сборник «Есенин. Гибель» -
http://www.proza.ru/avtor/mirzoyan&book=9#9
*
От неё осталось только восемь стихотворений
и ни одного фото...
Много это, или мало?
От иных не остаётся и этого.
*
Её звали Вера,
она была дочерью владельца типографии до революции,
училась на юрфаке Петроградского университета
и последний адрес её в телефонной книге «Весь Ленинград» в 1935–том.
Дальше – в возрасте тридцати двух лет следы её теряются.
*
В есениноведении о ней говорить почему–то не принято,
словно её не было вовсе.
Однако она была, была...
*
Но сначала был Есенин:
Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам.
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.
Весной и солнцем на лугу
Обвита жёлтая дорога,
И та, чьё имя берегу,
Меня прогонит от порога.
И вновь вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зелёный вечер под окном
На рукаве своём повешусь.
Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя вёсла по озерам...
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
1916
*
Драматургия тут проста и грустна –
Она, чьё имя поэт берёг,
отвергла его и прогнала.
Поэт с тоски ушёл бродяжить и подворовывать.
Потом вернулся –
а Она – уже вышла замуж за другого.
Поглядев на её счастливую семейную жизнь,
поэт немного утешился «чужою радостью»,
и не нашёл ничего печальнее, как тихо повеситься на рукаве.
Видимо, под Её окном.
И ничего в этом мире не изменилось –
и месяц всё тот же,
и Русь всё та же – пьёт, пляшет и плачет...
*
Теперь – Кровицкая, через семь лет:
Не знаю кем, бродягой или вором,
Без шапки, без жены и без огня,
В осенний дождь, под сломанным забором,
В свой смертный час ты позовёшь меня.
Моя душа сожжённая, пустая
Твой горький крик подхватит на ветру,
И где–нибудь под небом Уругвая
Я рот от губ ненужных оторву.
Мелькнёт на миг бисквитное печенье,
Холодный блеск фруктового ножа,
И тело вдруг почувствует паденье
В пролёт окна шестого этажа.
1923
*
Попробуем и в этой мелодраме, вернее - жестоком романсе,
проследить драматургию:
некто N, умирая в осенний дождь под сломанным забором,
в предсмертной мольбе позвал Веру Кровицкую,
вероятно, ранее им отвергнутую.
А Кровицкая в этот миг далеко–далеко, на другой стороне глобуса,
аж в Уругвае,
замужем за нелюбимым, целуется с его «ненужными губами»,
при этом ест biscuit, в руках у неё почему–то «фруктовый нож».
Телепатически душа Кровицкой услышала зов-мольбу умирающего под забором N,
она выронила нож,
оторвалась от губ мужа
и полетела вниз с шестого этажа...
*
Всё это, конечно – только поэзия,
и не более, чем стих.
Да уж больно какой–то он откровенный –
хоть и непонятно, в ясном сознании девушка бросилась с шестого этажа,
или просто выпала оттуда в глубоком обмороке,
но жизнь без N для девушки смысла не имеет, хоть она и замужем.
*
И всё бы это было –
девичьи мечты и фантазии,
если бы под N
не читался откровенный и бесспорный адресат –
первая строка явно отсылает нас к Есенину –
бродяга, вор, забор.
И вряд ли это совпадение –
это очевидный ответ Кровицкой
на стихотворение Есенина семилетней давности.
*
Хоть «шестой этаж» и где–то в «Уругвае» –
но уж очень это похоже на фотоателье Моисея Наппельбаума
на шестом этаже дома № 72 по Невскому проспекту в Петрограде –
см. фото 1935 года – левая половина шестого этажа –
ателье и квартира Наппельбаумов,
где в 1921–ом Кровицкая училась в «Звучащей раковине» у Гумилёва.
*
Девушки любили Есенина.
(что, кстати, добавляло ему врагов)
и это была одна из них.
*
1923–тий год.
Кровицкой неполных двадцать лет.
Есенину двадцать восемь.
Ещё исходы не свершились –
поэтому «на рукаве своём повешусь»
пока не обсуждаем.
Да и Кровицкая пока не выпала из окна.
Все живы и самоубиваться пока не собираются.
*
Стихи и жизнь –
вещи, конечно, разные,
но это очевидное –
признание в любви.
Признание, конечно, поэтическое
и в стихотворной форме,
но признание.
В любви девичьей, неразделённой, безнадёжной
и потому трагичной.
*
В январе 1924–го
фруктовый нож Кровицкой,
может случайно,
а может – и нет,
неожиданно отыграется у Есенина
финским ножом:
Будто кто–то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож...
Странное переплетение строк.
И оно заставляет нас искать...
*
А искать–то почти и нечего.
Кроме одного очень странного момента...
*
... Ленинград,
27 декабря 1925–го года,
Большая Морская улица,
около 17.30
Лёгкий морозец.
Молодой, не опубликовавший ещё ни строчки
и никому не известный поэт Вольф Эрлих,
помахивая портфельчиком, вышел от Есенина из гостиницы «Англетерр».
Жизнь удалась – Эрлих влюблён, его избранница, конечно, поэтесса.
А во внутреннем кармане пиджачка у него
лежит свёрнутый вчетверо листок из блокнота,
со строчками, написанными кровью Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья...»
Эрлих идёт... к Вере Кровицкой...
*
... а потом они вместе пойдут в дом на фото,
на шестой этаж
и там и останутся ночевать...
*
