Проказы Бармалея гл. 4

сотрудникам караоке-ресторана своими вокальными экзерсисами, Виталик вернулся домой.
   Быстро приняв душ, завалился спать.
   В сон он провалился будто в полынью, с головой, без шансов на спасение. Но вопреки страшным ожиданиям кар небесных, земных и огненных, нечто необыкновенно приятное и тёплое окружило его тело со всех сторон. Ласковое, как лебяжий пух, нежное, как руно молодого ягнёнка. Нечто невидимыми щупальцами гладило его тело, скользя по нему, то приятно-прохладными, то неожиданно-горячими струями; от этих прикосновений Виталик даже во сне ощущал тот невообразимо стремительный полёт над океаном страсти, о котором только когда-то читал в задрипанном и зачитанном до дыр пошловатом романчике, обычном чтиве для маргиналов с копеечным кругозором и минимумом претензий на гениальность. Тот фрагмент, в котором герой испытывал эти ощущения, неизвестный автор передал точно, и сейчас Виталик вдруг вспомнил эти строки и удивился совпадению.
   Купаясь в струях неги и наслаждений его дух, - всё-таки он спал, а во сне может пригрезиться всякое, - то взмывал над грешной спящею землёю, погружённой в странный летаргический сон, длящийся многие тысячелетия одним коротким мигом, то летел вниз со скоростью метеорита, несущего на своих гипотетических крыльях наказание, и проникал во плоть земли; в эти мгновения Виталик превращался в некий бесплотный дух, он пронзал тело земли, ввинчивался в него с сокрушающей скоростью, взрыхливая скальные породы и превращая в пыль мягкие грунты.
   И во время полётов это прекрасное невидимое Нечто сопровождало Виталика. Находилось впереди или немного позади; или неслось одновременно слева и справа, служа неким защитным полем, ограждающим и защищающим от всевозможных неприятностей.
   И вот в какое-то приятное мгновение полёта, Виталик почувствовал изменения, которые не способен был передать словами, ибо слов таких ещё не придумал коварный и изощрённый человеческий ум. Виталик правдоподобно ощутил связь с Нечто; оно теперь его вело за руку по широкому высокому  коридору с колоннами, вместо окон в простенках висели зеркала от пола до потолка, потолок украшала изумительная по своей фантастичности лепнина, потому что такое придумать мог только сошедший с ума человеческий гений либо божественное создание.
   Идя по коридору, Виталик прислушивался к своим внутренним ощущениям, но никаких эмоций не испытывал, будто в нём окончательно потеряли чувствительность все нервные окончания. Биоробот, пришло сравнение, и Виталик улыбнулся; даже во сне он почувствовал гримасу, изменившую лицо.
   Сколько продолжалось шествие по коридору, Виталик не знал, превращения начались в средине пути.
   Проход расширился до огромных размеров, получившееся помещение в форме огромного купола нависало над ним; сверху лились разноцветные лучи; тонкие и толстые; посередине получившегося помещения находился хрустальный дом на небольшом мраморном островке, окружённом широкой полосой воды, она постоянно текла вокруг острова, завиваясь в струи или плещась на внешний край, разбиваясь на мельчайшие хрустальные искрящиеся брызги.
   В нерешительности Виталик остановился перед водной преградой.
   Взгляд его был устремлён на дом, в котором просматривалось движение, звенел хрустальный пол под чьими-то ногами, мелодично отзывались хрустальные занавеси на чьи-то едва уловимые прикосновения и тихое, прекрасное пение вместе с серебристым смехом доносилось откуда-то из недр дома.
   - Что же ты стоишь? – вывел его из задумчивости приятный женский голос, - чего ждёшь? Иди ко мне, мой ненаглядный, сердце моё истосковалось в долгой разлуке!  
   Виталик быстро осмотрелся и услышал вновь серебристый смех, похожий на пение маленьких колокольчиков.
   - Неужели ты забыл свою усладу? – продолжал манить его женский голос, - или дальние странствия поглотили твою смелость? Иди же, не бойся!
   Виталик решительно поставил ногу на подвижную воду и нога не провалилась…
   А дальше было всё: Виталик тонул в нежных ласках, окунался в негу страсти, сжимал тонкий стан своими руками, и податливое женское тело отвечало взаимностью, губы искали губы и находили пылающие огнём страсти жаждущие любви уста; тела их переплетались, становясь одним целым; тела их разделяла тонкая ткань прохлады; тела вновь и вновь находили неутомимый покой в жарких объятьях – и было это прекраснее всего на свете, вкуснее самых изысканных вин и слаще самых удивительных десертов.
   И внезапно на пике наслаждения Виталик услышал звучащий внутри его головы голос; она, его прекрасная напарница взывала к нему с мольбой: - Войди в меня! Войди же скорее! Избавь меня от вечных мук хрустального плена! Излейся в меня и освободи!..
   Хрустальный домик на глазах начал трансформироваться в некое подобие узилища, хрустальное ложе постепенно принялось превращаться в узкую металлическую лежанку.
   Свет постепенно стал терять интенсивность, меркнуть, сумерки наполнили продолжающую меняться хрустальную избушку.
   - Спаси меня! – крик неистовый разорвал череп Виталика, - излейся и спаси! Спаси нас обоих!..
   Даже во сне Виталик почувствовал себя на апогее ощущений; приятная истома от макушки до копчика пронзила его тело и сконцентрировалась на кончике члена и он излился…
   Сон сном, но тёплая влага наполнила его сублигакулум обильно, словно вешняя вода прорвала старую дамбу. Неожиданное облегчение вырвалось наружу с тихим стоном, едва прорвавшись через крепко стиснутые зубы.
   Находясь на тонкой грани между сном и явью, Виталик ощутил очередные два толчка, последовавших друг за другом, вгонявших его в крайнюю степень кратковременной эпилептической истомы. Остывающая жидкость, вышедшая из его члена, прошла сквозь ткань сублигакулумов, растеклась частично по телу, и резкий специфический запах заполнил всю его комнату, растревожил обоняние.
   Виталик со страхом раскрыл глаза и уставился в утренний сумрак, проникающий в комнату через неплотно задёрнутые шторы. Он даже не хотел проверять состояние нижнего белья. Всё было очевидно и так.    
   Стрелки на часах показывали начало седьмого, и следовало поторопиться в душ. Смыть с себя остатки липкого сна, пока общага полностью не проснулась, и пересуды не начали путешествие из уст в уста, обрастая при этом новыми подробностями; зеваки завсегда некстати попадаются на пути, когда бы им следовало идти другой дорогой.
   От встречи, запланированной Судьбой, не отвертеться, какие бы меры предосторожности не предпринял. Едва нога Виталика ступила за порог комнаты, как острая боль при геморрое в заднем проходе из-за угла лестницы, ведущей на верхние этажи, появился дядя Веня; оценив сходу, что к чему, он с сочувствием пожелал доброго утречка и поинтересовался ненавязчиво, мол-де, не собирается ли он как-нибудь убить свободное от работы время.
   - Собираюсь, - ответил Виталик с грустью, утаить ночное происшествие не удалось.
   - Компаньон, часом, не нужен?
   - Хочешь спину потереть, дядя Веня?
   - В каком смысле? – мандибула дяди Вени со стуком упёрлась в грудь.
   - В самом прямом, - нетерпеливо произносит Виталик. Берётся за ручку двери в душ. – Мыться иду. Не видишь, что ли?
   Дядя Веня непроизвольно поднимает руку со сложенными перстами, будто собирается его осенить крестным знамением, произносит с лёгкостью:
   - Иди. Мойся. Это правильно. В чистом теле, здоровый дух. А я к тебе опосля водных процедур загляну на рюмочку чаю с медком. Милке из деревни прислали. Не мёд…
   Виталик, уже закрывая дверь, говорит со злостью:
   - Дядя Веня!
   Приложив ухо к двери, дядя Веня закончил свою арию утреннего артиста за сценой:
   - Всё ясненько, милый ты мой, всё понятненько. Я метнусь пока за медком!..
   Мёд оказался ароматен и душист. Хлебая чай по-купечески с блюдца, дядя Веня снова завёл речь, как обычно, издалека.
   - Смотрю, как ты маешься, Виталик, и сердце моё от не покоя сильно бьётся. Поведение твоё изменилось. Сам на себя стал не похож. Никак не отпустит ведьма остзейская, что ли?
   Виталик чуть не подавился чаем, вытер подбородок, отставил чашку.
   - Да всё в порядке у меня.
   - Ой, ли! – как будто ничего не произошло, дядя Веня отправляет в рот очередную ложечку с медком, закатывает глаза, чмокает, на лице играет палитра переживаемых им от натюрлих продуктен эмоций. – А кто в кино один шастает? А? да ещё шифруется, как Штирлиц от Мюллера!
   Виталик усмехается, наливает чашку кипятку и растворяет в нём мёд.
   - Приобщаюсь к искусству. Оно же ведь принадлежит народу.
   Дядя Веня пригрозил ему пальцем:
   - Ты меня тут познаниями не терроризируй. Я тожет в школе как-никак учился, хоть и не перешагнул планку начального образования. Недополученные знания по капле впитывал в библиотеках на зоне, можно сказать при свете лучины. Как наш великий пролетарский поэт Максим Горький.
   - Наш пролетарский писатель, - поправил Виталик.
   Дядя Веня рассмеялся, а поперхнувшись, чаем, закашлялся, замахал руками, начал бить себя по груди.
   - По спине похлопать? – нашёлся Виталик.
   - По хую себя похлопай, - беззлобно посоветовал дядя Веня. – А по поводу писатель он Максим, иль там поэт Горький, мне так однохуйственно. Сегодня идёшь к народному искусству приобщаться, к его чистому и светлому началу?
   - Угу.
   - Когда?
   - Погодя чуток.
   - Ну, так в компанию к себе возьмёшь? Что одному-то общее хавать, так уж и делись, давай с товарищем.
   Находясь всё ещё под лёгким флёром сна и видя, что от дяди Вени как от репейника не отделаешься. Да и самому как-то не очень хотелось быть в одиночестве, Виталик кивнул:
   - Конечно, одному водку пить, слюной скуки подавиться.
   Дядя Веня быстро вскочил со стула, бодренький и свеженький, как сорванный с грядки огурец.
   - Вот это верно, Виталик. Я к себе. Как навостришь лыжи, - свистни!
   Дядю Веню, будто ветром сдуло.
   - Свистну, - в спину ему тихо проговорил Виталик и взял мобильник. Номер Ирмы он помнил наизусть. Пальцы сами торопились набрать цифры, но  таинственная встреча в кинотеатре по экспансивному всплеску заглушала всё остальное.
   Майское солнце светило радостно и жарко. Виталик и дядя Веня, оба как два принца разорившихся королевств, в ногу вышагивали по влажной тротуарной плитке, перед ними проехала машина «зеленхоза», работа по озеленению города шла полным капиталистическим ходом со свойственным рабочему классу социалистическим похуизмом. Плохое новое с хорошим старым мирно уживались в одной лодке и находили компромиссы, плывя в бурном потоке реки жизни.
   В летнем кафе перед кинотеатром они выпили, как истинные знатоки по бутылочке «Тархуна» и остановились перед афишей. Огромная. Во весь стеклянный фасад здания, она гласила: Ретро-показ шедевров мирового эротического кино. И шёл перечень фильмов. «Восемь с половиной недель» с Микки Рурком и Ким Бессинджер. «Греческая смоковница» с Бетти Вергес. «История О» с Коринн Клери. «Эммануэль»  с Сильвией Кристель. И другие, о которых неискушённый в эротическом кино русский зритель и не подозревал в наивные восьмидесятые.
   Ценовая политика на ретро-показ экзальтированных потрахушек на большом экране шокировала. Дядя Веня