половина ее насельников: гриди, их жены, детвора. Рыбья Кровь гадал: как заговорить? Толпа ошалело смотрела на подходящую княжескую чету и молчала. Положение спас десятский вежи, лихо подъехав на санях и откинув меховую полость:
– Садись, княже, и ты, княжна. В ногах правды нет. – И когда они сели, добавил: – В вежу или в Липов?
– В Липов, – коротко бросил князь, радуясь, что все так просто разрешилось.
– Не нужно ли чего? – десятский обернулся лишь раз.
– Ничего, – звонко ответила Всеслава, крепко пожав кисть мужа своей ладошкой: мол, не бойся, все будет хорошо. Дарник изумленно на нее покосился: еще не хватало, чтобы его кто-то приободрял.
Возница повелительно махнул рукой, и мимо них в обгон помчался в город верховой. Дарник вгляделся в спину расторопного вожака. По лицам он редко, когда мог догадаться о мыслях собеседника, зато их фигуры и самые мимолетные движения говорили ему всегда много интересного. Сейчас спина вожака-возницы ясно предупреждала его о чем-то неприятном и даже катастрофичном.
Сани подъехали к Островцу, подвестной мостик с которого вел прямо к Липову. Там уже кучкой стояли воеводы и тиуны, позади них не меньше полусотни городовых гридей. Воеводы вытолкнули вперед Окулу и Фемела, как главных правителей.
– Все ли добром? – приветствовал княжескую чету Фемел.
– Добром. А у вас все ли добром? – привычно откликнулся Рыбья Кровь.
– И у нас. Только распоряжения, прости, мы твоего не нашли.
– Что людинам говорить про тебя не знали, – добавил староста-наместник.
– Я сам потом скажу. – Больше всего Дарнику сейчас хотелось спрятаться от их пытливых и дотошных глаз. – Мы с княгиней проделали большой путь, и думный совет будет после.
Воеводы с тиунами тут же расступились, и княжеская чета без помех прошла на Дворище и в княжеский дом. Дарник сделал знак и в приемном покое, кроме них с княжной остались лишь Окула и Фемел.
– Когда не нашли твоего распоряжения, стали узнавать, с кем вы могли уехать, каких лошадей взяли, – коротко и ясно говорил ромей. – Никто ничего толком сказать не мог. Арсы как бешеные на всех гридей кидаются, понять ничего не могут. Потом поймали твоих кровников…
– Кого? – князю показалось, что он ослышался.
– Твоих кровников, – со вкусом повторил дворский тиун. – Из Затесей, из тех, что вы с княжной разрушили и сожгли. Поймали троих затесцев с метательными ножами, нажали на них, они и сознались в умысле на тебя. Стали думать, что их не трое, а больше и что они умыкнули вас с княжной. И арсы…
– Что арсы?
– Приговорили своего к смерти. – И Фемел рассказал, как устыженные своей охранной промашкой телохранители тянули жребий и тот, из ночной княжеской стражи, кто вытянул короткую палочку, бросился на свой меч.
– Насмерть? – невольно вырвался у Молодого Хозяина глупый вопрос.
Фемел с Окулой молча кивнули. Князь уточнил имя самоубийцы, с облегчением услышав, что тот был не из числа четверки, которой он самолично подсунул кувшины с сонным зельем. Еще несколько окольных вопросов, и Дарник убедился, что о сонном зелье никто так и не пронюхал, а он сам пока тоже не успел похвастать о том Всеславе. Теперь только молчать, навсегда стереть это позорное пятно из своей памяти!
– Так все-таки где вы были? – не сдержал своего любопытства тиун. – И как сумели незаметно даже для арсов ускользнуть?
– Каким путем ушли из Дворища, не войсковым людям знать не полагается, – отвечал ему князь. – А ходили, чтобы я приобщил княжну к моему родовому верованию.
4
Убивший себя по жребию воин к арсам с их суровыми законами не принадлежал. Являлся обыкновенным короякским бойником, дослужившимся до дружинника благодаря двум медным фалерам и своему высокому росту. Дарник отчетливо представлял себе его ужас, когда он бросался обнаженной грудью на собственный меч. Перед этим событием разом померк весь наступивший лад с княжной, напротив, в сердце Дарника стало зарождаться к ней скрытое злое чувство. Сначала гибель вожацких жен в жениховском походе, теперь вот ни в чем неповинного телохранителя. Если бы не Всеслава, не было бы ни первого, ни второго. Словно судьба через княжну пыталась его достать и уязвить.
Из-за всего этого он даже к пойманным затесцам отнесся мягче, чем следовало. Трое невысоких коренастых лесовиков (один постарше, двое – вчерашние подростки) смотрели угрюмо и, отвечая, не скрывали своего намерения посчитаться с княжеской четой.
– Отправить в Запруду гридями без жалованья, – присудил им князь.
– Князь не имеет права давать такие поблажки своим врагам, тем паче смердам, – заявил в отдельной беседе Фемел.
– Со следующего княжеского заговорщика живьем будет содрана кожа, твердо тебе обещаю, – пошутил в ответ Дарник.
– А объяснить ход своих глубоких мыслей можешь? – не сдавался тиун.
– Запросто. Разве в вашем Священном Писании не сказано, что когда-то в Иудее были города, в которых мог спрятаться самый страшный разбойник и его никто не трогал?
– Так ты в такой город захотел превратить свою Запруду?
– Ну вроде этого.
Всеслава, будучи свидетелем их разговора, позже тоже спросила:
– А все-таки, почему ты решил именно так?
– Ты же сама говорила, что в Русской земле не должно быть твердых писанных законов. Кто я такой, чтобы решать: какому смерду жить, а какому нет? Да и всем быстро наскучит, если я буду действовать заведенным порядком. Мой первый учитель Тимолай когда-то называл это хорошим и плохим расположением. Встретил ты другого человека, он тебе еще ничего не сказал и не сделал, а он тебе нравится, а иной раз, человек все хорошо говорит и делает, а ты его терпеть не можешь. Считай, что эти трое из Затесей мне просто очень понравились.
Не оправдались опасения Дарника по поводу недоверчивости липовцев. В сказку о родовом веровании поверили все, включая Фемела и главного жреца Городца. Князя спрашивать не осмеливались, зато у княжны выпытывали все детали, проведенного ими ритуала, так что Дарнику несколько раз приходилось подсказывать жене эти несуществующие подробности.
Корней тем временем докладывал, что в городе вся эта история страшно понравилась:
– Пока ты вешал колдуний и издевался над предзнаменованиями, для всех ты был хоть и князь, но чужак и выскочка. Теперь же, когда узнали, что у тебя есть своя сокровенная вера, ты стал всем одной крови. А меня ты посвятишь в свою веру?
– Эта вера не каждому по силам.
– Ну что для этого надо сделать, что?! – горячо восклицал подросток-хитрован, превратившийся за год в долговязого парня, созревшего для серьезной тиунской службы.
– Заслужить хотя бы одну фалеру на ратном поле.
– Да я тебе уже своими доносами на две фалеры заработал, – канючил малый.
– Хорошо, еще год послужишь, а там посмотрим, – неопределенно пообещал князь.
Раньше, когда Рыбья Кровь слышал, что у взрослых людей забот бывает больше, чем у молодых, он напрочь этому не верил. Какие сложности, если у взрослого человека одни и те же события обязательно повторяются, надо просто вспомнить, как ты действовал в похожей ситуации в предыдущий раз, и чуть улучшено повторить это сызнова? Точно так у него получилось и с княжением: первые распоряжения по хозяйству и суды над смердами дались ему нелегко, зато уже через год-два он щелкал их, как лесные орехи.
Сейчас же Дарник с изумлением ощущал, насколько прежний опыт мало ему помогает. Многолюдный Липов жил по каким-то своим внутренним законам, не подвластным самым правильным и умным распоряжениям своего князя. Менялись даже взаимоотношения людей, больше появилось крика, язвительности, недоброжелательства.
– Город он и есть город, – успокаивающе твердил Фемел.
– У нас в Корояке еще и побольше свар и ругани, – добавляла Всеслава. – И никто от этого в лес не бежит, а только больше в город стремятся.
Дарник во всех недобрых переменах корил прежде всего самого себя, ведь это он заполнил Липов пришлым людом, заставил половину города работать на свои войсковые нужды, лишил многие семьи сыновей-кормильцев. Поэтому при вынесении любых решений почти всегда становился на сторону липовских людинов. И разнообразия в этих делах случалось теперь гораздо больше, чем повторяемости.
То пожалует целое селище погорельцев-лесовиков, которое нужно куда-то приткнуть, то разбогатевший меняла начнет выкупать в Засечном круге дворища и перепродавать их втридорога, то случится драка из-за лучшего места на торжище. Даже простые войсковые дела и те порой донимали Молодого Хозяина своими каверзами. Вдруг выяснилось, что все оружейницы переполнены и в большом количестве нового оружия нужды нет, и мастера просят разрешить им продажу оружия и доспехов за пределы княжества. А как разрешать, когда он даже лучшим воинам не позволял вывозить в Корояк или Остер честно заслуженные трофейные мечи и дальнобойные луки? Особенно донимали ссоры и драки среди гридей дальних и ближних селищ.
– А ты раздели княжество на фемы, как у нас в Романии, – посоветовал Фемел, – чтобы каждая из них сама решала, кого и на какое время посылать на побывку в Липов, как нести свою охранную службу, как и на что распределять княжеское довольствие.
– А не будут ли они ловчить с казной и припасами? – беспокоился Дарник.
– Конечно, будут, – уверен был ромей. – Зато все вокруг займутся нужным делом: воеводы начнут воровать, доносчики писать жалобы, а ты князь всех их судить. Уже никто не скажет, что ты им нужен только для охраны, с азартом будут следить, как ты со своим ворьем управляешься.
– А как же я тогда вытребую с них то войско и те подати, что мне нужны?
– С податями тебя конечно подурачат, – не скрывал тиун. – А на войско рассчитывай. Где еще мужчинам распустить свои петушиные хвосты, как не на хорошей драке? В обносках ходить будут, а меч украсят самыми дорогими камнями.
И в преддверии нового летнего похода Рыбья Кровь разделил княжество на пять воеводств: Липовское, Перегудское, Северское, Запрудное и Усть-Липское.
Прибытие перед самым ледоходом сменных дружин из Перегуда, Северска и Запруды вместо уехавших холостяков внесло в жизнь Липова новые краски. Две сотни семейных гридей, их расселение и устройство порядком взбаламутило рутинную городскую жизнь. Причем основной удар по всеобщему спокойствию нанесли жены гридей. Вчерашние рабыни, иноплеменницы и чужестранки они не испытывали ни малейшего стеснения и с первого же дня стали яростно бороться за свое место под столичным солнцем. Липовчанки тотчас приняли их вызов, и весь город расцветился лучшими женскими нарядами и украшениями, с лиц молодок и хозяек постарше исчезла скука и озабоченность – у всех лишь бойкость и горделивость собой. Не отставали и сами пришлые гриди – тоже вовсю выказывали избыток сил и умений, стараясь хоть в чем-то утереть нос зажиревшим городским бойникам. Чтобы избежать княжеского суда за пролитие крови, повадились повсюду ходить с палками: убить или нанести увечья ими было трудно, зато доказать собственную ловкость – за милую душу! Понятно, что липовские молодцы тоже не оставались в долгу.
– Скорее в поход уводи всех этих головорезов! – ширился общий вопль торговцев и ремесленников.
– В этом году я точно сам в поход не пойду, пусть воеводы себя покажут, – пытался Дарник
