Исповедь перед Концом Света. 1977. Журнал "37". Баптисты-инициативники. Два моих ареста. Два моих дурдома.

рассказывал, как кого-то из его друзей таскали в КГБ (он как раз в 1977 году организовал группу художников-нонконформистов «Летопись»). И это была совершенно характерная для той квартиры, да и для всей тогдашней диссидентской среды, атмосфера...

Галю я в «Скворечнике» вскоре навестил...

Потом встретился с тремя подружками — и рассказал им про Галю. Оля Скорочкина чуть не плакала от моего рассказа, требовала, чтобы мы немедленно отправились к ней... Потом они навещали её, приносили ей передачи...


Мой арест у Казанского собора. Иван Николаевич из КГБ.

У Казанского собора я познакомился тогда с группой молодых ребят из музыкального училища при Капелле. Они мою проповедь приняли очень хорошо, и у нас было несколько встреч, там же, у Казанского.

После очередной встречи, когда договаривались, как встретимся в следующий раз, кто-то сказал, что здесь уже опасно, к нам уже приглядывались. Перебрали несколько вариантов другого места, но почему-то все эти варианты были отклонены, и опять решили, что встретимся у Казанского.

Встретились в скверике у Воронихинской решётки, что справа от собора. И едва я поставил свой тяжёлый портфель на скамейку, как, откуда ни возьмись, двое крепких молодых людей хватают меня под обе руки, третий берёт мой портфель, ещё несколько человек окружают остальных из нашей группы, и всех ведут в хорошо знакомый мне штаб ДНД (Добровольной Народной Дружины) на Садовой, недалеко от Невского, где я сам, работая в Публичке, ходил  и дежурил в ДНД.

Как потом выяснилось, эти молодые люди были из КМОО (Комсомольско-Молодёжный Оперативный Отряд).

Там выложили на несколько столов богатое содержимое моего портфеля, а это было огромное количество литературы, религиозной, философской и атеистической (которую я тоже использовал по максимуму в своих целях), мои листовки, а также два или три машинописных экземпляра моей «Книги Слова».

Кадр я был для своих поимщиков явно незаурядный, и явно особо опасный для советского общества, и, соответственно, как я полагаю, был сделан звонок в КГБ.

Через какое-то время прибыл оттуда очень интересный персонаж, человек, лет наверное, около сорока. Сначала он, допрашивая меня, попытался довольно грубо на меня давить. Увидев, что это не даёт никаких результатов, резко переменил тактику. Представился как Иван Николаевич, и говорил уже со мной вежливо и доверительно, как культурный человек с культурным человеком.

Всё содержимое моего портфеля было отправлено в Большой Дом (как-то не заметил, каким именно образом), а мы с Иваном Николаевичем беседовали ещё в тот вечер очень долго: о религии, о политике, о жизни...

Я думал, что свободе моей уже пришёл конец. Нет, мы вышли вместе с Иваном Николаевичем из штаба ДНД, и пошли по Садовой в сторону Марсова поля, и ещё ходили какое-то время там, очень живо беседуя.

Разговор этот наш с ним поразительно напоминал мне беседы Родиона Раскольникова с приставом следственных дел Порфирием Петровичем, из известнейшего романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» (уточняю это для тех, кто этой книги не читал, но, быть может, захочет прочесть).

Иван Николаевич был, безусловно, очень тонкий и умелый психолог, человек явно хорошо образованный и культурный, и разговор этот доставлял определённое интеллектуальное удовольствие явно нам обоим.

Кажется, я как-то коснулся в нашем разговоре темы Апокалипсиса, и сказал, что мир движется к катастрофе.

А он вдруг говорит мне, и очень так горячо и, как мне показалось, совершенно искренне:

«А вы читали последнее выступление Брежнева? О его новых мирных инициативах?..».

Он это сказал, действительно, совершенно серьёзно и искренне, абсолютно чистосердечно. И я был этим поражён, поражён этой его наивностью умного и культурного человека, находящегося, вроде бы, в курсе всех основных событий в стране и в мире. То, что не только в  диссидентском, но в любом тогдашнем интеллигентском кругу, звучало бы как очередной анекдот, для него было чем-то безусловно серьёзным и авторитетным. Он действительно, как мне показалось, верил в совершенную жизненность и надёжность советского политического строя. Которому оставалось существовать, напомню, лишь немногим более десятка лет.

Хотя, быть может, где-то в глубине души у него и были сомнения. Какое-то особое внутренне беспокойство, и какая-то скрываемая неуверенность, в нём, всё-таки, по-моему, были.

Расстались на Марсовом, когда уже вполне стемнело. Он дал мне свой рабочий телефон, и твёрдо договорились, что я приду к нему на Литейный. Я обещал, хотя мне этого и не хотелось. И я не знал, каков был риск, что я оттуда не выйду. Но раз обещал — слово надо держать.

На Литейный я к нему через несколько дней, после своего звонка, пришёл. Он тут же вернул мне мои атеистические книжки, и пообещал, что в следующий раз вернёт и дореволюционное издание Лосского. Насчёт остальной литературы не сказал ничего.

Разговор в этот раз был уже гораздо более деловой. Иван Николаевич предложил мне поступить в Ленинградскую духовную семинарию («мы вам поможем, можете на этот счёт не беспокоиться»). Я видел, что времени у него на большой разговор со мной нет, и сказал, что позвоню. На том и договорились.

И я ему потом позвонил с автомата, и сказал, что, так и так, прошу меня извинить, но больше я к вам не приду.

Он был заметно огорчён, и сказал мне:

«Боюсь, что у вас будут большие неприятности...».

Да, я в этом не сомневался...

…

Моя скамейка на «Площади Восстания» была теперь для меня освящённым и отмеченным свыше местом, и я не раз, в ходе своих странствий по городу, продолжал на неё садиться. И вскоре после описанной выше встречи с Галей Кукарских она снова сработала.

На эту скамейку ко мне как-то присели двое: мать и сын, парень чуть помоложе меня. Я заговорил с ними о Боге. Они откликнулись на это очень живо. Оказалось, что они приехали с Дальнего Востока, и их теперь, каким-то обманом, выжили с того места, где они остановились жить. Я их отвёз в Горелово на собрание к инициативникам. Их там приняли со всем участием, и проблема с ночлегом для них была тогда быстро решена (а позже и с работой).

С парнем этим мы потом встречались, по договорённости, ещё несколько раз на этой скамейке, говорили о религии.

Потом к нам как-то раз присоединилась целая компания молодых ребят, из какого-то техникума, приняв активное участие в этих беседах. Места на скамеечке для всех не хватало, и мы стали договариваться о встречах в других местах. С этой компанией меня в очередной раз и накрыли...


Арест в Автово

Раз или два мы все, новой группой, где в основном были те ребята из техникума, продолжали встречаться на той же скамейке, в метро «Площадь Восстания». Но компания наша росла, скамейка для неё была уже слишком мала, и, как-то раз, мы, при очередной встрече, решили поехать в «Автово».

Ночевал я перед этим вторым арестом, как помню, у Жени Куявского. И предчувствие, что что-то такое нехорошее со мной в этот день произойдёт, у меня, когда утром я от них уходил, было.

В «Автово», воспользовавшись относительно хорошей погодой, мы в каком-то большом дворе уселись все на оградку старого не работающего фонтана, и я начал свою проповедь...

Но довольно скоро на горизонте показались два милиционера. Они медленно шли прямо к нам. Подошли, спросили документы. Мне было нечего предъявить...

Лениво так говорят:

«Пройдёмте с нами...»

Всю нашу компанию привели в местное отделение милиции. Меня — как явного вожака — поместили отдельно. Стали исследовать содержимое моего портфеля. А у меня там было религиозной литературы ещё больше, чем в прошлый раз. Конфисковали мою карманную Библию, которую мне подарили инициативники, и для которой я любовно склеил из картона такой хороший футляр, а также несколько карманных экземпляров Нового Завета и отдельных изданий Евангелия от Иоанна...

Слышал, как звонили куда-то «наверх»: может, по своему ведомству, а может, прямо в Большой Дом...

Когда и как отпустили ребят — я не видел и не слышал. Потом уже узнал, что отделались они сравнительно легко...

Меня задержали надолго...

Помню, спал там у них на какой-то скамейке...

Отпустили меня только утром...


Двое в штатском

После этих двух моих залётов ходить на свободе мне оставалось уже не долго.

Я так и прикидывал о своей дальнейшей судьбе, что после очередного задержания меня уже точно куда-нибудь оформят, и, наверное, процентов 30 — что по «уголовке», а процентов 70 — что по психиатрии.

Мой прогноз оказался верен...

Сколько помню, это было 15 апреля 1977 года...

Ночевал я перед этим у Володи Зюкина, где-то в новостройках, которые очень плохо знал, в южной части города...

Утром вышел от него, на метро доехал до центра города... Какое же это было место?.. Сдаётся мне, почему-то, что это был Финляндский вокзал, где-то около него...

Помню, был первый тёплый весенний день, после очень холодной и очень тяжёлой для меня зимы. Пригревало Солнышко... Я сел на скамейке в каком-то скверике, достал крохотное Евангелие от Иоанна в красной обложечке, раскрыл его и прочёл две или три главы...

Наверное, сидел бы и читал и дольше, но ещё было слишком прохладно, а мою верхнюю одежду по-прежнему составляла тонкая брезентовая туристская куртка. И мне пришлось достаточно скоро встать...

А затем — я позволил себе слабость и непоследовательность, которую я ещё позволял себе во время своего 1-го ухода, и за что и поплатился: я решил в очередной раз зайти домой, пока родители были на работе и дома никого не было, зайти — чтобы поесть. С едой, всё-таки, у меня была проблема постоянная...

Зашёл. В родительский дом, Халтурина 7...

Дома никого. Кажется, хотел разогреть рис на нашей газовой плите, и уже поставил было сковородку... Но поесть так и не успел...

РАЗДАЛСЯ ЗВОНОК В ДВЕРЬ...

(С тех пор я возненавидел на многие годы звук этого звонка...)

И в этом звонке было нечто настолько властное, и требовательное, и абсолютно уверенное в себе...

Я мгновенно почувствовал, что это был за звонок. Я мог просто — не открывать. Но в этом звонке была некая абсолютно гипнотизирующая сила той самой ВЛАСТИ.

Если бы я находился в этот момент в одной из комнат — то я, наверное, успел бы придти в себя и остановиться. Но я был на кухне. И до двери был буквально один шаг. И я чисто рефлективно — сделал этот шаг и открыл дверь...

Зашли ДВОЕ В ШТАТСКОМ...

...Спокойно, не торопясь, властно, и абсолютно уверенно...

Первый из них, спокойным и внушительным движением, вынул из внутреннего кармана и раскрыл передо мной своё удостоверение в очень добротной красной корочке. Да, это не МВД... Я ничего не успел в нём прочесть, просто машинально кивнул.

Прошли все в нашу большую комнату, сели за наш пятиугольный стол...

Разговор был не долгий... Я ничего не отрицал...

Вы — такой-то?..

Да, это я...

А документы ваши?..

Я их уничтожил...

Вас задерживали уже два раза не так давно?..

Да, задерживали...

Листовки цветными фломастерами — вы писали и распространяли?..

Да, я...

А аналогичные лозунги в университете, в туалетах — это ваша работа?..

Да, это моя работа...

Одевайтесь, пожалуйста!..

Не помню, как добрались (неужели пешком?..) до Запорожского переулка, где во дворе