Исповедь перед Концом Света. 1977. Журнал "37". Баптисты-инициативники. Два моих ареста. Два моих дурдома.

1977

Последние месяцы 1976-го года. Моя «Книга Слова».

Ещё раз хочу вспомнить и осмыслить те чрезвычайно важные для меня дни, и те мои далеко не ординарные поступки, которые в 1977-ом году свели меня с интереснейшими людьми, но и дважды привели меня к насильственной госпитализации в психбольницы...

Итак, осенью 1976-го года, едва мне исполнилось 25 лет, я ушёл из своего родного родительского дома на улице Халтурина (дом 7, у Мраморного переулка, где ныне Университет Культуры), чтобы стать странствующим проповедником. Стать Саввой — под каким именем меня потом многие и знали, в том числе, и среди тогдашних хиппи, тогдашнего «пипла»...

Ушёл — без документов и почти без денег. Не зная, где мне удастся переночевать ближайшую ночь. Имея лишь очень немногих по-настоящему близких друзей, пришедших мне тогда на помощь, и имена которых, пока я ещё жив и в памяти, я хочу запечатлеть на все грядущие времена.

За 50 дней, последовавших за моим уходом из дома, я написал, единым духом, свою «Книгу Слова», сумел отдать её в перепечатку на машинке, и — запустил её в «самиздат».

Текст пошёл из меня сплошным потоком именно после того — как я оказался вне дома, буквально на улице. Писал, сидя на скамейках, в разных тихих сквериках, пока ещё было относительно тепло (а на мне была лишь куртка-брезентовка). Позже — писал в пустующих аудиториях Университета. Иногда — в тех квартирах, где друзья могли предоставить мне ночлег.

«Книга Слова» была прямым продолжением моей «Книги откровений». У меня они не сохранились. Быть может обе, в рукописном или машинописном виде, ещё хранятся в архивах КГБ/ФСБ. Быть может, сохранились и у кого-то из людей, и они отзовутся.

Собственно, за «Книгу Слова» я и оказался в психушках, потому что проповедовал именно то, что там было запечатлено. Да и антисоветский момент там был очень явствен...

Я в те времена, как я рассказывал раньше ещё в «Исповеди перед инфарктом», уверовал в Единого Бога всех религий, всех времён и народов. И я постарался в «Книге Слова» сформулировать основные принципы этой своей Единой Религии. А затем — стал и в прямом контакте с людьми страстно проповедовать её, не только среди друзей — но и среди людей незнакомых, больше, конечно, среди молодёжи, среди сверстников.

Ночевал я в те осенние и первые зимние дни, как уже писал, чаще всего, в знаменитом Доме Политкаторжан, на площади Революции, у Марии Васильевны Машковой, известного библиографа, работавшей, как и я ранее, в Публичке, и у её дочери Маши Мариной (помяни их, Господь!). Ночевал и у Вити Кабанова, с которым мы работали раньше в Публичке, в его комнате, которую он снимал на одной из линий Васильевского острова.

Несколько позже я познакомился с запрещёнными тогда баптистами-инициативниками, чья незарегистрированная община собиралась в частном пригородном доме в Горелово, и они не один раз предоставляли мне у себя ночлег...


Певческий переулок. Зима 1976-77.

Я уже писал, как перед самым Новым годом меня пригласил к себе пожить, в свою комнату в старой и обшарпанной питерской коммуналке в Певческом переулке, на Петроградской стороне, Боря Собакин (с которым мы тоже познакомились в Публичке, как и с Витей Кабановым). Он тогда жил у своей тогдашней подруги (кажется, где-то в Купчино), некрасивой, но очень доброй еврейки, и в комнате этой, вообще, бывал тогда редко, заезжая в неё, едва ли, раз, или два, в месяц.

Я описал свою удивительную «предновогоднюю болезнь» в этой комнате...

В этой комнате я прожил всю ту зиму. Днём — я, обычно, выходил «на проповедь», и старался где-нибудь поесть. А на ночь — приходил ночевать...

У Бориса в той комнате стоял небольшой книжный шкаф, в котором было десятка два или три разных случайных книг, больше художественных.

Несколько из этих случайных книг, в эти длинные холодные вечера, я тогда прочёл.

Среди них были — последний томик «Былого и дум» Герцена и мистические новеллы Пу Сун-лина. На тему последних у меня родилось стихотворение про Лунного Зайца, что толчёт «порошок бессмертия»...

В комнате Бори Собакина в Певческом переулке я прожил до марта. Он мне сообщил тогда, заранее, за несколько дней, что перебирается от своей подруги опять к себе сюда.

Я собрал свои немногие пожитки — и опять отправился странствовать, не имея никакого постоянного ночлега...


Сайда и Света Стаценко

Тем временем, мне удалось, в своих странствиях и поисках, познакомиться с очень многими новыми и интересными людьми.

Сестра познакомилась на курсах английского языка со Светланой Стаценко, женщиной значительно старше себя, работавшей в Библиотеке Академии Наук (БАН). Она оказалась верующей, «духовно ищущей» и настроенной достаточно диссидентски, как большинство тогдашней интеллигенции.

Светлана познакомила нас с сестрой с Сайдой, женщиной примерно моих лет и очень оригинальной внешности: в ней была русская, корейская и японская кровь. Она была замужем за каким-то поляком, как-то связанным с социологией и журналистикой.

Сайда познакомила нас троих, сначала, с одной крутой дамой из йоговских кругов. Но там пахло каким-то уж очень гнилым сектантством, и я потом видел эту даму только раз или два.

Но затем Сайда привела нас на один из полу-диссидентских семинаров, которые организовывались в то время вокруг самиздатовского машинописного религиозно-философского журнала «37». Инициаторами этих семинаров были поэт Виктор Кривулин и философ Татьяна Горичева (известная также как «Хильда»).


Журнал «37». Семинары.

И сам журнал «37» (вкупе с другими родственными ему самиздатовскими журналами того времени, как те же «Часы» Бориса Иванова), и религиозно-философские семинары, которые устраивала при нём, прежде всего, Татьяна Горичева, были, безусловно, выдающимся культурным и духовным явлением 70-х. И настоящее осмысление этих явлений тогдашней полу-подпольной «контр-культуры» — ещё впереди.

Сколько помню, первый семинар, на который нас привела Сайда, проходил на квартире, где тогда жила Лида Кучина с мужем (кажется, его звали Алик), в интересном старом доме с башенкой и флюгером в начале Большой Пороховской, на Охте.

На этом семинаре (как и на последующих), сколько помню, были Горичева, Кривулин, Борис Иванов, Евгений Пазухин, Елена Шварц, Лев Рудкевич, отец Лев Конин (оппозиционный священник), Галя Кукарских и многие другие интереснейшие персонажи тогдашней полу-подпольной литературной, религиозной, диссидентской и полу-диссидентской жизни.

Читали и обсуждали доклады на религиозно-философские темы. Читали и обсуждали стихи, и Кривулина, и других поэтов. Просто очень активно общались.

Иногда подписывали коллективные письма в защиту кого-нибудь из преследуемых диссидентов...

Татьяна Горичева и отец Лев Конин (он тоже хорошо побывал в психушках), также и Галя Кукарских, потом, летом, навещали меня в моём дурдоме на Лебедева...

Помяни их всех, Бог Всемогущий!..


Галя Кукарских. Московский вокзал. Два голубя.

Случилось в те очень холодные мартовские дни так, что однажды мне некуда было идти ночевать.

У меня был тогда единый проездной билет, и значительную часть дневного времени я проводил просто в достаточно тёплом ленинградском метро, путешествуя в поездах по разным веткам, из конца в конец. Так было и в тот раз.

Уже где-то около полуночи я поднялся в Московский вокзал, чтобы зайти в туалет. Но куда было идти дальше?..

Я ходил по относительно тёплым помещениям Московского вокзала — и не знал, как мне быть. Скоро закроется метро. И народу на вокзале — всё меньше и меньше...

Уже раза два проходивший мимо милиционер — подозрительно взглядывал на меня. Стоит ему подойти ко мне и спросить документы — и мне конец...

Куда идти?..

Хожу по главному залу — и молю Бога указать мне путь. Но в голову ничего конструктивного не приходит. Ни-че-го... А задерживаться уже нельзя ни на одну лишнюю минуту... Я почти в отчаянии...

Ещё раз пересекаю центр зала... Решаю, что это уже в последний раз. И надо отсюда уходить. Куда угодно... Но куда?.. Куда?!. Боже мой!.. Не оставь!..

И вдруг — резкий шум крыльев надо мной... И — слетают откуда-то сверху два голубя, и — садятся, одновременно, ровно по обе стороны от меня...

Я встал как вкопанный... Голубь — мой Голубь в скверике у Инженерного замка — это было ещё слишком свежо и памятно для меня!..

А эти двое сизарей — так и остаются по обе стороны от меня, почти у самых моих ног... Только топочутся так, быстренько, на одном месте, но — никуда не отходят от меня, и не улетают...

Что это ЗНАК — это было для меня ясно. Но что же он значит?!.

Я весь в напряжённейшем внимании — но не могу этот Знак истолковать!.. Понимаю лишь, что Бог даёт мне понять, что Он со мной, мой путь Им блюдётся, и чтобы я это знал... Но что же я сейчас должен делать? Куда идти?.. Не понятно!..

Голуби вдруг дружно и одновременно взмывают ввысь — и исчезают!..

Я трогаюсь с места... Куда бы я ни пошёл — Бог со мной, и мой путь будет Им устроен...

И поскольку идти больше, всё равно, некуда — иду спускаться снова просто в метро. Так пока и безопаснее, и там просто теплее. И ближе к транспорту. А сигнал — как быть мне дальше — может быть дан мне в любой момент... В любой момент...

Спускаюсь на «Площадь Восстания»... Там есть две маленьких скамеечки в небольших нишах. На одну из них — сажусь...

Сел — и продолжаю непрерывно молиться и ждать очередного сигнала... Скорее всего, должна придти в голову какая-то нужная мысль. Но эта нужная мысль не приходит... Боже мой!.. Не приходит...

И вдруг — прямо справа от меня плюхается на мою скамейку какой-то пьяненький мужичок...

И сразу спрашивает:

«О чём думаем?..»

Я сразу же радостно отвечаю:

«О Боге!»

Говорит:

«О, вот это важно!..».

Но едва я начал свою импровизированную проповедь, как слева от меня — вдруг таким же образом плюхается на скамейку второй мужичок, такой же пьяненький, и такого же полу-бомжеватого вида.

И тоже сразу спрашивает:

«О чём разговор?..»

Я — ещё с большим восторгом и энтузиазмом — так же отвечаю:

«О Боге!».

Говорит, так же, как и первый:

«О, вот это правильно!..»

Я действительно — в восхищении и восторге! Вот они — два моих голубя!..

И сразу мысль: возвестить им о Едином Боге. А там — у них, быть может, хоть у одного, и ночлег найдётся...

С величайшим энтузиазмом возвещаю им Слово Божие...

Поначалу разговор наш идёт, вроде бы, очень хорошо. Слушают меня с интересом и сочувствием, что-то и сами стараются энергично вставить в беседу...

Но потом — то ли я слишком неосторожно коснулся политики, то ли по общему духу моей проповеди — но, видимо, они почувствовали во мне что-то уж слишком не советское. Поведение их вдруг резко переменилось: стали на меня наседать, и всё более и более агрессивно...

Ну, думаю, тут не только ночлегом уже совершенно не пахнет — а, того и гляди, они меня ментам сдадут, как слишком подозрительного элемента... Я уже едва отбиваюсь от них — но мои аргументы только, почему-то, всё больше приводят их в ярость... Положение критическое...

И тут — краем глаза замечаю, что кто-то издалека быстро идёт по подземному вестибюлю прямо ко мне...

Поднимаю глаза — подходит ко мне, улыбаясь, черноволосая девушка, в рыжей, короткой