ПЕТРУШКА (окончание)

                                                                                                            
                                                                                                               13

      Тьма ложится на землю. Мрак расстилается по угодьям её. Страх рождается в сердцах. Коварство, подлость и обман встают во главу угла. Дурные свойства людские уже не прячутся за лицемерными масками, всё на показ, на зрелище. Дьявол не дремлет, он всё больше и больше сеет семян вражды и распутства, растлевающих души. А происходит это с попущения Божьего, ибо люди сами выбирают свою стезю, становясь на службу зла и порока. Немалого труда должен приложить человек, дабы сбросить с себя оковы дьявольские. А ведь так легко поддаться соблазну — сладок греховный плод, не требует он ни труда, ни воздержания.
      Кукольник, пришедший с вечо́ра*, был не простым человеком и даже не простым магом. Своё богатство он нажил не в трудах праведных, а, предавшись нечистому, творил худое, прикрывая лик свой лицемерной маской. Сбирал пороки человеческие на пирах да братчинах*, да в питейных заведениях. Вот уж где рассадник зла! Забавами похоть лелея, пьянками да гулянками завлекал, тем, что иному человеку слаще труда и добропорядочности. И как воск тает от огня, так таял у бражника разум, а следом мошна и порты*. Оказавшись нагим, находил себе такой человек постель на улице под открытым небом. Наутро идёт он к хозяину и, забывши о Боге, закладывает ему свою душу. А хозяин-то, Кукольник, прихвостень дьявольский, этих заблудших грешников превращал в кукол-марионеток, готовых плясать под его дудку, и не только в балаганах. Уж видел себя Кукловод властелином «новозданного мира».

      В глубоком подвале, в кромешной тьме и убогости взращивались ростки зла из падших душ, удобряемые людскими пороками и людской мерзостью. На  листьях этих ростков, пропитанных черным соком мракобесия, алчности и похотливого блуда, настаивалось вино, что кабатчики разливали жаждущим, и от тех людей рождались дети, заражённые всяческими пороками. Добрые сердца, оказавшись в окружении всей этой беспутной скверны, черствели и, задыхаясь от смрада, гибли.     
      Остановить пагубу людскую и врага уничтожить есть только одно средство — чистая непорочная душа, что, оставив помыслы о себе, собственном благополучии, окропит черные ростки невежества крупицей своей доброты, любви и света — этим и осуществится свержение власти тьмы, иначе победа немыслима. Ежели имеется маленькое, чуть заметное, пятнышко на твоей чести, не видать вовек победы, ибо ростки скверны нашли угодную почву в твоём сердце и, возможно, начали свою разрушительную работу. 
      Самого чародея в гроб вогнать можно токмо его же оружием. А вот что это за оружие, Дейдра не знала, она всего лишь края тайны коснулась. Да и рассвет брезжит за окном — проскальзывают зарницы, розовеет окоём*. Прощаются звёзды с месяцем, бледнеют, тают в выси, завешенные предутренней паволокой. Преходящему дню не дано наслаждаться красотой ночной, светом серебра, с небес льющегося.

      Заперли Заряницу в сыром подвале. Ни окна, ни щелочки, откуда лучик света мог бы коснуться лица её бледного. Тьма вокруг, от стен холодом веет. Хорошо, тулуп не отобрали, пожалели. На полу земляном ногой нащупала солому и присела, подбив под себя овчинку. Сколько так просидела, сколь невидимых свету белому слёз выплакала, одной ночке угрюмой ведомо.
      Не один и не два дня провела Заряница в застенке. Совсем было отчаялась на свет белый взглянуть, вздохнуть полной грудью воздуха вольного. Но вот однажды вывел её из дремотного состояния звук ржавых дверных петель. В затхлый воздух каземата вторглась струя уличной свежести. Подвал чуть осветился голубым сиянием звёздной ночи. Свет далёких космических странников проник в открытую дверь и чуть разрядил тьму подземелья. Кто-то вошёл. Следом вползла морозная ночь. Глаза пленницы, пообвыкшие к темноте, различили высокую фигуру в монашеском клобуке. Пришелец проволок по земле что-то тяжёлое, не обращая внимания на  узницу. В глубине где-то остановился, и оттуда послышался звон ключей. Замок, мягко лязгнув, разомкнулся, скрипнула скрытая мраком дверь. Тень с мешком исчезла. Какое-то время спустя вновь послышался металлический звук и лёгкое шуршание затаённых шагов по разбросанной соломе и ощущение прорвавшейся струи хладного воздуха.

      Царь Поздей всё надеется сломить непокорную деву, заставить её подчиниться его воле. Оттого и смертный указ не подписывает — запала в душу Заряница, не вытравить. А колдун своё дело знает, последние приготовления заканчивает, готовится к чёрному дню, когда солнце сокроется и не за хмарой седой, а поволокой чёрной окутается в ясный полдень. Ждёт затмения солнечного.
      И вот однажды, после полудня отобедав изрядно, чародей предался глубокому сну, сморил полуденный сон, обволокла дремота его единственный глаз. Солнца лучи, пробившись сквозь закопчённую слюду в окне, увлажнили широкий лоб каплями пота.
      В камору тихо, затаённо вкралась чья-то малая тень, размерами сравнимая с кошкой; она так же мягко ступала по полу, и скрипучие доски в молчаливом согласии пропустили её. Прокравшись вдоль стены, она юркнула под стол, за которым сидел, развалившись в кресле, спящий хозяин. Звуки его храпа ободрили вторгшееся существо, и оно ловко взобралось тому на колени, затем, дождавшись новой волны храпа, отцепило от пояса ключи, а заместо снятых навесило связку похожих, чтоб не сразу бросалась пустота на шелковом кушаке. После чего малая тень тихо удалилась.

      Растворилась дубовая дверь. Заряницу удивило время, в которое к ней пришли — с улицы день светлым снопом лучей так и брызнул. Ёкнуло сердечко — не настал ли уже последний час, что предрекал тиун* на допросах, тыча под нос царский указ. Она приподнялась с соломенного тюфяка и зажмурилась от ворвавшегося света. Ржавые петли вновь скрипнули, дверь захлопнулась, и всё богатство солнечного дня осталось снаружи. От резанувшей глаза вспышки света узница не сразу узрела вошедшего. Не успели глаза вновь свыкнуться с тьмой, как свеча осветила его лицо.
      Слезами нежданной радости оросились бледные ланиты узницы. Она узнала Любима. Но тут же радость сменилась ужасом. Острой иглой кольнула мысль:  «Неужели и его обрекли на погибель?» Девушка, охнув, обняла парня и зарыдала. Но не было времени у влюблённых для ласк. Поведал Любим о своём плане — враз высохли слёзы и блеснули девичьи очи пламенем гнева. Однако, следует им спешить, покуда Кукольник спит, опоённый маковым отваром, что Дейдра приготовила ему. Указала Заряница место, куда скрытно по ночам, не обращая внимания на узницу, под сенью тьмы, двигаясь, словно привидение, проносит чародей мешки с заблудшими душами. Освещая тёмные склизкие стены трепетным светом восковой свечи, Любим узрел в камне дверь, обитую  железом и, найдя нужный ключ в связке, похищенной Петрушкой, с мягким лязгом провернул им в замочной скважине. Толкнул дверь и чуть устоял на ногах от вырвавшегося, будто из глубокого склепа, смрада. Густая тьма, стоящая у входа на страже, ничуть не шелохнулась от жалкого луча свечного огарка. Тогда    человек, что  решил покончить со злом,  извлёк    из-под одежды припасённые факела и связки свечей. От первого зажжённого факела мрак ужаснулся и с каким-то утробным урчанием отступил по каменным ступеням вниз. Держа в руке факел, смельчак шагнул на первую ступень адского подвала. Заряница, взяв в охапку всё, принесённое Любимом, последовала за ним. В этот момент входная дверь распахнулась от сильного удара. На пороге стояла зловещая фигура Кукольника.

                                                                                                                  14

      Недолог был сон, вызванный маковым отваром, у нового царского советника — сидевшая в нём нечисть переборола наркотические свойства мака. Внезапно нога его дёрнулась, и он очнулся. На какое-то мгновение единственное око раскрылось. Тупым, бессознательным взглядом окинуло окружающее пространство и мало-помалу вновь затянулось дряблым веком. Рука привычным движением скользнула по поясу и, нащупав связку ключей, замерла. Послышалось удовлетворительное похрапывание. Но пальцы, как бы живя своей жизнью, кропотливо-придирчиво перебрали ключи раз, другой и почувствовали подвох. Единственный глаз раскрылся и сна в нём как не бывало. Один ключ оказался лишний! Как безумный, советник вскочил из кресла и, сорвав связку с пояса, лихорадочно пересчитал ключи. Так и есть! Обсчиталась, видно, Дейдра, подыскивая ключи для замены, ошиблась. Выпученное единственное око на лице царского советника налилось кровью, а из гортани выдавилось слово:
      — Измена… 
      И вдруг он в бешенстве заорал: 
      —  Кто, кто подменил ключи?! 
      Вихрем промчался Кукольник по двору и ворвался в темницу.
      Любим, видя, что их замысел раскрыт, говорит девице.   
      — Ступай одна. Всё, что мне было ведомо, я тебе передал. На тебя вся надежда, заря моя ясная. Сделай дело, тебе доверенное. Видать, доля такова нам выпала, настал каждому жизненный предел и конец приблизился. Встречу злодея здесь, где стою! И пока бодра душа да во здравии тело, не допущу безбожника к этой двери! Но помни, времени у тебя немного, ибо сила колдуна велика. Прощай! — Он передал факел и закрыл за ней дверь на ключ, который спрятал на своей груди. И встал на страже. 
      Дрожа от негодования, извергая из горящих яростью глаз молнии, Кукольник приближался к вдовьему сыну, широко раскинув руки, будто стремясь поглотить его своей мрачной тенью. В руке его блеснул меч.
      Любим, готовый к подвигу, хоробрясь и не пряча лица своего пред опасностью, снял с пояса оружие, дарованное отшельником, и, поднеся к губам, шептал —«Поставь, госпоже, мать, пресвятая Богородица, кругом меня тын железный от земли и до небес со все четыре стороны… Ниспошли помощь и нетленною ризой твоей укрой от ран и смерти от рук нечестивца. Поможе справиться с извергом рода человеческого. Не дай врагу нашему злорадствовать над нами!» — и, поцеловав сей меч, почувствовал в теле своём не свойственную ранее силу, готовность вступить в единоборство с врагом.   
      Молча сошлись противники. Полыхнуло пламя, затрещала смола у факела, освещая  лица    дерущихся. Обе стороны отвагой и яростью не уступали друг другу, — наносили страшные удары, но, однако, с лёгкостью ускользали от смертельного лезвия. Сколько времени уже длился бой, не ведомо ни тому, ни другому. Никто не видел сей сечи, не считал ударов жестоких, ни слыхал речей бранных, опричь* лежащей в стороне перчаточной куклы, зубоскала Петрушки. Факел тот, что освещал сражение со стены, утомился и стал терять силу.   
      Злодей, заперво налетевший словно коршун на курицу, надеялся на скорую победу, но видя неослабевающую силу человека, удивился: откуда это в сермяжном мужике столько мощи, что он не в силах одолеть его, и со змеиным коварством пустился на хитрость. 
      Не помышляя о себе и наградах, Любим сражался с большим мужеством и отвагой. И неизвестно, что в его силе было больше — волшебства, дарованного