в неведении того, кем оказался этот человек, достойный разных мыслей, и больше, конечно, благочестивых и уважительных.
– Цецина Порций, что ж ты всё молчишь, и слова не скажешь? – выделившись от гущи народа, обратился к интересующему Публия человеку, стоящему в центре этого относительно свободного участка площади человек другого типа и наружности по сравнению с Цециной Порцием, под чьим именем теперь известен тот человек, кто и вызвал в Публии столько разных вопросов и сделанных из них выводов. А как только Публий узнал, как этого человека зовут, то он начал присматриваться к Цецине Порцию, чтобы приметить в нём гистриона Генезия.
Что невероятно и чуть ли невозможно сделать хотя бы потому, что Публий в лицо Генезия никогда не видел. А то, что он его когда-то, в следующее за сейчашним временем увидит у термополии, то, когда это случится, то тогда и можно будет говорить с позиции этого наставшего времени. А сейчас он может только полагаться на те знания естественных наук, которые могут подсказать ему, что в лице Цецины Порция есть от мима Генезия, а что им приращено с помощью косметических средств, чтобы быть буквально похожим на Цецину Порция, кого Публий тоже никогда в лицо не видел. И оттого шансы Генезия быть до неотличимого похожим на Цецину Порция кратно увеличиваются. И не только для одного Публия, но и для многих людей вокруг, среди которых поди что и не встретишь никого из тех, кто Цецину Порция видел в лицо или так близко, чтобы его лицо вначале запомнить, а затем узнать.
А если здесь такой человек окажется, то его поставит в тупик неизвестности талант перевоплощения Генезия, из кого внешне очень похоже вылепили Цецину Порция, и ему только и остаётся, как верно себя подать публике. Но только не сильно отходя от оригинала, чтобы не быть вообще неузнанным теми людьми, кто раз видел и наслышан о Цецине Порции, как о сложном для понимания человеке, и кто сейчас себя ведёт так непохоже на себя, беспощадного и безмерно жестокого ко всякой людской инициативе и самовыражению себя. – Пасть захлопни, кусок мяса, – как помнили все те люди, кто знал Цецину Порция, вот так он всегда с людьми заговаривал, прежде чем вбить их кулаком в землю.
При этом Генезию нельзя сильно и оригинальничать, приблизив свой образ Цецины Порция очень близко к оригиналу. Ведь тогда народ к нему не потянется, и он в итоге не будет избран в судьи. Вот какая на самом деле наисложнейшая задача стоит перед Генезием. Вот он и не решался сразу принять предложение того неизвестного человека с басистым голосом.
И теперь Публий начинает понимать замысел сообщника Генезия, кто всю эту затею придумал, чтобы провести своего человека, Цецину Порция, на судейскую должность – у Генезия есть все шансы выдать себя за Цецину Порция и быть им признанным, если он так хорош, как о нём говорят люди от сценического искусства. А для чего всё это нужно тому скрытному человеку, то тут ответ очевиден. У этого, столь скрытного гражданина, намечается рассмотрение очень важного для него искового дела. И он не стал рисковать, дожидаясь самого суда и рассчитывая на судейский подкуп, кой местами тоже имеет место. А этот скрытный гражданин подошёл к этому делу более чем серьёзно, и он заранее решил заручиться судейской поддержкой, проведя своего человека на должность судьи. И после того как Цецина Порций, теперь всем ему обязанный, займёт судейскую должность и на его судейские решения может положиться тот скрытный гражданин, то им будет начато судопроизводство против одного из своих сограждан, кто по доброму не хочет расстаться со всем своим имуществом.
Но это всё дела какого-то другого времени, а сейчас Публий очень внимателен к человеку, задавшему вопрос, в ком им видится то недоразумение природы, на которое он способно и не гнушается в тех случаях, когда нужно преподать урок человеку, уж слишком много о себе возомнившему в деле своего все знания своей человеческой природы. А тут перед лицом вот такого знатока человеческой природы предстаёт вот такая человеческая несуразность, живость и чуть ли не дикость характера, не укладывающаяся ни в какие разумные рамки человеческого поведенчества, – да откуда он такой взбалмошный и до краха всех моих систем жизни несуразно-беспечный взялся, – и он сам в себе теряется, не зная как всё объяснить и что делать с этим непоседливым и всё им ранее утверждаемое и знаемое опровергающего словом и делом.
В общем, из людской массы выдавился дикого вида человек-непоседа прежде всего в своих глазах и губой навыкат. Где он последнюю специально держал в таком благоустройстве и видимости для окружающего плебса, чтобы сразу для каждого человека, кто с ним сталкивался было понятно, что он человек прямой и ему не присуща ложная скромность в деле своего жизненного благоустройства и требований к жизни, – подавай мне самое лучшее и столько, сколько в меня влезет, – плюс он такой человек, которого не стоит недооценивать и тем более обесценивать. И этого человека, как потом выяснилось, звали Аппендицит Полибий, кто есть поэт и большой писатель на глиняных дощечках когда-то, а сейчас свитках под названием «Ежедневные дела римского народа», вывешиваемых на площадях – это были неофициальные сводки новостей Города.
И не трудно догадаться и многими, кто имел разговор с Аппендицитом Полибием, догадывалось, что сей когда-то скромный муж, с тех пор как его допустили до этого его рода деятельности, стал зазнаваться и посматривать не только на простых сограждан с высока и высоты своих знаний, – я чуть ли не первейший человек в Городе, кто знает, что в нём происходит и сейчас уже случилось (разве что Цезарь, через своих легатов диктующий мне эти сводки событий, первее и ближе стоит к новостям), – но и бывает так, что он задумается и в это время вообразит о себе сверх того, кто он на самом деле есть, – пасынок плебейского роду-отроду, – да и без всякой почтительности окинет взглядом представителя славного рода Антониев, Марка Антония. Чей род вёл свою родословную от самого Геркулеса и оттого все его представители необычайно свирепо выглядели, обладали огромной физической силой и добродушно-грубым нравом, но при этом проявляли большую слабость к женскому полу, ради которого они шли на всё, а он, женский род, этим всегда пользовался.
И единственное, что спасёт Аппендицита Полибия от справедливого наказания за такое неосмотрительное поведение и гордыню, так это то, что Марк Антоний и сам в упор никого перед собой не видит, особенно тогда, когда ему в спину так для себя нелепо смотрят. Что опять же нисколько не уменьшает опасность его гнева в сторону Аппендицита Полибия, если у последнего найдутся злопыхатели и завистники (что дело времени), кои обязательно нашепчут Марку Антонию, что за его спиной творятся немыслимые для него, прямо дикие вещи.
А так как именно за спиной всегда задумываются и затем осуществляются все злодейства для обладателя этой спины, то Марк Антоний не пройдёт мимо этих слухов и нашептываний, а мигом привлечёт к ответу этого шептуна.
– А ну живо и громче мне говори, что там, за моей спиной, шепчут. – Затребует ответа Марк Антоний.
А привлечённый им к ответу завистник и злопыхатель Аппендицита Полибия Плиний Недоросший, всё как есть на духу готов ему рассказать из того, что слышал и знает, но не более того, чтобы своими домыслами не смущать дух столь достойного мужа, кто и сам сторонится непроверенных наветов и сплетен, и терпеть не может любого рода наговоров за которыми стоит зависть и злоба людей ущербных, кому в жизни только одна радость, за того человека, кто внушает им зависть домыслить вслух то, что им даже не думалось, и в самом грязном и распутном виде всё это подать тому бесхитростному и простодушному человеку, кто легко может стать жертвой непроверенных слухов с пакостным оттенком, где в центре всего этого грязного до невероятности дела будет стоять тот человек с мыслями про себя. В общем, Марк Антоний ничего не понял из так сказанного Плинием Недоросшим, человеком слишком иносказательным на язык и выражением себя и своих мыслей, и схватив его за горло, потребовал ясности и лаконичности в изложении себя.
– Короче, плут. – Вот так, в два слова даёт себя понять Марк Антоний. И он всегда понимаем теми, к кому он так обращается.
– Аппендицит Полибий, смотря так решительно тебе, Марк Антоний, в спину, видит совсем не твою спину. – С неоднозначным видом делает такое заявление Плиний Недоросший. А Марк Антоний всё равно ничего не поймёт, что этим хотел и сказал Плиний.
– И что он там видит? – недоумевая и пытаясь заглянуть себе за спину, задаётся вопросом Марк Антоний, начиная постепенно грубеть и ожесточаться на этого Плиния, столько загадок ему уже задавшего, а ответа на них так и не видно. Может оттого, что они у него за спиной. А это ещё в большей степени раздражает его и заставляет начать не думать о тех последствиях, которые обязательно наступят для Плиния, если он сожмёт его хлипкую шею своими ручищами.
– У Аппендицита Полибия всегда было отменное воображение. – Опять мало что ясного говорит Плиний, заставляя ещё сильнее нахмуриться Марка Антония. И хорошо, что Плиний всё это видит по нему и оттого он пускается в разъяснение собою сказанного. – А теперь представь, Марк Антоний, что он может себе вообразить, глядя тебе в спину, находясь за твоей спиной? – Задаёт вопрос Плиний, всё же до конца не сообразив, с кем он разговаривает, и что тогда будет, если Марк Антоний, так уж получится, не сможет разгадать этого его ребуса, заключённого в этом его вопросе.
Но Плинию сегодня везёт, и Марк Антоний сумел уловить поданную им так закручено мысль, правда не так, как он своим приземлённым умишком рассчитывал. Так он собирался обратить внимательный и ревностный взор Марка Антония на тех своих близких, кто, когда находится у него на виду, перед его глазами, то сама покорность и послушность. А вот когда Марк Антоний по государственным делам надумает пойти в сенат, на форум, где его ждут не всегда приветливые лица сенаторов, всадников и может быть лицо самого Цезаря, со снисходительной улыбкой его встречающего и как бы милостивым взглядом ему красноречиво кивающего: «Дорогой друг, Марк Антоний, вот и наконец-то, ты пришёл. И теперь я не буду одинок в этом скопище посредственности», а Марка Антония, как правило, здесь встречает унылость и скукота сенаторских лиц, занятых только собой, да и новый Цезарь не питает к нему особенной привязанности и больше
