| «Светлица» |  |
10
Утром ранним вдовица не сразу узрела на столе диковину. Она растопила печь и, замесив тесто для лепёшек, уселась на лавку, вытирая руки о передник. При взгляде на стол женщину взяла оторопь. На чисто скоблёных досках лежало непонятно откуда взявшееся полотенце из домотканого полотна. Во всю ширину там красовалось вышитое узорочье: домик с двускатной крышей, в котором, занимая всё пространство, вписана шелком стилизованная фигура женщины-рожаницы. Вкруг дома, украшенные различными цветами-узорами, столбы с птичьими и звериными головами. По обеим сторонам изображены кони-ладьи; на одном женщина, на противоположном мужчина. В верхнем ярусе небесного свода небольшие женские фигурки шиты, а по бокам у них солнечные диски, будто сквозь них прошедшие. Нижний ярус, что землю нашу показывает, орнаментом растительным расписан с двухголовыми птицами-ладьями, плывущими по подземному морю.
Мать Любима, вдова солдатская, с опаской прикоснулась к полотну. В недоумении сидела она и разглядывала расписанный шелковым шитьём рисунок. Сробела поначалу мать; тревога за жизнь сына застучала в сердце материнское. Каково последнего сына потерять! Развеять любовь свою и счастье по ветру. Одной остаться. Бурьян да сорну траву вкруг себя сбирать.
Слёзы оросили иссушенные годами и невзгодами, ветрами и солнцем, некогда горящие румянцем ланиты. Опьянённая дурманом страха, сидела женщина, закрыв лицо руками, слезьми уливаясь. Плачет, как мала птичка, белая перепёлка:
Охти мне, бедной, горевати!*
Хотят сырой дуб зажигати,
Моё гнёздышко розорити,
Мои малыи детушкии побити,
Меня перепёлку поимати.
Как вдруг ощутила лёгкое прикосновение. Даже не прикосновение почудилось, но как дуновение от опахала. Вздрогнула, подняла голову, осмотрелась. Будто ветерок лицо освежил, слёзы высушил. Думы горькие в миг поразвеялись, прояснились мысли — словно божественная благодать сошла. Вмиг уразумела смысл шитого узорочья: словно вошедший в неё дух послужил толмачом и перевёл смыслы славянского орнамента, языка предков. Неделю, семь дней, прогостит её милое дитятко с девицей в доме доброхотных хозяев, прежде чем сядут они в сани и пустятся обратно. И будет хранима их путь-дороженька силами могучими, ибо с миром и чистыми помыслами вошли они в дом божественного Рода и рожа́ницы.
Минули семь дней в ожидании, прошли, как семь братьев близнецов, друг на друга похожие. Сердце матери всё сильнее бьётся, ежеминутно наполняясь поочерёдно то тревогой, то надеждой на близкую встречу с сыновьями.
Ушёл месяц Студень, а на смену братец его явился, прозванный в народе за сильные и жгучие ветра северные да мороз трескучий — Стужень*.
Вечерней зорькой уже возле дома послышался колокольчик. Но в звуках его не было обычного задорного веселья. Звучал он как-то одиноко, расстроенно. Может, от мороза изменился голос его? Застыл язык и покрылся инеем. Не звучит, не вещает издалека о прибытии. Не к добру это! Ох, не к добру!
Хотя и готовилась мать встретить своих детей, да запоздала выбежать на крыльцо. Уже в избе на пороге в облаках холодного пара узрела двоих. Вошедший Любим во взгляде матери прочёл вопрос. Ничего не ответил с порога, скинул тулуп с Заряницы и помог ей на печь взобраться, даром что овчина толста да мороз крепок — найдёт недостаток, пролезет к телу и давай студить. Разделся сам и, прижавшись спиной к печи, устало вздохнул, растирая покрасневшие руки. Мать, поняв всё, поспешила достать из печи горячие щи с солёной рыбой.
За столом сын рассказал матери, как гостили они на Горелом озере, как приняли их хозяева. Доложил всё подробно и обстоятельно. С грустью и слезами поведал печальную весть о невозможности до времени возвернуть Ждану прежнее обличие. Единственно, что с помощью заговоров оживил кудесник куклу на срок от утренней зорьки до вечерней. Да вот только с приходом ночной тьмы Петрушкой вновь могла овладеть злая колдовская сила.
— Велик колдун своею чёрной магией, дарованной предтечей всяческого зла. Не в силах старцу волхованием развеять чары вражьи, ибо утрачена в народе вера отцов, дарившая всем силу. Предали веру родителей своих родившиеся вновь народы, отреклись от богов, природой данных. Пожгли идолов и развеяли прах, словно дым по ветру. У кого защиту искать? Ныне принуждают новым богам кланяться, прежних в нечисть обратили, традиции, что веками складывались, кощунами нарекли. Калёным железом память о них выжигают. Как тут враз с оковами вражьими справиться? Недоброе задумал гнусный потворник дьявола. Только его смертью можно колдовство развеять. Но за смерть злодея должно жизнь чью-то положить. Не всяк уродился для сего подвига. Обретёт победу лишь тот, кто в борьбе себя не пожалеет ради другого.
Силы зла слишком велики, магия их воздействия на человека сильна. Человек грешен в поступках и помыслах, уступчив и падок до блуда. Пуст душевный сосуд, много скверны вливается в утробу его, отчего и влияние дьявольское сильнее. А связь с богом в душе осуществляется, никакие золочёные купола не приблизят к Богу, коль душа не чиста.
Однако, старец вовсе не отказался разгадать тайну чар и обещал известить о результате. Поведал также и о волшебной траве тирлич, с помощью которой творят различные превращения. Да вот только собирают её под Иванов день на Лысой горе, что под Киевом. Недюжинные силы требуются, чтоб сорвать ту траву. Да и Иванов день не близок.
Оставил нам наставление: на ночь завязывать Петрушке глаза и в сундуке под замком прятать, дабы не выбрался тот и не сотворил ущерба, врагом управляемый. Прощаясь, передал саблю широкую, из небесного камня кованную, в помощь против колдуна при встрече.
11
Повернула зима к лету, наладилось солнце чаще выходить на прогулки из-за серой облачной мари. Быстро летит время за делами да заботами — не успели оглянуться, как месяц Сечень* на белых заснеженных крыльях вьюги улетел прочь. Рыхлится, сереет под солнцем снег. В белом убранстве полей ширятся прорехи-проталины, то месяц Протальник* заступает на вахту. Сосульки, что хрустальной бахромой украшали крыши, от ласковых лучей долгожданного солнца истончаются, теряя красоту. Падает талая капель. Кап, кап, вот лужица собралась внизу и напоила прилетевших воробьёв и синиц. Однако, ночь кусается морозом и утренники ещё подолгу держат в ледяном панцире ноздреватый снег.
Всё это время мать, солдатская вдова, с тревожным трепетом каждое утро сперва-наперво осматривала стол и лавки: нет ли какой новой весточки от кудесника. Но нет, пусто на чистом столе, только ожившая кукла смотрит печальными глазами, от взгляда которых у матери наворачиваются слёзы. Кукла ходит по дому, старается чем-то помочь в меру возможностей, но молчит, и только глубокой ночью, как и раньше, на короткое мгновение, облекаясь своей плотью, средний сын Ждан может обнять свою мать. Ну а затем тряпичное кукольное тело прячут в сундук, памятуя наставления старца. Уж сколь раз родные, лёжа на своих лежанках, слышали шорохи из сундука, и было желание открыть, но остерегались ночного явления колдуна.
Однажды ввечеру в сгустившихся сумерках возник в деревне отряд всадников. Они никого не искали, они верно знали и молча ехали, опустив поводья, за одинокой темной фигурой пешего, суетливо спешащего по натоптанной тропе меж просевших сугробов. Возле дома вдовы провожающий остановился и негромко что-то сказал первому из всадников. Послышался звон льющегося в карман серебра. Дождавшись весь отряд, предводитель подал сигнал спешится. Изведчика* отвели в сторону, но не отпустили до времени.
Любим сидел у двери на лавке и налаживал топор на новое топорище. Мать пряла пряжу, распуская кудель и ссучивая левой рукой; в правой волчком крутилось веретено, сбирая виток за витком свитую нить. Заряница готовила к ужину.
— И сегодня никакой весточки… — Веретено остановило вращение в руке старой женщины вслед за тяжёлым вздохом. Любим, пробуя лезвие топора пальцем, виновато опустил голову, вжав её в широкие плечи.
— Не плачьте, Мама! Всякое дело требует времени, — взглянув на Петрушку, отозвалась Заряница. — Верю, как с приходом весны тает лёд, так оттает и заколдованное сердце Ждана, и вы вновь обнимете своих сыновей. Не долга ещё горькая дорога ожидания. А с приходом листопада обретёте ещё и любящую дочку, — проговорив сии слова, девушка зарделась и исподтишка глянула на Любима. Парень отложил свою работу в сторону и, подступив к матери, обнял её за плечи. Заряница не выдержала, подошла к ним. Все трое обнялись и заплакали. Петрушка сидел на столе и немигающими глазами наблюдал за родными…
В дверь громко и властно постучали. У хозяев ёкнуло в груди. Любим шагнул к лавке, где лежал топор. В дверь яростно колотили. Деревянный засов с треском поддался, и в сенях послышались голоса незваных гостей. В горницу вместе с холодом из коридора ввалилась вооружённая ватага. Вперёд вытолкали деревенского знахаря с заплывшим глазом, и он, страшно вращая здоровым оком, ткнул скрюченным пальцем в сторону молодицы. Выполнив сие подлое дело, юркнул промеж закоченевшие от мороза ратных людей. Чернобородый десятник ошалелыми от холода и голода глазами осмотрел избу и, остановив взгляд на предмете долгих поисков, радостно и устало изрёк:
— Всё! Аминь! прибыли к месту. Располагайся… — и, без спроса усевшись за стол, пригласил товарищей. Те гурьбой ринулись к столу, но не всем хватило места. А вот дичи, что настреляли дорогой, досталось с лихвой на весь отряд.
Ночные гости, не обращая внимания на хозяев, подбросили в печь дров и приготовили нехитрый для своих желудков ужин. Насытившись и отогревшись, чернобородый десятник кивком головы призвав к себе девушку, приступил к допросу.
— Ты, сквернавка, прозвана Заряницей? Ты та самая блудливая ведьма, вступившая в сношения с дьяволом, пускаешь чары по ветру, наводя мор на скот по всему государству? Ты, продавшись нечистому и обретя силу над волками, водишь их по округе, сея смерть и ужас? Отвечай, негодная! — но голос не звучал так грозно как вначале: видно, тепло и сытый желудок смягчили суровый нрав воина.
— Да, я Заряница, девица, но не сквернавка, не лиходельница,* — отвечала девушка, обескураженная обвинением. — Токмо оклеветали меня подлые люди, напраслину возвели на душу мою. Чиста я пред Богом и Богородицей. И в клятве своей кладу на себя крест пред иконами, — изрекая слова сии, Заряница, обратившись лицом к святым ликам, перекрестилась.
Старые воины, будучи глубоко верующими, зашептались, покачивая головами.
— Может, действительно, облыжник поганый в злом умысле оговорил невинную? Невозможно осенить себя крестом, коль в тебе сидит
|
