хорошей успеваемостью и хорошим поведением, никого из нас не спрашивая о согласии, «на автомате», приняли в пионеры. Само собой считалось, что все младшие школьники мечтают стать пионерами… Церемония принятия происходила на Марсовом поле у Вечного Огня и произвела на меня впечатление чего-то очень искусственного, надуманного и очень тягомотного и скучного…
Меня, по предложению Тамары Александровны, потом, как, по её мнению, самого положительного ученика в классе, все новоиспечённые пионеры, явно не понимая смысла происходящего, пассивно-единогласно избрали председателем совета отряда. Смысла своей должности и своих обязанностей при этой должности я не понимал абсолютно. И даже не подозревал, что от меня теперь может потребоваться что-то особое, отличное от обязанностей простой учёбы. Но — это было ненадолго…
Один раз, по указанию Тамары Александровны, я сходил на какое-то собрание председателей советов отрядов школы, но абсолютно ничего там не понял. Звучали какие-то стандартные фразы, как из газет, радио и телевизора… Проходило оно в пионерской комнате, и я только запомнил там стол под красной скатертью, тяжёлое пионерское знамя с золотой бахромой и золотыми кистями, пионерский горн и пионерский барабан на тумбочке.
В следующий раз Тамара Александровна тоже сообщила мне об очередном таком собрании, на котором требовалось моё присутствие. Но это её сообщение как-то абсолютно пролетело мимо меня, не задержавшись в памяти, совершенно без всякого специального умысла с моей стороны. Просто моё сознание как-то не смогло, не сумело зафиксировать хоть какой-то смысл в этом мероприятии и в необходимости моего присутствия на нём.
На следующий день Тамара Александровна спрашивает меня в классе, в самом начале урока:
«Володя, ну, о чём там вчера говорили?»
А мне и ответить было абсолютно нечего. Я даже плохо понимал — о чём она меня спрашивает. О чём-то, смысл чего до меня совершенно не доходил. Я только понимал, что совершил что-то недопустимое в этом мире взрослых условностей, и теперь меня ждёт неминуемое и очень суровое наказание. И я со страху сказанул ей какую-то глупость, что не смог там быть, потому что мне надо было продукты закупать.
Тамара Александровна устроила мне при всём классе основательный разнос за мою вопиющую безответственность; а я, опять-таки, даже плохо понимал, в чём тут дело-то, просто понимал, что провинился.
По-моему, и весь класс воспринимал это примерно так же, что провинился, а за что конкретно — так это взрослым, и учителям в том числе, виднее, они всегда правы, а дети всегда в чём-нибудь неправы и виноваты, и здесь ничего не поделаешь, это надо принимать как должное и неизбежное.
Врать взрослым, конечно, нехорошо, но если это со страху, и от чувства вины, и от желания хоть как-то оправдаться, то это все понимают. И понимают, что теперь от тебя лучше сторониться, как от провинившегося в мире взрослых, и держаться от тебя подальше.
С подачи Тамары Александровны меня лишили поста председателя пионерского отряда класса и избрали на это место (разумеется, тоже единогласно) какую-то тихую девочку-отличницу. Чем она должна будет заниматься кроме регулярных и обязательных хождений на пионерские собрания более высокого уровня, в чём вообще должна заключаться какая-то пионерская работа в нашем классе — это все, по-моему, как и я, по-прежнему понимали очень плохо.
И Тамара Александровна, при всей своей добросовестности, в том числе и по отношению к обязанности руководить пионерской работой в классе, так и не смогла объяснить ни мне, ни другим, как мне кажется, что же это такое.
Пионеры у меня отождествлялись с тимуровцами, благодаря знаменитой книге Аркадия Гайдара и фильму по ней 1940-го года. Тимуровцы — это что-то вроде волонтёров, говоря современным языком. А смысла в чисто внешнем антураже я не видел никакого, хотя сознательного критического отношения к этому у меня ещё выработано тогда не было.
И, понятно, что ни о каких доверительных отношениях с Тамарой Александровной теперь у меня речи быть не могло.
Понятно, что теперь я ещё больше замкнулся в себе…
Но теперь меня спасали книги…
«Два клёна»
Где-то примерно в это время, или чуть раньше, я прочёл сказку Евгения Шварца «Два клёна», которая стала для меня откровением, но совершенно особого рода. На всю жизнь запомнил иллюстрацию: Василиса-работница, главная героиня сказки, сидит, отдыхая, под двумя молодыми клёнами, и в своих горьких думах о пропавших сыновьях, которых она отправилась искать; и рядом с ней — меч её героически погибшего мужа…
И когда я стал читать о том, как заколдованные братья-клёны стали петь колыбельную песню своей уставшей и заснувшей около них матери, из моих глаз потекли слёзы…
И в следующий момент мне не просто пришла в голову совершенно невероятная мысль — а это было настоящее и совершенно страшное и пронзительное открытие, суть которого я прошептал самому себе вслух несколько раз:
«У меня нет матери!»
Это было очень горькое открытие, невероятное, почти сказочное, только в каком-то чёрном, колдовском смысле, или — скорее фантастическое; но я всем сердцем чувствовал — что это так. Моя мать — мне не мать! Настоящая мать не может поступать со своим ребёнком так, как поступает она…
Если бы я не прочёл эту сказку и не увидел эту женщину с мечом — то, возможно, я бы и не сделал для себя это открытие. Но теперь я совершенно твёрдо знал: моя настоящая мать — должна быть вот как эта женщина, Василиса, которая отправилась искать своих пропавших сыновей в необъятных заколдованных лесах и готова биться за них насмерть с оружием в руках.
Сознание своего вдруг открывшегося сиротства, и своего одиночества, было очень горьким. Но в то же время я чувствовал, что в этой моей ситуации было что-то действительно сказочное и фантастическое, и что меня, одинокого мальчика-сироту, должна ждать какая-то совершенно необычная судьба…
Свою действительно настоящую мать, такую вот, как эта Василиса, настоящая героиня и настоящая мать — её, конечно, найти невозможно. Но ведь можно найти близких друзей-единомышленников, таких же одиноких и несчастных как ты. И вместе — можно найти какой-то выход!..
Книги
Именно в 3-м классе я стал совершенно свободно и бегло читать — при этом почти любую литературу — и стал поглощать книги запоем, почти всё подряд, что хоть как-то могло меня заинтересовать…
Едва ли не в это же время, где-то очень рано, я увидел цитату из Горького:
«Всему хорошему во мне я обязан книгам».
И уже тогда я с ним как-то глубоко внутренне согласился. И в то же время — как бы получил программу на всю жизнь…
Да, программу не только читать — но и писать. И нести в мир Слово. И в этом становиться и самим собой — и человеком как таковым...
«Мифы и легенды Древней Греции» Куна — эту книгу мне дала тётя Инна из своей личной библиотеки. Я перечитал её несчётное количество раз! Она произвела на меня глубочайшее и сильнейшее впечатление. Я был почти совершенно уверен в реальном существовании греческих богов, и пытался уверить в этом сестру, правда, в значительной степени из этических и педагогических соображений, потому что мне уже тогда казалось, что абсолютно не верить в существование богов и высших сил — это как-то не благочестиво и просто легкомысленно…
Нашу с сестрой игру в греческих богов — я целиком подарил Анфисе и Нике из моего мета-романа…
Томас Майн Рид, «Оцеола, вождь семинолов». Эта книга была у нас дома. На обложке её был конный меднокожий индеец с обнажённым торсом и ружьём в руке. Было там и ещё несколько прекрасных иллюстраций, оставляющих в детском сознании печать на всю жизнь...
Оцеола — Восходящее Солнце! Вождь восставших индейцев — восставших, чтобы защитить от белых поработителей свою родную землю!.. Это был первый герой-индеец, с которым меня познакомила Мировая Литература...
Собственно, таким диким и непокорённым индейцем, так и не смирившимся с буржуйской цивилизацией, я, по сути, и остался на всю свою жизнь… Диким и древним. Совершенно первобытным… Наверное, даже и не американским, а каким-нибудь ещё прото-индейцем ледниковой Берингии, даже ещё сибирским, или уральским, если даже не обитателем древних лесов Карельского перешейка...
«Спартак» Джованьоли. Кажется, эту книгу мне дал почитать дядя Женя Городенский, муж моей тёти Оли, сестры отца, отец Димы и Коли. Это была первая книга в моей жизни — которую я читал ночью, под одеялом, с фонариком! Настолько я не мог от неё оторваться!..
«Свобода, Свобода! Богиня богинь!..»
Эти слова, из гимна восставших гладиаторов, пронзили моё сердце насквозь, до слёз!..
Пронзили — на всю жизнь!..
Да, Свобода — это единственное, за что необходимо по-настоящему бороться, и за что можно, если нужно, умереть…
…
1-ой моей «внешней» библиотекой была, насколько помню, наша школьная библиотека… Кто посоветовал в неё записаться? Кажется, моя учительница, Тамара Александровна…
Меня встретила очень добрая и радушная библиотекарша. Посетителей, других школьников, кроме меня, то ли было очень мало, то ли вообще не было… К полкам пускать было не положено (да у меня и опыта для этого никакого не было) — со своими запросами надо было обращаться к ней…
Отец, помню, посоветовал спросить «Остров сокровищ» (Стивенсона). Я спросил. Не оказалось на месте. Читают. Женщина мне тут же предложила на выбор, из обеих рук: «Плавучий остров» и «Таинственный остров». Я взял «Плавучий остров», возможно, из-за яркого жёлтого цвета обложки, или из-за того, что привлекло странное название. Книга, сколько помню, не произвела на меня большого впечатления… А после плавучего — я попросил уже, в следующий раз, «Таинственный остров»…
О, Жюль Верн! Он покорил меня надолго! И более всего — и прежде всего — именно эта его чудесная книга! Жизнь робинзонами на необитаемом острове — это была моя тема! Тема на всю жизнь!.. И идея побега от всей этой противоестественной, враждебной Природе, и несправедливой, эксплуататорской цивилизации — на далёкий необитаемый остров — она родилась у меня именно благодаря этой книге!..
И именно заброшенный в пустынной южной части Тихого океана островок Мария-Тереза (остров Табор), прославленный в романе, был намечен мною для осуществления моего совершенно фантастического плана… Плана — когда-нибудь обязательно до него добраться! И чтобы остаться на нём навсегда…
Знаменательно, что этот остров к настоящему времени уже перестал существовать...
Атлантида… Утопия… Земля Санникова… Да, и Китеж-град…
А ещё в моих мечтах — был совершенно безжизненный и заледеневший арктический остров Жаннетты, который я полюбил, наверное, только за его абсолютное одиночество. Ну, и за его имя тоже…
Как я любил необитаемы острова!.. И люблю их всю жизнь… Хотя за всю жизнь так и не побывал ни на одном из них…
Острова, острова… Каждый остров — мечта и идея!..
А есть ведь ещё и остров Котлин в Финском заливе, близ Санкт-Петербурга, на котором расположен небольшой морской город Кронштадт, сыгравший во всей истории нашей страны роль, до сих пор совершенно не понятую и не оценённую…
Но это уже другая
